Королевство Гаргалот

– Это нехорошо, – укорил я мягко. – Что я, мальчишка, бросаться камнями?.. А вдруг кому пулей в глаз попаду?.. Только флаг! Флаг – это символ, а окна – просто окна. Такое категорически недопустимо. Лишать жизни нужно только с ясно осознанной и великой целью.

– Это да, – согласился он, – нечаянно убивать нельзя, сам знаю, все удовольствие испорчено.

– Вот-вот, – подтвердил я, – а человек создан для удовольствий, как утверждают демократы, потому их слушают больше.

Он вряд ли понял мое умничание, по лицу вижу, сказал в нетерпении:

– Значит, флаг, понятно. Одобряю. Если вон с того холма, достанешь?

Я ответил с полнейшим превосходством:

– Обижаешь.

– Тогда я сам понесу твой мешок, – предложил он с азартным блеском глаз. – А Понсоменер пока за старичком посмотрит.

Рундельштотт проговорил с угрозой в голосе:

– Ты о ком, существо?.. Что-то мне кажется, твоя кожа начинает зеленеть, а между пальцами, вон смотри, растут перепонки…

Фицрой невольно взглянул на руку.

– Мастер, я пошутил!.. Это у нас такой особый юмор, солдатский!.. Грубый, но изящный. С намеком… Дескать, говорю, что старик, а всякий видит орла сизокрылого! И с во-о-от таким клювищем!.. И когтями, когтями… чтобы разгребать всякое… в поисках жемчуга.

Он торопливо ухватил мой мешок, я не успел слова сказать, как уже с двумя, свой тоже цапнул, ринулся по склону вверх.

Рундельштотт крикнул в спину:

– Не задерживайтесь. А то у меня приступ вдохновения…

Фицрой оглянулся, выворачивая шею.

– Творить вино?

– А что еще творится с вдохновением? – спросил Рундельштотт.

Фицрой в муках дернулся назад, шагнул было вперед, остановился, я сказал сурово:

– У мужчины на первом месте долг! Вино, женщины и прочее – даже не на втором!

Он сказал со вздохом:

– Да понял-понял… Нет, сам понесу, береги дыхание. Понял, насколько я суровый и умеющий отказывать себе в простых человеческих радостях?

– Зато ради общечеловеческих, – утешил я. – Хотя общечеловеческими как раз и назовут потом те, что у всех общие и ниже пояса… Неси-неси, не развешивай уши! Меня слушать вредно.

На вершине холма десяток широко раскинувших ветви деревьев, кусты высокие, но редкие, Фицрой бережно опустил мешки в тени так, чтобы из крепости нас не увидел никто даже из дальнозорких.

Я вытащил из мешка сложенную снайперскую, у Фицроя глаза расширились в восторге.

– Это… это другое, – сообщил он. – Побольше и… пострашнее!

– Чувствуешь, – одобрил я. – Тебе бы в поэты… Музицировать не пробовал? А рисовать?

– Поссоримся, – предупредил он.

– Да ладно, – сказал я миролюбиво, – какой из тебя музыкант…

Собирать несложно, лучшие умы человечества работали над упрощением конструкции, сошки хорошо раздвинулись и уперлись в мягкую землю, а я залег, широко раскинув ноги и всматриваясь в окуляр.

Спохватившись, Фицрой выудил бинокль, что в свернутом виде не крупнее двойной монеты, умело и подчеркнуто лихо разложил, расположился поудобнее рядом.

Подкручивать верньер не приходится, автоматическая настройка сама следит за резкостью изображения, а крестик прицела смещается, учитывая силу легкого ветерка слева.

– У меня все отчетливо, – доложил Фицрой. – Вот прямо готов протянуть руку и пощупать… каждый кирпичик вижу!

– Кирпичики он щупает, – буркнул я, – скажи честно, баб нет, смотреть не на кого.

Он ухмыльнулся.

– Так уж и нет! Просто еще не увидел.

– Плохой из тебя корректировщик, – сказал я. – Правда, из меня такой же снайпер… Ладно, начинаем.

Крестик покачивается из стороны в сторону, я выждал, поймал древко знамени в прицел и придавил пальцем скобу. Несколько секунд ждал, но знамя реет все так же гордо и надменно, стиснул челюсти и выстрелил снова.

Фицрой поинтересовался, не отрываясь от бинокля:

– Ну как?

– Пристреливаюсь, – ответил я. – Необходимый этап работы мастера.

– А-а, – протянул он, – а я уж подумал, промахиваешься.

– Я? – спросил я с изумлением. – С чего бы?.. Это же элемент игры! Снайперство – высокое искусство, а профессия киллера давно стала эталоном красивой жизни. Разве мы с тобой не искусствоведы в штатском?

Он проворчал:

– Ничего не понял.

– И не надо, – заверил я. – Освобождая головной мозг от всякой ерунды, готов туда складировать вечное, важное, ценное, что подороже.

Третья пуля ушла тоже мимо, но четвертая все-таки задела древко, я видел, как содрогнулось, а на держаке слева появились глубокая канавка.

Приободрившись, я вручную ввел поправку, припал к окуляру, но тут древко под напором ветерка переломилось, но не повисло, а, красиво ныряя в воздушных волнах, пошло вниз.

Фицрой вскрикнул:

– А-а, знамя упало!.. Прямо на крыльцо донжона!..