Война с НИЧТО. Эта война начинается в детстве и продолжается всю жизнь

Когда на следующий день, утром, НИКТО на строевых занятиях, превратился как в какую-то МИШЕНЬ для тех, кого ОН запомнил бесшумными, тихими и с погасшими глазами. Для НЕГО что-то забавное было в том, что как через какие-то четыре месяца, эти «духи», считавшие себя уже «черпаками», ослеплёнными злобой стали набрасываться на НЕГО.

«ВТОРОЙ раз я приехал в эту часть, и ВТОРОЙ раз меня с самого начала хотят как заклевать… как в каком-то курятнике. Но они же, всё равно, НЕ ТЯНУТ до того, какими стараются себя ПОКАЗЫВАТЬ».

В столовую опять, как и прежде, каждый раз нужно было идти с песней, которую противно было слышать, которую заставляли петь для того, чтобы она ПОКАЗЫВАЛА степень подчинённости и степень сопротивления личного состава. Эту песню нужно было петь с тем же постоянством, с каким нужно было чистить предательски окислявшиеся и темневшие латунные бляхи ремней. Эти бляхи должны были блестеть. И вот однажды, когда батальон зашагал в сторону столовой на обед, песню запели на пару голосов меньше, чем обычно. В строю шло больше тридцати человек, а слышно было где-то семь-восемь голосов. Старшина раз за разом стал возвращать строй обратно. У него, по всей видимости, на этот раз появился особый настрой упражнением и ПОВТОРЕНИЕМ добиться того, чтобы сама песня зазвучала ПРАВИЛЬНО. Песня продолжала оставаться всё такой же «жидкой», потому что пели только «молодые». Остальные, большая часть, шли с плотно сжатыми губами и время от времени били в спины «духов», чтобы те пели раза в ДВА громче, с УДВОЕННОЙ силой, и за себя, и за бивших их в спину.

«Это какое-то сплошное издевательство!… Сколько можно так ходить

КРУГОМ да КРУГОМ!»

И НИКТО шёл молча. Но ОН никого не собирался заставлять петь песню. И ОН решил помочь строю дойти всё же до столовой. И ОН стал изо всех сил орать, выкрикивая слова песни, только увеличивая какое-то безумие. И усилия, которые ОН стал прилагать, всё равно, раз за разом оказывались какими-то тщетными и напрасными. У НЕГО уже стало болеть горло, а до столовой батальон так и не доходил. Уже стало сильно начинало надоедать то, что происходило.

– Сколько можно туда-сюда ходить?! – вспыхнул НИКТО, когда строй в очередной раз вернулся назад и остановился в ожидании команды старшины зашагать в сторону столовой, и со злостью обратился к стоявшему рядом. – Эй, ты! Тебе трудно немного покричать?! Ты, что, забыл как недавно тебе приходилось петь? – Я НИЧЕГО не забыл… – проговорил отслуживший год, и НИКТО заметил по его лицу, как память выхватила его, вынесла и как утопила в горечь недавнего прошлого, когда этот несчастный был больше похож на какой-то оживший стон. И НИКТО отступил перед этим. И ОН сам решил замолчать и не лезть в происходившее. До столовой было ДВА шага ходьбы, но хождение строем в ту сторону и обратно продолжалось больше получаса. Пели только «молодые», которых только больше погружали в ад бессилия и бесправия. А уже накопившие в себе адский груз продолжали идти молча. Этому старшине, который решил добиваться своего, только продлевал ад. И в этом аду в хуже всего было «молодым». Но этому старшине не под силу оказалось сдвинуть тот груз, который носили в себе остальные. Туда и сюда ходили до тех пор, пока сам старшина не устал. До столовой батальон дошёл со всё той же «жидкой» песней. Когда наступило время переходить на «зимнюю форму одежды», старшина построил батальон перед штабом и стал собирать с голов личного состава в один мешок панамы с какой-то торопливостью. Затем он с ещё большей торопливостью стал вытаскивать из другого мешка и всучивать каждому в руки по одной зимней шапке-ушанке. Он как собирался СДЕЛАТЬ это и закончить до того, как стоявшие в строю успеют разглядеть то, что же оказалось у них в руках и что они будут должны носить на своих головах. Это были не те шапки, которые сдавали старшине, а какие-то другие, старые и мятые, утратившие не только свою форму, но местами и сам цвет. Всё же возмущение шапками оказалось неизбежным. Оно пронеслось по ДВУМ шеренгам и улеглось, потому что ясно было, что и тут НИЧЕГО против этого СДЕЛАТЬ не получиться. И ни один из тех ПРАВИЛЬНЫХ, которые отличались такой остротой зрения, которая позволяла им сразу замечать и не застёгнутую у кого-то пуговицу, и не подшитый подворотничок, который остался чистым и не подшивался накануне вечером (подворотничок как должен был быть обязательно «свежим»), и не начищенную до блеска бляху на ремне, и даже то, что насколько этот ремень с бляхой стал у кого-то свободнее держаться на поясе, как не заметил ни в тот день, ни в последующие дни того, что стал носить на головах ЦЕЛЫЙ батальон.

Когда на НИКТО обрушилось известие о землетрясении в Армении, прошло год и почти ДВЕ недели с того дня, как ЕГО забрали на службу в армии. ОН на всякий случай написал короткое письмо отцу и поспешил на почту, чтобы отправить телеграмму. Чтобы НЕ ДЕЛАТЬ КРУГ через КПП, ОН пошёл к столовой, за которой можно было перелезть через стену. А у столовой сидели на скамейке повар-«дембель» и «дед», приехавший из одной «точки», которая подчинялась батальону, за продуктами. «Дед» утверждал, что ему побить одного «молодого» повара как ДВА раза плюнуть. А «дембель» настаивал на том, что он не сможет это СДЕЛАТЬ, заметив проходившего мимо НИКТО, он взял и подозвал ЕГО, чтобы одна из споривших сторон смогла, наконец-то, перевесить другую. «Дед» ВПОЛНЕ мог побить «молодого» повара. Он был покрупнее и внешне выглядел сильнее. НИКТО сказал, что исход драки зависит от КУЧИ разных вещей и может оказаться совершенно неожиданным. – Что ты меня УЧИШЬ?! – выпалил «дед». – Я НЕ УЧУ, а яснее… – начал было отвечать НИКТО, но «дед» вскочил со скамейки и перебил ЕГО ударом кулака по лицу. Он сразу после этого встал в боксёрскую стойку.

«Этого мне ещё не хватало…»

«Дед» стоял спиной к штабу и не мог видеть того, как оттуда вышла КУЧА майоров, капитанов, старших лейтенантов, которую НИКТО увидел и это стало мешать ЕМУ ответить ударом на удар. ЕМУ не хотелось лишний раз оказаться как в чём-то запятнанным для каких-то ПРАВИЛЬНЫХ. Тут как раз мимо них проходили ДВА «дембеля», у которых напоследок, в «аккорде», выжимали силыв на ОТДЕЛОЧНЫХ работах в этом штабе. Один из них обратился на ходу «деду»

 – Что ты с ним здесь возишься?! Посмотри

какая КУЧА вывалилась из штаба! Отведи его за столовую и там с ним разберись! – Пошли! – ДЕЛОВИТО скомандовал «дед», обращаясь к НИКТО, и зашагал за столовую. Он был очень доволен тем, что даже сумел обратить на себя внимание. И НИКТО с письмом в конверте молча ПОТЯНУЛСЯ следом за ним. За столовой несколько человек работали над сливным устройством. – Пошли к туалету! – позвал за собой «дед», повернув в правую от столовой сторону. Когда они пришли на место, «дед» сразу встал в боксёрскую стойку и успел нанести пару ударов по лицу НИКТО. Тут НИКТО как взорвался. Со всей силой разгоревшейся злости ОН стал удар за ударом снизу-вверх по голове «деда», стараясь бить как можно чаще. Удары были такие сильные, что создавалось такое впечатление, что шея стала служить «деду» лишь для того, чтобы не дать болтавшейся из стороны в сторону его голове оторваться от тела. Руки «деда», который не выдержал такого натиска, повисли. Он бросился вперёд и обхватил руками НИКТО и сильно прижался к НЕМУ. НИКТО же упёрся руками в подчелюстную область головы своего противника и стал отрывать его от себя, чтобы получить необходимое для нанесения ударов пространство. От очередного града ударов «дед» повернулся, чтобы убежать, но НИКТО успел схватить его сзади рукой за одежду на спине и ПОДТЯНУТЬ к себе, после чего снова стал бить согнувшегося уже от боли по спине, по голове, по бокам. – Всё-о!! Всё! – закричал «дед». НИКТО ещё ДВА раза врезал ему, чтобы закрепить свою победу. – Всё-о!!…Хватит! – стал просить «дед», и НИКТО отпустил его и тут же почувсвовал какое-то жжение на своей вспотевшей коже. ОН подобрал конверт, который пришлось выронить, и они ВДВОЁМ пошли к умывальнику. – Ну, что же… ты оказался сильнее. Но мы найдём другие методы. – Ищите, – ответил «деду» НИКТО и вышел из умывальника. На почте ЕМУ сказали, что с зоной бедствия нет совсем никакой СВЯЗИ. ОН отдал письмо, раз не получалось дать телеграмму, и вернулся обратно в часть. Хорошо, что у НЕГО с лицом всё было более-менее в порядке, и ОН смог выбраться из части и пойти на почту. Когда НИКТО вернулся в батальон, ОН обратил внимание на то, что «дед» всё так же продолжал сидеть на той скамейке у столовой как ни в чём не бывало. Он сидел один. Через минут ДВАДЦАТЬ НИКТО вышел из клуба и снова посмотрел в сторону столовой. «Дед» уже сидел в кабине того грузовика, на котором приехал за продуктами.

«У него уже лицо распухло, и он решил спрятаться в кабине грузовика и СДЕЛАТЬ вид, словно НИЧЕГО не произошло…»

Вскоре пришло распоряжение отправить НИКТО в отпуск из-за произошедшего землетрясения.

«Как же я смогу поехать в такую даль в такой шапке?…»

НИКТО стал собираться в дорогу. «Молодой» повар из Узбекистана, тот, из-за которого заспорили между собой «дембель» и «дед», дал ЕМУ десять рублей, как на всякий случай. А один безобидный парень из Москвы, он был одного призыва с НИКТО, молча подошёл снял с головы НИКТО шапку, чтобы заменить её шапкой со своей головы, которая внешне выглядела намного лучше. Этих ДВОИХ никто НЕ УЧИЛ поступить так. К тому же, все уже думали, что НИКТО может не вернуться, что ЕГО могут оставить восстановливать разрушенный город. Вечером на станции Керкичи НИКТО в ответ на выданное ЕМУ «воинское требование» получил билет на поезд. Что-то ОН часов не смог обнаружить на этой станции, чтобы более-менее ориентироваться во времени. Трудно найти то, чего нет. Может часы где-то и были, но ощущение какой-то внутренней подорванности стало как мешать НИКТО прилагать лишние усилия для их поиска. Поезда хоть так хоть этак нужно было дожидаться. НИКТО сел на скамейку, которая находилась на равном удалении и от вокзала, и от проходивших рядом железных дорог, и сосредоточился на ожидании поезда. ПЕРВЫЙ поезд, который появился, оказалось, направлялся в противоположную сторону. Значит, нужно было дождаться поезда, который шёл в другую сторону. НИКТО снова застыл на скамейке в ожидании поезда. Уже в наступившей темноте подошёл другой поезд, который направлялся уже в нужную ЕМУ сторону. – Это билет не на наш поезд. Твой поезд был до нас, – сказал проводник того вагона, к которому ОН подошёл. – Не на ваш?! НИКТО побежал к вокзалу, к той кассе, в которой получил билет. – Это билет не на их поезд! – А что ж ты не поехал?! Что я сейчас могу СДЕЛАТЬ? Происходило что-то НЕПОНЯТНОЕ.

«Как же могло такое произойти?! Никаких поездов больше не было. Как же я мог пропустить ЦЕЛЫЙ поезд?!…»

НИКТО от кассы ПОТЯНУЛО к поезду. – Возьмите меня до Душанбе. Мне нужно в Армению. – В Армению? – переспросил пожилой проводник и продолжил, как напоминая что-то самому себе. – Армянам нужно помогать… Заходи! Поехали. В душанбинской бригаде НИКТО выдали необходимые бумаги и деньги на дорогу до Армении. Было уже совсем темно, когда НИКТО вернулся на душанбинский вокзал, у которого уже стоял какой-то поезд. Для женщины, которая сидела в кассе, «воинское требование», ПРОТЯНУТОЕ ей НИКТО, как вызвало какое-то для неё затруднение, и она попросила подождать минут пятнадцать, чтобы как решить вопрос с получением для НЕГО билета на поезд. НИКТО остался стоять у кассы. ЕМУ опять пришлось сосредоточиться на ожидании. ОН обратил внимание на ДВУХ офицеров, которые находились у стоявшего рядом с вокзалом поезда. ЕГО ПОТЯНУЛО в тягостные раздумья, которые опустили ЕМУ голову. – Куда едем, товарищ рядовой?! – с какой-то отвратительной ПРАВИЛЬНОСТЬЮ спросил ЕГО старший лейтенант, который подошел к НЕМУ сзади. НИКТО развернулся, но НИЧЕГО не ответил, только со злостью посмотрел на того, кто как пристал к НЕМУ со своим вопросом. И эта злость сдавила ЕМУ горло. НИКТО уже не раз приходилось ВЫПОЛНЯТЬ с разгоревшейся злостью то, чего как не получалось оставлять незаконченным, когда накопившаяся усталость начинала мешать что-то ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ. Злость часто помогала что-то начатое завершать. – Ваши документы!! – потребовал старший лейтенант.

НИКТО со злостью расстегнул шинель и так вырвал документы из внутреннего кармана, что не удержал их. Они упали на пол. Как назло, пришлось ещё и наклоняться, чтобы их поднять и отдать. – Чем Вы не довольны? – продолжал ТЯНУТЬ из НЕГО старший лейтенант. Этот вопрос настолько часто приходилось слышать НИКТО за год службы в армии, что он становился всё более и более ненавистным ЕМУ вместе с теми, кто его ПОВТОРЯЛ. – Жизнью… – выдавил через сдавленное горло НИКТО. – Ну, я тебе ПОКАЖУ «жизнь»!! – заявил этот старший лейтенант. Он повернулся и ушёл, забрав с собой документы.

«Этого мне только не хватало… Это какое-то сплошное издевательство…»

Тут НИКТО обратил внимание на какие-то неразборчивые слова какого-то голоса и торопливый стук по стеклу. ОН развернулся и ПОТЯНУЛСЯ к кассе. – Вот билет. Можешь садиться вот в этот поезд, – сказала ему кассирша.

«В этот поезд?!!… Он же сейчас может поехать! Куда я поеду без документов?!…Неужели я опять не смогу уехать?!…Что же ДЕЛАТЬ?!…»

Отчаяние просто захлестнуло НИКТО. ОН увидел, что у поезда остался стоять только один военный. Он же мог знать, куда ушёл другой. НИКТО побежал к нему. – То… варищ подпол… ков… ник! С Вами сейчас стоял старший лей… тенант!…Не скажете

куда он ушёл! – Комендант, что ли? – Да, – ответил НИКТО, сообразив, что старший лейтенант мог быть комендантом. -Он в комендатуре. -А где она находиться? – Она с другой стороны вокзала. НИКТО изо всех сил бросился бежать через вокзал. С другой стороны вокзал и привокзальная площадь оказались совершенно безлюдными. В какую сторону ДАЛЬШЕ бежать НИКТО не знал и спросить ЕМУ об этом было не у кого. ОН побежал назад. – То… ва… рищ под… пол… ковник… я не могу… её найти!…Где она?! -Она сразу направо как выйдешь из вокзала.

«Поезд же сейчас уйдёт!! Уйдёт же!!!»

НИКТО опять изо всех сил побежал на другую сторону вокзала.

«Неужели и на этот раз этот билет окажеться как ненужным?! Это уже во ВТОРОЙ раз!!! Неужели я не смогу уехать?!…»

Перед ЕГО мысленным взором всё время ПОКАЗЫВАЛСЯ уходивший без НЕГО поезд, до которого уже было или не добежать, или же его уже совсем не было на рельсах, там, где он стоял. Выбежав из вокзала с другой стороны, НИКТО сразу бросился направо. Когда ОН увидел какой-то тёмный подъезд, сразу забежал в него. Там ОН увидел едва различимые в темноте двери справа и слева от себя вдоль одной и другой стены. ОН толкнул одну дверь – она оказалась запертой. Толкнул другую – тоже заперта. В третью НИКТО, чувствовавший себя уже оказавшимся в каком-то кошмаре, уже ударил кулаком. В четвёртую ударил ещё сильнее. НИКТО перебегал от двери к двери, и разгоравшаяся с новой силой злость помогала ему наносить удары кулаком, чтобы открылась, наконец, хоть одна. Ни одна дверь не открылась. Все двери оказались запертыми. Перед мысленым взором всё настойчивее ПОКАЗЫВАЛСЯ уходивший без НЕГО поезд. ЕГО воображение всё настойчивее ПОКАЗЫВАЛО как ОН бежит за набирающим ход поездом и как ОН, всё равно, не успевает его догнать. Из тёмной глубины коридора НИКТО побежал в обратную сторону. Заметив лестницу на ВТОРОЙ этаж, ОН бросился бежать по ней вверх. На ВТОРОМ этаже ОН различил такие же двери, какие были на ПЕРВОМ, и стал перебегать от одной к другой, нанося по ним удары кулаком. И вот последняя, та, что оказалась прямо перед ним, а не справа или слева от НЕГО в глубине коридора, с силой распахнулась от ЕГО удара. Свет ударил ЕМУ в лицо и ослепил ЕГО, но ОН различил кого-то, кто находился от НЕГО за стойкой. – Поезд уже уходит!!! – закричал НИКТО вбегая в ту комнату. Заметив торопливое движение, ОН различил перед собой ПРОТЯНУТЫЕ ЕМУ ЕГО документы. ОН схватил их и сразу бросился бежать в обратную сторону. Тут ЕГО отчаяние стало обостряться до самой крайней степени из-за всё тех же опасений, что ЕМУ, всё равно, придётся увидеть поезд, который уже не получиться ЕМУдогнать или увидеть. его совсем. « Я не успею… Не успею… Я, всё равно, не успею… Всё как назло… как нарочно…»

Забежав в вокзал, ОН увидел через большие окна с другой его стороны, что поезд всё ещё стоял. «Неужели именно сейчас, как нарочно, поезд тронеться с места?! Я же не успею его догнать!!!…»

Перед ЕГО мысленным взором раз за разом стало проноситься то, как ОН из последних сил бежит за набиравшими скорость вагонами и, всё равно, не успевает их догнать. Но ОН всё-таки успел добежать до нужного вагона. Когда ОН забежал в вагон, дошёл, борясь с предательской усталостью, до места, на которое у НЕГО был билет, то сел на него уже совершенно обессиленным. И в ту же минуту поезд тронулся с места. В Бухаре была пересадка. Другого поезда нужно было ждать часов восемь. Время стало ТЯНУТЬСЯ мучительно долго, когда НИКТО оставался сидеть на одном и том же месте на вокзале. ОН решил выйти походить где-то снаружи. Уже начинало темнеть, когда какие-то ребята, провожавшие своих друзей-приятелей на службу в армию, увидели ЕГО и подошли к НЕМУ с обычными вопросами, которые задавались солдатам. ДВОЕ из подошедших вскоре отошли, и затем вернулись с большим кульком печенья и с ДВУМЯ бутылками лимонада. Всё это они с такой настойчивостью предлагали взять НИКТО, что нехорошо было отказаться. До прибытия поезда оставалось ещё где-то больше трёх часов, и НИКТО, устав ходить с места на место, решил посидеть на вокзале. Там недалеко от себя ОН заметил КУЧКУ «дембелей». Сидя на скамье, согнувшись, ОН незаметно для себя уснул, но ненадолго. Когда НИКТО проснулся, то ни печенья, ни бутылок с лимонадом уже не увидел. ОН догадался, что кто мог это СДЕЛАТЬ, видимо, посчитав, что так будет ПРАВИЛЬНЕЕ. В поезде к НЕМУ привязался один земляк, который, по его словам, отслужил ДВА года в Афганистане и ехал домой. Какие-то его сослуживцы плохо с ним поступили, и он остался с ПУСТЫМИ карманами. Он раз за разом начинал ПОВТОРЯТЬ одно и то же, про то, что когда они приедут в Ереван, то сначала обязательно поедут к нему домой, чтобы посидеть за столом, на котором будет ПОЛНОЕ изобилие разной еды, а уже потом самого НИКТО на такси отвезут до автостанции, где ЕМУ даже и билет купят на дорогу до Ленинакана. НИКТО устал всё это слушать, и раз за разом ЕМУ приходилось ПОВТОРЯТЬ, что ЕМУ лучше нигде не задерживаться и сразу с вокзала поехать в нужную ЕМУ сторону. Когда они приехали в Красноводск, ДАЛЬШЕ им уже нужно было плыть на пароме через Кайспийское море. В Баку они приплыли ночью. В городе был комендантский час. Всех пассажиров парома забрал один большой автобус, который поехал к железнодорожному вокзалу. По пути на вокзал этот автобус один раз остановился у какого-то поста с военными. Эти военные потребовали, чтобы из автобуса вышли только застёгнутые в солдатскую форму. Таких оказалось человек восемь. Их спросили о том, что везёт ли кто из них что-то запрещённое, и как поверили всем на слово, получив только отрицательные ответы. Всем, кто вышел из автобуса, предложили снова зайти в автобус и ехать ДАЛЬШЕ. Когда подъехали к вокзалу, то подойти к нему можно было только через уже другой пост с военными. На этом посту самым главным оказался один лейтенант. Все темноволосые гражданские и застёгнутые в солдатскую форму темноволосые благополучно прошли мимо него. Никого из них он даже не попытался как-то задержать. Но, видимо, ему всё же хотелось обязательно себя ПОКАЗАТЬ и найти для этого подходящую живую МИШЕНЬ. И для роли этой МИШЕНИ он взял и остановил НИКТО. Сначала он потребовал предъявить ему документы. НИКТО расстегнул шинель, вытащил из внутреннего кармана документы и отдал их. Тот как-будто погрузился в их изучение, но, на самом ДЕЛЕ, просто СДЕЛАЛ такую паузу, чтобы затем взять и рявкнуть

 – А ну-ка, заправьтесь, товарищ солдат!!! А то я сейчас посажу на пять суток за нарушение формы одежды!

«Вот скотина!…Нашёл над кем поупражняться…»

НИКТО послушно застегнулся и решил, что лучше ещё раз растегнуться и застегнуться, когда получит свои документы обратно, чем давать этой сволочи лишнюю причину упражняться ДАЛЬШЕ. На лице ПРАВИЛЬНОГО лейтенана РАСТЯНУЛАСЬ гадкая самодовольная улыбка. Он даже не смог удержаться от того, чтобы не бросить взгляд в сторону стоявших рядом ДВУХ сержантов, насмешливо наблюдавших за происходившим. Для него же было важным увидеть своими довольно заблестевшими глазёнками то, что каким же молодцом они его оценивали. Но он, видимо, был в особом настроении ПОКАЗАТЬ то, что он ЛЕГКО он может порзволить себе СДЕЛАТЬ. -А ну-ка, выкладывай, что везёшь! НИКТО пришлось вытаскивать из вещь-мешка как какие-то МИШЕНИ для насмешливых оценок и потом всё укладывать опять обратно. Получив обратно документы, ОН получил возможность уйти. Когда они приехали в Ереван, когда они вышли на привокзальную площадь, привязавшийся к НЕМУ земляк вдруг бросился куда-то бежать. Этому земляку просто ЛЕГЧЕ было бросить НИКТО и убежать.

В начале ПЕРВОГО зимнего месяца, как ПРАВИЛО, с неба мог идти только снег, но никак не дождь. Но шестого декабря, накануне землетрясения, на землю с неба пролился дождь. Утром город утонул в толще очень густого тумана. В домах появились и разлетались большие чёрные мухи. Эти мухи почувствовали какое-то тепло. Но это тепло было не весеннее. На заводе у отца с работой что-то не ладилось. Не дождавщись нужных ему резцов, он на час раньше обычного ушёл на обеденный перерыв и поднялся на ВТОРОЙ этаж общежития в ту комнату, которую занимал. Через какое-то время он обратил внимание на то, что за окном как-то необычно зашумели галки. Они КУЧЕЙ опускались на ветви плакучей ивы и, едва коснувшись их лапками, с криками все вместе взлетали. Это ПОВТОРЯЛОСЬ опять и опять. И воробьи вели себя точно так же. И как-то НЕПОНЯТНО стало, что и крыс, которые обычно кишмя кишели среди сваленных в КУЧИ сухих веток и прочего садового мусора, не было видно. Какое-то предчувствие заставило и отца в одних носках вскочить на подоконник, чтобы затем, соскочив с него на площадку от балкона, добраться до ветвей растущей рядом ивы и по ней спуститься на землю. Так намного быстрее можно было выбраться из дома. Но отец даже не успел соскочить с подоконника на площадку, которая находилась снаружи под окном, когда началось землетрясение. ПЕРВЫЕ толчки били снизу вверх, и лицо земли пошло волнами. И деревья, и столбы закачались, поднимаясь и опускаясь, на этих волнах. И дом стал ходить ходуном. Отец только крепче руками вцепился в оконную раму. Он только это и смог СДЕЛАТЬ. Он хотел криком обратить внимание на происходившее, но не смог выдавить из себя ни звука. Он словно потерял дар речи. Он уставился на камни, из которых был сложен ДВУХЭТАЖНЫЙ дом. Они словно пилили друг друга, и словно кто-то стал выдувать пыль оттуда, где их РАЗДЕЛЯЛ известковый раствором. Неожиданно всё замерло. Отец заметил, что скованность в его теле пршла, и он сразу спрыгнул на площадку под окном и добрался до ветвей плакучей ивы. Тут он уже с дерева не смог спуститься вниз, потому что земля с такой страшной силой задергалась из стороны в сторону, словно ей нужно стало просеять через себя всё то, что находилось на её поверхности. Отец увидел, как обрушился сборочный цех завода. Тут же обрушилась сразу и швейная фабрика располагавшаяся за шоссе и железными дорогами. Со всех сторон стали подниматься тучи пыли. По всему городу стали с грохотом рушиться многоэтажные дома. Над всем городом выросло огромное облако пыли. Камни падали на тех, кто не успел отбежать ПОДАЛЬШЕ от разрушавшихся домов. Бетонные плиты перекрытий падали на тех, кто находился под ними. Когда эти плиты сползали по другим, они растирали человеческие тела. Кто успел отбежать ПОДАЛЬШЕ и не стал держаться за ствол дерева или за какую-нибудь ограду, не в силах были устоять на ногах и падали на землю, скрываясь тучах пыли. Небо страшно ревело. И сплошные облака, которые ЗАТЯГИВАЛИ его, очень быстро рассеялись. И от непроглядного тумана не осталось и следа. ПОКАЗАЛОСЬ солнце. Всё небо окрасилось в красный цвет заката.

По стене ДВУХЭТАЖНОГО общежития пошла трещина, и стена, опасно шатаясь, стала ОТДЕЛЯТЬСЯ от дома и грозила упасть в ту сторону, где отец качался на ветвях ивы. Стена всё же устояла. И когда земля успокоилась, отец спустился с дерева. И земля оказалась какой-то удивительно мягкой под босыми ногами. Отец заметил, что его ноги погружались в неё на каждом шагу как на пару сантиметров. Он решил подняться на ВТОРОЙ этаж через подъезд, чтобы обуться. Потом он направился вдоль шоссе в ту сторону, где жил один из его братьев, чтобы посмотреть, что случилось с ним и его детьми, и посмотреть на то, что насколько сильно разрушился город. Его брат он сидел с босыми ногами рядом с дорогой и заливался горькими слезами. Одет был он лишь в то, в чём успел выбежать из ПЕРВОГО этажа рухнувшего девятиэтажного здания. К шоссе стали выходить ПЕРВЫЕ раненные. Одни шли сами, другим помогали идти. У одних были переломы рук, у других – ног. Одни были сильно окровавленными, другие меньше. Машины, которые не остановились, чтобы отвезти раненных в больницу, так сильно разозлили тех, кто спешил дойти до дороги, что в другие машины уже полетели камни. И если те ЛЕГКОВЫЕ машины, которые как не собирались останавливаться, останавливались из-за разбитых стёкол, то на тех, кто выходил из этих машин, набрасывались с кулаками, а сами машины переворачивали. Но куда кого-то из раненных можно было довезти? И больницы были разрушены, и дороги были местами засыпаны обломками рухнувших зданий. И там, где уже невозможно было проехать, машины останавливались в длинных пробках. Отцу пришлось спать у костра в течение пяти ночей. Он всё это время не снимал обувь. Когда он разулся, то обнаружилось, что у него ноги сильно распухли. После произошедшего землетрясения УЦЕЛЕВШИЕ стали бояться оставаться в тех домах, которые устояли. И ночевали ОНИ у костров. В мёртвой тишине ПЕРВОЙ тёмной-претёмной ночи отец услышал доносившиеся из под развалин швейной фабрики крики о помощи. Он поднялся, перешёл на ту сторону шоссе, поднялся на железнодорожную насыпь и остановился. Что он мог СДЕЛАТЬ? Что он мог СДЕЛАТЬ для оказавшихся в холодном плену? Как он мог добраться до задавленных, но ещё живых людей? Постояв, он повернул в обратную сторону и вернулся к костру. Уже на ВТОРОЙ день после землетрясения начались грабежи. Несколько мародёров было расстреляно на месте без суда и следствия. Пыльные изуродованные тела погибших, которые были извлечены из-под развалин, лучше было не оставлять без присмотра, если на пальцах были золотые кольца, а на мочках ушей оставались золотые серьги. Находились такие, которым хватало нескольких минут, чтобы отрезать пальцы с кольцами, вырвать серьги, разорвав мочки ушей. В ПЕРВЫЕ дни тела погибших хоронили без гробов. Тела хоронили, заворачивая их в ковры или отрезок какой-нибудь ткани. Это уже потом в город привезли очень много гробов, которые КРУГОМ раскладывали КУЧАМИ. Когда в разных местах уже лежали КУЧИ гробов, на центральной площади города КРУГОМ валялся брошенный хлеб. И так много было этого хлеба, который выкинули и бросили, что из него можно было собрать ЦЕЛУЮ КУЧУ хлеба. Почему так много было брошенного хлеба? Потому что много было таких, кто хватал его с лотков только для того, чтобы один-ДВА раза откусить, а остальное выбросить. И сметану можно было увидеть, которую выбрасывали ящиками, потому что хватало таких, кто старался брать не по одной или ДВЕ баночки, или три, или четыре баночки, а сразу ящик сметаны, или сразу ДВА ящика.

Когда с разных мест стала поступать помощь, и из Душанбе прибыли для оказания помощи ДВА-три десятка человек, работавших в одной из автоколонн. Они расположились в своих палатках на другой стороне дороги от общежития, на полосе между шоссе и железными дорогами. И отца позвали перебраться в одну из тех палаток. Палатки были СДЕЛАНЫ из толстого войлока, который держался на деревянном каркасе. Снаружи эти палатки были покрыты брезентом. Отец с трудом снял обувь со своих ног. Пять суток он не снимал её, и они сильно распухли. Когда отец приютился в палатке, он обратил внимание на один грузовик. Заводские ворота поздно ночью открывались, и этот грузовик, как по какой-то «тревоге», несколько раз выезжал, куда-то уезжал, возвращался, чтобы снова куда-то уехать. Всю ночь этот грузовик куда-то уезжал. Вскоре выяснилось, что это ПРАВИЛЬНЫЕ из ПРАВИЛЬНЫХ втайне от остальных под покровом ночи вскрыли контейнеры, отправленные из Чехословакии. Это коробки с чешским сервизом грузились и вывозились с территории завода, чтобы НАПОЛНИТЬ им свои устоявшие одно- или ДВУХЭТАЖНЫЕ дома. До простых людей содержимое заграничных контейнеров, большей частью, не доходило. Хорошо наживаться можно там, где есть в наличии чьи-то беды. Есть такое ПРАВИЛО. Отец обратил внимание и на то, что уже с раннего утра в сторону города начинали двигаться какие-то людишки. Когда наступал вечер, эти же людишки шли уже в обратную сторону чем-то нагруженными. С каждым разом они всё больше становились похожими на муравьёв. Кто-то потерял крышу над головой, всё своё имущество, родных и близких ему людей, а у кого-то из живших на окраине города с одноэтажными домами или в близлежащих сёлах, нашлось столько места, чтобы туда можно было что-то таскать и таскать. НИКТО почти месяц провёл у отца в палатке. Никто из родственников НИКТО не погиб. ЕМУ много раз задавался этот вопрос о том, что погиб ли кто из ЕГО близких, из ЕГО родственников, когда ОН встречался со знакомыми ЕМУ людьми. ЕМУ нужно было возвращаться под армейский гнёт. И ЕМУ было тяжело.

– Ну что, уже построил город?! – спросили ДВА офицера батальона у НИКТО. Они улыбались при этом. В ЕГО возвращении они словно нашли что-то забавное. НИКТО молча прошёл мимо них. ОН не собирался искать какие-то слова, чтобы им хоть что-то ответить. ОН в тот же день вернул те десять рублей и ту шапку. Уже на следующий день ЕМУ стало ясно, что ЕГО УДЕЛОМ опять стали наряды. Замполита не было. Он как раз ушёл в отпуск на месяц. НИКТО понял, что ЕМУ нужно быть готовым переносить многосуточные наряды. ОН почувствовал, что вес уже пережитого и толща того, что ещё оставалось вынести, стали давить на НЕГО ещё сильнее. Печальные мысли лезли ЕМУ в голову. И ЕМУ опять и опять приходилось каждый раз, когда ОН снова и снова оказывался в наряде, ОТЯГОЩАТЬ себя зыбкой надеждой на то, что ЕГО на этот раз, быть может, не оставят на ВТОРЫЕ сутки. Но эту надежду каждый раз всё равно убивали. НЕ ЛЕГЧЕ ЕМУ было и в те ДВА-три дня, когда ОН оставался свободен от нарядов. Уже с самого утра ЕГО начинала давить НЕОПРЕДЕЛЁННОСТЬ того, что какую именно ДЫРУ вздумается кому-то ИМ заткнуть. От одного того, что ПОВТОРЯЛОСЬ и ПОВТОРЯЛОСЬ одно и то же, от самого ожидания того, что опять должно было ПОВТОРИТЬСЯ, в НЁМ продолжала расти какая-то усталость. И чем ДАЛЬШЕ, тем само ожидание того, что опять должно было ПОВТОРИТЬСЯ, превращалось в какое-то наказание. И ЕМУ тем больше приходилось собираться с оставшимися силами, чтобы выдержать ближайший час. И собственная беспомощность избавить себя от установленного ПРАВИЛЬНОГО порядка угнетала ЕГО и начинала выводить из себя. И выводило ЕГО из себя и то, что обвинять и судить за то, что кто-то попробует СДЕЛАТЬ что-то против, всё равно будут ПРАВИЛЬНЫЕ. В НИКТО от раза к разу всё сильнее начинали буйствовать возмущённые жизненные силы, и всё выше поднимался в НЁМ центр тяжести этого возмущения. НИКТО становился всё более и более раздражительным, более и более воспалённым.

Оказавшись в наряде по столовой, ОН заметил, что там ЕМУ ЛЕГЧЕ. Там НЕ ПОКАЗЫВАЛИ, что за что же оставляли ЕГО на ВТОРЫЕ сутки, потом ещё на сутки, потом ещё и ещё. И в тёплой столовой была одна ОПРЕДЕЛЁННАЯ работа. Там можно было оставаться в стороне от поганого старшины и ему подобных, в стороне от утренних зарядок, которые удерживали в том напряжении, которое только отнимало силы, в стороне от «утренних осмотров», на которых ОН чувствовал себя МИШЕНЬЮ для придирчивых глаз, в стороне от «подъёмов» и «отбоев», от шаганий в столовую с песней, в стороне от нескольких контрольных построений за день, на которых раз за разом пытались выявить тех, кто мог находиться в самоволке, тех, кому хотелось побыть в стороне от всего, что творилось за стенами этой части, тех, кому хотелось ненадолго выбраться из неё, из под гнёта всей её ПРАВИЛЬНОСТИ и дать себе передышку. Но всей этой ПРАВИЛЬНОСТИ, почему-то, как не хватало на то, чтобы зимой в казарме было тепло. Всем спавшим в казарме приходилось накрываться ещё и шинелями, потому что холод начинал мешать заснуть и выспаться. А по утрам как-то не получалось сразу срываться в холод из-под одеял и шинелей так, чтобы уложиться в ПРАВИЛЬНОЕ время. Тут уже команды «подъём» и «отбой» начинали ПОВТОРЯТЬСЯ и ПОВТОРЯТЬСЯ до тех пор, пока в строй начинали вставать не разогревшимися от ВЫПОЛНЕНИЯ этих команд, а с каким-то внутренним накалом.

В очередной раз выбравшись из многосуточного наряда, НИКТО решил не становиться в строй. ЕМУ не хотелось лишний раз почувствовать себя МИШЕНЬЮ для придирчивых глаз. ОН не хотел лишний раз видеть старшину и того, чтобы старшина ЕГО увидел.

«Если столько суток меня не видели в строю, пусть ещё столько же времени меня не увидят. Пусть думают, что я по-прежнему в наряде. Этого старшину видеть стало невыносимо… У меня началась какая-то аллергия на него…»

НИКТО перестал ПОКАЗЫВАТЬСЯ в строю. ОН стал ходить в столовую ОТДЕЛЬНО от всех. ОН шёл туда молча и молча возвращался. ОН отправлялся в столовую где-то через полчаса после того, как возвращался после «приёма пищи» строй с кричавшими песню. По времени это совпадало с тем, когда в батальон с крепости, с боевого дежурства, спускалась «смена» на «приём пищи». Если возникала угроза оказаться замеченным, то НИКТО в столовую не ходил. Пару раз ЕМУ так удавалось отвоевать ДВА-три дня передышки. ОН выбирался из казармы ещё до «подъёма» и запирался в клубе изнутри. Снаружи на дверях клуба оставался висеть замок, на котором эти двери как-будто были заперты. И в клубе как-будто никого не было. Бывало и так, что за ЦЕЛЫЙ день НИКТО только один раз мог позволить себе пойти в столовую. Когда ЕГО отсутствие в строю было замечено, и ЕМУ передали, что командир роты «СВЯЗЬ» ЕГО искал.

– Ты почему утром на разводе не был?! – с ПРАВИЛЬНОЙ строгостью спросил этот командир, когда НИКТО подошёл к нему. Для НИКТО ЛЕГЧЕ было промолчать. О чём ОН мог говорить говорившему на другом, на ПРАВИЛЬНОМ, языке? – В наряд пойдёшь!! – этот старший лейтенант сам же ВТЯНУЛСЯ в ПУСТОТУ, которую оставил после своего вопроса.

«Подумаешь, новость!…Вот только не по роте. Видеть вас всех не могу…»

ДВОЕ суток НИКТО пропадал в наряде. Потом опять ДВА дня ОН НЕ ПОКАЗЫВАЛСЯ в строю. Заподозрив, что ЕГО ОТСУТСТВИЕ снова было замечено, ОН сам себя поставил в наряд по столовой. Когда в следующий раз НИКТО сам себя поставил в наряд, в столовой на многосуточном наряде уже находился один из таких как ОН. НИКТО сказал ему, чтобы он уходил, что ОН будет вместо него в наряде. А тот чего-то опасаясь, всё как-то медлил с уходом. Тут неожиданно появился старшина. – Ты что здесь ДЕЛАЕШЬ? – Я в наряде, – ответил НИКТО. – А он? – А он пусть уходит. Я буду вместо него. – Его назначили, а ты почему здесь находишься? – А я сам себя в наряд назначил. – Уходи отсюда. Он будет в наряде. – Я не уйду. -Я тебя накажу. – Нечего меня наказывать

я уже сам себя наказал раз здесь уже нахожусь. Старшина НЕ ПЕРЕТЯНУЛ, и НИКТО остался в наряде вместе с тем несчастным. На следущие сутки НИКТО один остался в наряде. Несмотря на то, что НИКТО было ЛЕГЧЕ в наряде по столовой, всё равно, ЕМУ всё труднее становилось ДОТЯГИВАТЬ до конца этих многосуточных нарядов. Ощущение какой-то внутренней подорванности продолжало расти, и ЕМУ всё труднее становилось собираться с таявшими силами, с которыми приходилось идти каждый раз как на очередной штурм. ЕГО всё сильнее начинала злить неубранная посуда со столом. ОН решил останавливать кого-то, кто мог выйти из столовой только после того, как уберёт посуду за собой. Утром, после завтрака, ОН немного задержался и никого не застал там, где «принимали пищу», где вся посуда осталась неубранной на столах. ЕМУ самому пришлось её убирать, что ещё больше ЕГО разозлило. После обеда ОН остановил одного из тех, кто выходил в числе последних из столовой. Им оказался один «молодой», который стал отказываться убирать посуду. И это как-то сильно задело одного «деда», который уже сам стал добиваться того, чтобы посуда была убрана. А «молодой» продолжал упрямиться, что только больше начинало злить этого «деда», который был с ним из одной «смены». И «дед» сорвался. Столы и скамьи оказались перевёрнутыми, а посуда разбросанной по полу, на котором после «молодого» осталась лужица крови. Другой «молодой», случайно оказавшись свидетелем произошедшего, был напуган настолько, что его сразу «припахал» повар. Этот «молодой» вымыл КРУГОМ полы и даже стены из кафеля. НИКТО почувствовал себя отвратительно после всего произошедшего, ведь это ОН как положил всему этому начало. И ЕМУ было НЕ ЛЕГЧЕ от того, что этот другой «молодой» послушно, по воле повара, СДЕЛАЛ часть и ЕГО работы. Но через день НИКТО остановил ещё одного из выходивших

 – Выйдешь тогда, когда уберёшь посуду. – Да ты, сынок! Кому ты это говоришь?!

«Это «дед»?! … А-а… Он думает, что своё он уже «отпахал»…

– Ты это кому сказал «сынок»? – Тебе! – Значит, мне? И НИКТО тыльной стороной кулака левой руки нанёс КРУГОВОЙ удар «деду» по щеке наотмашь, сильно и безжалостно. Удар получился такой сильный, что голову «деда» развернуло от него. «Дед», зашатавшись, всё же сумел СДЕЛАТЬ шаг вперёд и нанести ДВА удара по воздуху перед собой. НИКТО, отступив немного назад, двинулся затем навстречу и стал срывать зло, доходя чуть ли не до белого каления. «Дед» не выдержал такого натиска, повернулся и бросился было бежать, но НИКТО вцепился левой рукой в его одежду на спине и, ПОТЯНУВ на себя, подставил подножку. «Дед» споткнулся и упал на спину. Затем он быстро развернулся на живот, собираясь подняться, но НИКТО обхватил левой рукой его шею и стал бить этого «деда», оказавшегося на четвереньках перед НИМ. « Отпусти!!…Отпусти! А то ху-же… бу-дет!…» – чуть не плача от обиды, потребовал «дед». НИКТО ещё пару раз ударил его по спине и отпустил. Когда «дед» поднялся, у него изо рта сочилась кровь. НИКТО собрал на полу пуговицы, которые оторвались тогда, когда ОН ПОТЯНУЛ его сзади за одежду, и ПРОТЯНУЛ их на ладони. «Дед» в ответ ПРОТЯНУЛ свою открытую ладонь, и НИКТО высыпал ему на неё пуговицы. И тот ушёл. НИКТО как разрядил душившую ЕГО злобу. ОН опять сам всё убрал. На душе ЕГО было черным-черно. В следующий раз один попавшийся «молодой» не стал воткрытую противиться и собирался было потихоньку улизнуть. НИКТО вовремя преградил ему дорогу, выход из столовой. – Ты это куда? – А чёрт его знает?! – НЕПОНЯТНО чему улыбаясь, ответил тот, как продолжая ускользать. И тут сильный удар сорвался по его челюсти. У НИКТО это получилось как само собой. От удара тот упал в угол между ДВУХ стен. НИКТО уже не хотел мешать ему уйти, но тут повар стал заставлять подбитого «молодого» мыть и убирать. Опять НИКТО от всего происходившего почувствовал себя просто отвратительно. На том месте, куда ОН ударил, так сильно распухло и посинело, что там словно вырос ВТОРОЙ подбородок. На это место было страшно и больно смотреть. «Молодой» всё послушно СДЕЛАЛ. И от этого НИКТО было НЕ ЛЕГЧЕ. Как-то НЕПОНЯТНО быстро всем в части стало известно о том, что кто это так сумел подбить этого «молодого». Командир роты «СВЯЗЬ» вызвал НИКТО к себе. – Пиши «объяснительную»! НИКТО молчал и не собирался НИЧЕГО писать, не желая даже этим как продолжать задерживаться в произошедшем. ОН вернулся в столовую. – Ты зачем его трогал? Разве ты не знал, что он стукач? – участливо поинтересовался у НЕГО один сержант. НИКТО промолчал. ЕМУ было настолько невыносимо гадко, что ЕМУ не хотелось кому-то что-то ещё пытаться объяснять. Когда через полчаса к НЕМУ в столовую подошёл тот «молодой», и ЕМУ пришлось отводить глаза, чтобы не видеть выросшего от ЕГО удара ВТОРОГО, бокового, подбородка. -Все говорят, что я настучал. Но я НИЧЕГО никому не говорил. Это кто-то другой. Ты так про меня не думай. – Я так не думаю… что это ты… – Ты НИЧЕГО не пиши. Я уже сам написал «объяснительную», что шваброй так ударился. Я не стучал. Это кто-то другой. После произошедшего, через несколько дней, НИКТО отправили ПОДАЛЬШЕ от этого батальона, в ПУСТЫНЮ Кара-кумы, в расположенную у самой границы с Афганистаном «точку». ЕМУ там стало ЛЕГЧЕ и немного поспокойнее. Через ДВА месяца НИКТО вернулся обратно в батальон, чтобы в городской больнице вылечить зубы. Весенний приказ об увольнении в запас отслуживших ДВА года уже был подписан, так что и НИКТО мог уже считаться «дедом». И уже на ВТОРОЙ день ЕМУ стало известно, что ЕГО поставили в наряд по столовой. ЕГО это так возмутило, что ОН решил позвонить начальнику штаба, чтобы узнать по какой причине ЕГО уже на ВТОРОЙ день назначили в наряд. – Товарищ майор!! Почему меня в наряд поставили?! Я приехал сюда зубы лечить или в наряды ходить? – Ты в столовую ходишь? – спросил спокойным голосом майор. – Да. -Ты посудой пользуешься? – Да. -А мыть её кто-то должен? Всё было ПРАВИЛЬНО в словах майора, но память вызвала огромную волну всего того, что накипело в НЁМ, и эта волна подкатила к горлу подобно огромной толпе, которая бросилась к узким дверям. И НИЧЕГО в ответ майору НИКТО выпалить не смог.

«А что ему скажешь в ДВУХ словах?…»

– Понятно… – выдавил из себя НИКТО после возникшей паузы и закончил разговор. Этот наряд длился всего сутки и оказался самым последним для НИКТО. НИКТО не раз обращал внимание на то, что не только у НЕГО в горле могла застрять ЦЕЛАЯ КУЧА слов. На послеобеденном разводе начальник штаба СДЕЛАЛ замечание одному «деду», поднимавшемуся на «смену»: