Ричард Длинные Руки – герцог

Наступило тяжелое продолжительное молчание, послышался скрип арбалетной тетивы, кто-то из людей барона Уроншида решил подтянуть еще туже.

Барон Фрейтаг наконец крикнул громко, не поворачивая головы:

– Сэр Отто!

За спинами его рыцарей откликнулся молодой голос:

– Слушаю, ваша милость!

– Отправляйся в замок, – велел барон злым голосом, – перескажи герцогу все, что видел и слышал. Пусть решит, как поступить.

– Будет сделано, ваша милость!

– Пошел! – рявкнул барон.

От их отряда отделился всадник в легкой кольчуге и на быстром коне, не отягощенном ни броней, ни даже покрывающей морду и круп попоной. Я узнал одного из тех, что так неудачно преследовали этого Фонтане.

– Ну вот и хорошо, – произнес я с удовлетворением. – Вы приняли мудрое решение, дорогой барон.

Он едва не скрежетал зубами, но вежливо поклонился, что этикет с нами делает, произнес церемонно:

– Рад, что вы одобрили. Мы поедем за вами.

– Очень разумно, – одобрил я. – Только не слишком близко. Вы же понимаете…

Он снова ответил с легким поклоном:

– Да-да, все будет соблюдено.

Я махнул своим и первым повернул коня в сторону дороги. Граф Гатер догнал, пустил своего красавца рядом и заговорил горячим шепотом:

– Я понял, я понял, зачем вы это сделали!

– Зачем? – осведомился я с любезной улыбкой.

Он сказал ликующе:

– Вы же сами проговорились, что их для нас слишком мало!.. А герцог наверняка выведет на перехват все свои силы!.. Вот будет жаркая сеча! Вот когда мы покроем себя неувядающей славой!

Я подумал, кивнул.

– Из вас получится прекрасный стратег, граф. Вы умеете заглядывать далеко и видеть скрытое. Я просто уверен, что в Гандерсгейме ваш талант военачальника проявится и распустится пышным цветом.

Он расцвел так, словно уже завоевал весь Гандерсгейм, раздвинул плечи. Я осторожно оглянулся – раз незаметно не получится, слишком много глаз не отводят от меня взглядов, то хотя бы понебрежнее.

Отряд барона Фрейтага держится на достаточной дистанции. Даже больше, чем достаточной. Думаю, в этом нелегком случае он вообще-то был бы рад в глубине души, пусть сам не признается даже себе, чтобы мы оторвались от них и вообще исчезли.

Фонтане покачивается в седле горделивый, его окружили молодые рыцари и расспрашивают с жадным интересом. Я ощутил укол то ли ревности, то ли зависти, черт бы побрал этого мутителя спокойствия, нам только добавочных неприятностей не хватает, а этот гад цветет, разглагольствует, размахивает руками, а слушают его с огромным удовольствием.

Отдам, сказал я себе твердо. Как только герцог Хеббель выедет навстречу, а он, надеюсь, все же выедет. Если останется в крепости, это многими может быть расценено как недоброжелательный жест в отношении меня, нового герцога Вельденского с владениями в Дасселе, замком Альтенбаумбург, а также землями Маркгрефлерланда и Монферратскими!

Не знаю, велики ли владения, не до того пока, но этот Хеббель, как мне кажется, должен считаться с новой расстановкой сил. А он, судя по взрослой дочери, которую этот гад обесчестил, человек достаточно зрелый. Со зрелостью возраста приходит если не мудрость, то хотя бы осторожность.

Десяток миль, обещанный Гатером, превратился в два, если не три. Я запоздало вспомнил, что в Вестготии из-за частой смены дорог расстояния считают обычно по прямой, как ворона летит.

Нежное и по-южному страстное небо затуманивается жаром полдня, когда разум отступает, а верх берут страсти. Мы проехали мимо заброшенного старого города из древнего камня, на самой окраине под одинокой пальмой стоит, опустив голову, печальный ослик, а у колодца плещется в корыте с мутной водой ребенок.

Рыцари оживились, но из-за руин вышла с охапкой хвороста такая уродливая, хоть и молодая женщина, что все разочарованно отвернулись.

А я смотрел, как далеко впереди в пыльном облаке грозно заблистали короткие злые искры. Гатер тоже вгляделся, возбужденно ударил кулаком по луке седла.

– Вы были правы, ваша светлость!.. Они выслали большой отряд!.. Вот теперь-то мы им покажем…

– Все точно, – согласился я. – Будет жаркий и красивый бой, где все увенчают себя бессмертной славой.

Он оглянулся, крикнул с торжеством:

– Будем готовы!.. Встретим и угостим на славу, пусть кровавый пир запомнится потомкам!

Рыцари заговорили возбужденно, послышался лязг металла. Я сказал с подчеркнутой озабоченностью:

– Только бы этот герцог не выехал навстречу. Все испортит.

Он охнул:

– Ваша светлость! Да зачем ему выезжать, если может выслать вдесятеро больше людей?

– Чтобы полюбоваться на свою победу, – объяснил я.

– А-а-а, – воскликнул он, – тогда да, конечно. Но мы ему испортим удовольствие. Победа должна быть красивой! А красиво, когда десять против ста, а не сто против десятка.

– Точно испортим, – согласился я.

Мы шли на рысях, затем я дал сигнал пустить коней шагом, впереди пыль медленно опускается, у развилки дорог блещет металлом большой отряд рыцарей под пышным штандартом с висячими хвостами. Еще больше, целое войско, застыло в ожидании на пару сот ярдов дальше.

Я отметил, что герцог остановил свой отряд на дороге из своей крепости, а не на самом перекрестке, что означало бы загородить нам дорогу.

Хороший знак, который вообще-то не значит, что разойдемся без кровопролития, но все-таки переговоры – мой конек, мне даже себя иногда удается уболтать.

Граф тяжело и часто дышит, пальцы вцепились в рукоять меча. Я сказал негромко и с укором:

– Граф! Нужно подождать, когда теоретические споры постепенно и по единому консенсусу сторон перейдут в практическую драку. Нужно, чтобы все было красиво и законно, не так ли? Я мог бы провести переговоры с глазу на глаз, но предпочитаю, чтобы все видели: мы за справедливость, честь и достоинство рыцарского сословия, а герцог – за бесчестие, недостоинство и растление!

Граф сказал обалдело:

– Ага, ну да, тогда, конечно… Победа должна быть красивой.

Я медленно пустил коня вперед. Один из всадников точно так же тронул коня и отъехал от своих людей на три конских корпуса. Немолодой, все верно, даже очень немолодой. Похоже, дочерью обзавелся уже в преклонном возрасте. Хорошо и плохо для меня, с одной стороны, будет рассудительным и осторожным, с другой – разъярится за осквернение его единственного сокровища.