Ричард Длинные Руки – фюрст

Она вскрикнула, как раненая птица:

– Почему?

– То, – объяснил я, – что толкнуло вас сюда явиться, может быть признано осуществившимся либо в вашем королевстве, грубо захваченном жестоким… э-э… захватчиком, моей светлостью то есть, либо в его лагере, в моем, значит. Вблизи стен вашей столицы. Таковы каноны юриспруденции, дорогая принцесса! Не я ее придумал, это все грубый Рим с его гладиаторами, а затем папской властью. Потому и говорю, вы многого еще не знаете…

Голос мой звучал мудро и проникновенно, и хотя эту чушь выдумываю на ходу, но вижу, как ее лицо изменилось, поверила, ужаснулась, опечалилась, даже оглянулась на дощатую стену, за которой вот-вот начнет отдаляться берег.

Раскрасневшиеся щеки побледнели, она наконец проговорила дрожащим голосом:

– Ну тогда… Изнасилуйте меня побыстрее да выбросьте на берег… Чтобы мои подданные увидели, как я честно разделила со своим народом его скорбную участь.

– От вашего королевства уже далеко.

– Расскажут, – вздохнула она. – О таком расскажут, вы же знаете, в первую очередь.

– Неужели и ваши подданные такие?

– Все люди, – сказала она сердито, – такие! Но на этот раз и я не буду скрывать.

– Не доплывете, – сказал я безжалостно. – А поворачивать корабль не стану.

Ее глаза радостно заблестели, она сказала с просветленным лицом:

– Прекрасно! Вы хорошо придумали. Пойдет слух, что вы меня зверски изнасиловали и убили, а обезображенный труп сбросили за борт. Мое имя войдет в святцы, мой портрет повесят в тронном зале! Может быть, даже сделают барельеф со сценами… ну, моей мученической смерти в гнусных лапах жестокого тирана, хотя, надеюсь, без лишних подробностей и не слишком реалистично, все-таки детям будут показывать и учить на моем примере стойкости и верности долгу… а также великой любви к своим подданным. Возможно, на что не смею и надеяться, поставят небольшую статую в самом дворце… или хотя бы в саду у фонтана?

– Да, – сказал я, – рядом с Гераклом, разрывающим пасть писающему мальчику. Вы все продумали, как я вижу.

– Я принцесса, – ответила она с достоинством, – я обязана продумывать свои слова и действия наперед.

– Леди Констанция, – сказал я с холодной учтивостью, – мы на корабле, а здесь, как я уже упомянул, другие законы. Закон тайги, в смысле закон моря. Здесь женщин не насилуют, а сразу топят. Почему? А потому, что едва на корабле появляется женщина – крысы в панике бегут на берег. Они умные, знают, чем это кончится.

– И… что же… – прошептала она, – меня сейчас утопят? Вот так сразу?

Я ответил со вздохом:

– Хотел бы сказать, что не вот так сразу, но, боюсь, врать как-то неуместно, хотя вы женщина – надо бы врать. Если Ордоньес не договорится…

– Но он же адмирал!

– Увы, – сказал я, – есть общие законы для всех, которые не волен нарушать даже адмирал. Впрочем, я выйду и попробую вместе с ним уговорить разбушевавшуюся чернь в исполнении их демократических прав просто выбросить вас на берег.

– Выбросить?

– Есть разница, – напомнил я, – быть выброшенной в море или на берег.

– Ох, простите…

– Будьте готовы, – сказал я.

Она нашла силы присесть в грациозном поклоне.

– Ваша светлость…

– Леди Констанция.

Я неспешно вышел, стараясь не ускорять шаг, а то неверно будет истолковано, аккуратно прикрыл за собой дверь. Пол под ногами ощутимо наклоняется то в одну сторону, то в другую, но с такой неспешностью, что организм вскоре сам приноровился, и я перестал замечать качку, к которой адмирал Нельсон так и не мог привыкнуть до конца жизни.

Ордоньес вскинул брови, в глазах недоверие, но спорить не стал, отдал приказ, матросы начали опускать за борт лодку. Я проинструктировал тех, кто будет на веслах, как держаться и что говорить, Ордоньес взвеселился и сам спустился за принцессой, а когда поднялись на палубу, лицо его было жестоким и жаждущим утопления, а она трепетала и смотрела непривычно пугливо.

Когда шлюпка отчалила и быстро пошла к берегу, Ордоньес посмотрел вслед с жалостью.

– Ваша проблема не решена, – буркнул он, – ваша светлость, только отодвинута.

– И то дело, – ответил я. – Все проблемы делятся на те, которые решить невозможно, и на те, что решаются сами. Нужно только отодвинуть их на время.

– Кто-то решит за вас?

– Или решения не понадобится. Жизнь непредсказуема, адмирал! Боюсь, на островах в этом убедимся.

Он даже не заметил, как я хитро увел разговор от щекотливой темы, сразу оживился, потер ладони.

– Да, на островах всегда неожиданности! Люблю.

– Но ведь непредсказуемость – это плохо?

Он изумился:

– Кто вам такое сказал? Если все предсказуемо – это не жизнь, а так… Даже не знаю, что.

– Жить необязательно, – сказал я, – а вот плавать… так?

– Золотые слова, – сказал он горячо. – Плавать – это… я не могу даже сказать, это больше, чем жить. Посмотрите на «Ужас Глубин», разве есть что-то прекраснее, чем каравелла по всеми парусами?

Глаза стали масляными, а губы сложились трубочкой, вот-вот засюсюкает. «Ужас Глубин» идет впереди против солнца, и оно то скрывается за туго натянутыми парусами, делая их обжигающе пурпурными, то неожиданно находит между ними щель и остро бьет по глазам. В такие мгновения весь мир вспыхивает, уходит ощущение реальности, мы плывем не то по волнам, не то по облакам…

«Ужас Глубин» гордо несет две мачты, а «Богиня Морей» – три, но все равно та и другая – малые каравеллы, о чем, конечно, Ордоньесу не скажу. Огромными кажутся только потому, что все так называемые корабли нашего побережья – это просто лодки с одним-единственным парусом.

Правда, драккары викингов ухитрялись ходить даже через Атлантику в Новый Свет, но уж не знаю, сколько выходило в путь и сколько доплывало, к тому же викинги никогда не дрались на море, не умели просто, а для нашего флота драться – это жить.

Прежде чем торговать с Югом, дорогу надо расчистить. Да и для вторжения хорошо бы промести перед собой океан, чтобы вместе с кораблями не погиб и цвет крестоносного рыцарства.

На этой каравелле пятьдесят два человека, хотя стандарт для таких судов – сорок, однако после гибели остальных кораблей остатки поредевших экипажей Ордоньесу пришлось перебросить на эти два оставшихся.

У обоих длина по двадцать ярдов, ширина – шесть, осадка – чуть больше двух, а перевозить могут шестьдесят тонн, что позволит решать ого-то какие задачи…

Ордоньес, словно угадал мои мысли, сказал тепло:

– Нам для короткой разведки хватит и двух каравелл. Это же настоящие гиганты, не так ли, милорд?