Фотограф

– Отрадно слышать, – скупо бросил Он, возвращаясь к креслу. – Камера твоя, Адриан. Ты делаешь фотографию и обрабатываешь её. Все просто.

– Не все просто. В чем подвох? Всегда есть ебаный подвох, – истерично рассмеялся я. – Я на голливудских фильмах воспитан. Везде есть подвох. Уж Тебе ли не знать об этом.

– От твоей обработки фотографии будет зависеть дальнейшая жизнь человека. Кому-то достанется жизнь лучше той, которая была. А кому-то хуже. Тебе решать. Он, – серый палец уставился на фотоаппарат, – поможет тебе увидеть не просто человека, а его душу. Со всеми шрамами и грехами. Очистить её или нет, теперь будет зависеть от тебя.

– А она? – мой взгляд упал на фотографию.

– Она не будет страдать, пока ты делаешь свою работу. Обещаю, – кивнул Он. Я поверил Ему. У меня просто не было выбора. Была лишь его иллюзия.

– Зачем Тебе это? – спросил я, беря фотоаппарат в руки. Он кольнул мои пальцы ледяной злобой и идеально лег в ладонь. – Какое-то странное удовольствие?

– Всему свое время, Адриан, – Он поднялся и повернулся к окну. Я безумно хотел заглянуть в Его лицо, освещаемое солнцем, увидеть его глаза, но не мог сделать даже шага. – Всегда будут вопросы. Будут и ответы. Всему свое время. А теперь… за работу!

Все началось с того момента, когда Он дал мне этот фотоаппарат. Эту черную, дьявольскую машинку, снимающую не портреты людей, а их души. И я мог менять эти души, двигая ползунки в Photoshop[5 - Популярный графический редактор от компании Adobe.]. Мог добавить больше света, а мог увести душу в вечную тьму. Но я не знал, зачем Ему все это? Почему я? И какой во всем этом смысл? Оставалось надеяться, что я найду ответы на эти вопросы. А пока Он прав. Пора работать. Ведь теперь я ебаный фотограф…

Глава вторая. Кто был первым?

Take my all, I surrender, surrender!

Look at me and the way I ask for forgiveness,

kindness and help!

Take my all, I surrender, surrender!

You/I will die another day, another way

Dark Sarah – Dance with the Dragon

Кто был первым… Не помню. Через этот гребаный фотоаппарат и мои руки прошли тысячи людей. Тысячи портретов. Тысячи душ. Душ, наполненных говниной, как яйца ботаника спермой. Только ботаник может подрочить и ему полегчает, а говнину так просто не вывести. Надо крутить ползунки, превращая убогий сырой снимок в произведение искусства.

Кто был первым? Вспомнил. Она была первой. Странная, потасканная жизнью женщина, которую я случайно нашел в интернете. Да, тогда мне еще приходилось искать их самостоятельно. На сайтах знакомств, на форумах и в чатах. Выслушивать потоки сопливых бредней об их бывших, а потом, сделав снимок, растворяться из жизни. Правда, иногда я задерживался. Всего лишь на ночь. Таких я помню лучше. Они дарили мне тепло, а я отдавал им свое взамен. И боль утихала, и гребаный фотоаппарат не так жег льдом ладони. Я вспомнил её. Потасканная женщина. Первая измененная мной душа. Странная. Несчастная. Как её звали? Не помню. В моем дневнике она проходила как «Первая».

– Он был психом, – сказала она, пока я мрачно цедил еле теплый чай, сидя напротив неё и стараясь не сдохнуть от скуки. Вместо чая я с большей охотой выпил бы виски или старый добрый «Миллер»[6 - Речь о пивном напитке Miller.], наполняющий утром рот мышиным говном. Дешевое пойло для опустившихся. Но мне нравилось. Только вместо «Миллера» приходилось довольствоваться чаем и болтовней потасканной женщины. Казалось, ей мое присутствие вообще не всралось и рассказывать она могла с успехом даже молчаливому и холодному унитазу. Но мне нужно было сделать портрет. Боль становилась сильнее, и я знал, что от сумасшествия меня отделяет всего один день.

– Психом? – переспросил я, резким жестом отодвигая в сторону пустую чашку.

– Да. Психом, помешанным на контроле, – кивнула она, посмотрев на меня впервые за все то время, что мы провели в кафе. Я тоже словно впервые посмотрел на неё. И то, что я увидел, мне не понравилось. Говнина сочилась из неё, как зубная паста из тюбика, на который наехали колесом. Она перла изо всех щелей. Идиоты, что верят фотографиям на сайтах знакомств, наверняка тоже удивлялись, когда она приходила на свидание, а потом сбегали, не выдержав и часа.

У неё была рыхлая кожа и тяжелые мешки под глазами. Не аккуратные, еле заметные мешочки, которые так украшают женские глаза и делают их томными. Это были мешки, побитые молью и временем. Они были полны слез и грусти, которая только и ждала, чтобы вырваться на волю. Она попыталась скрыть это таким количеством тоналки, что стала похожа на восковую куклу из какого-нибудь музея ужасов. Еще и эта вульгарная, красная помада, чуть испачкавшая зубы. Почему-то все женщины считают, что красная помада им идет. Эту женщину красная помада делала похожей на престарелую блядь, которая давала исключительно клоунам. Но помада – это полбеды. Огромные поры, черные и глубокие, как демонические угри. Они были всюду. На неровном лбу, на носу, на подбородке, но страшнее всего под глазами. Когда она улыбалась, поры расширялись вместе с её улыбкой, и я начал опасаться, что говнина полезет из этих пор и зальет к хуям ресторан, меня и этот гребанный фотоаппарат, лежащий рядом на столе.

Впрочем, если жизнь не была бы к ней так сурова, я мог бы назвать её привлекательной. Губы были красивой формы. Крупные, чувственные и на удивление ровные. Без этих жутковатых канав, делая губы похожими на лопающиеся вишни. Да и грудь, почти вывалившаяся из декольте, тоже была неплоха. Убрать тоналку, добавить спортзал, и любой мужик был бы рад спустить на неё все свое желание.

– Он контролировал меня. Каждый мой шаг, – она истерично засмеялась, заставив меня отвлечься от рассматривания её груди и сконцентрироваться на разговоре. – Он даже сделал мне предложение.

– Ты ответила согласием? – спросил я, закуривая сигарету. Она поморщилась, но мне было насрать. Я не на свидание сюда пришел, а сделать фотографию. Одну фотографию и забыть об этой женщине и её странной истории.

– Да. Но его мое согласие не волновало. Он и так знал, что я соглашусь. Все мои друзья уговаривали меня бросить его, но я не могла. Он не позволял мне этого сделать.

Я еле заметно улыбнулся и тихо кашлянул, чтобы не рассмеяться в голос. История походила на сказку. Уверен, что даже друзья у неё были выдуманными, пока не съебались в закат от ужаса, не выдержав такой дружбы. Она, не обратив внимания на мое фырканье, продолжала: – Он дарил мне подарки, это платье, телефон, золото. Обеспечивал. И контролировал.

– И что стало последней каплей? Ну, почему ты решилась его бросить? – спросил я, понимая, что история может длиться еще долго, а болтать она могла, похоже, еще дольше. Она подняла на меня глаза, заставив меня замолчать, и грустно улыбнулась. На миг исчезла та говнина, что её уродовала. Я увидел другую женщину. Усталую, грустную и тоже борющуюся с болью. Не такой сильной, как у меня, но все-таки болью.

– Он заставил меня убить.

Я удивленно приоткрыл рот, надеясь, что мне послышалось, а потом покачал головой.

– Ты не ослышался. Он заставил меня убить родное существо, которое я так и не увидела.

– Аборт, – скорее констатировал, чем спросил, я. К чему все эти пафосные, многослойные определения, когда все можно уместить в одно слово? Никогда мне этого, видимо, не понять.

– Аборт, – подтвердила она. – На позднем сроке. Доктор сказал ему, что после этого я вообще не смогу иметь детей. А он… он засмеялся и ушел, оставив меня одну. Я одна домой добиралась, представляешь?

– Вот мудень, – буркнул я, поднимая руку и подзывая официанта. – Надо выпить.

– Я не пью, – кокетливо улыбнулась она. Моя жалость моментально сошла на нет, когда я увидел эту улыбку. Вернулся цинизм. Она хотела меня и ничуть этого не скрывала. Даже в воздухе запахло смазкой, которую так обильно выделяла её похотливая манда. На секунду показалось, что вся её история – это пиздеж, призванный разжалобить мужчину, который потом будет обязан ублажить это рыхлое тело и в качестве награды получит чувство глубокого удовлетворения. Но она, увидев, как исказилось мое лицо, все поняла и, спрятав свое лицо в ладонях, тихо заплакала. Мне снова стало её жалко. Эта страшная, потасканная жизнью алкоголичка всего-то хотела, чтобы её любили. Чтобы дарили ей нежность и тепло, а не отбивали почки до синевы. Если она и была в чем-то виновата, так это в отсутствии силы воли. Воля просто съебалась от неё в ужасе, как и воображаемые друзья.

– Виски, – кивнул я официанту, когда тот подошел к столику и брезгливо посмотрел на плачущую женщину. – А будешь так на нее смотреть, я тебе пустой стакан в залупу вгоню, чтобы хер на телескоп стал похож.

– Мне тоже виски, – всхлипнула она и вновь улыбнулась. На этот раз без похоти. С благодарностью.

Я быстро прикончил свой стакан и заказал еще, а она цедила свой медленно. И говорила без умолку, словно забыв о жидкости, способной принести ей забвение. Хотя бы на один вечер. Странно, но я её слушал. Еще каких-то десять минут назад хотелось её ударить, послать к черту или где там обитают такие бабы, как она, но все поменялось. Не знаю, виноват ли виски или же Его подарок всему виной, но я словно видел другую женщину. Потом понял, что вижу душу. А души, чаще всего, мало похожи на смертную оболочку.

Куда только исчезли те пугающие поры и отвисшая кожа. Зажглись каким-то невероятным светом уставшие глаза. И грудь. Прекрасная, пышная грудь, а не то засыпанное пудрой недоразумение, что я увидел в первый миг встречи. Странно, но и голос поменялся. Сначала он был хриплым, прокуренным, а сейчас стал низким и нежным. Наверное, приятно слышать признания в любви, когда тебе их говорят таким голосом.

– Он уничтожил меня. Сломал, изувечил, а потом выбросил, – хмыкнула она, закуривая сигарету. В её профиле на сайте, где я её нашел, в графе «Курение» стоял минус.

– Дай угадаю. И хотел, чтобы ты таскалась за ним, прося еще капельку любви? – спросил я, тоже доставая сигареты из кармана. Пальцы начало покалывать от льда, и я понял, что заболтался. Фотоаппарату нужна фотография. Ему нужна душа, сидящая напротив меня.

– Ага. Этого хотел, – кивнула она и, тряхнув сальными волосами, снова на меня посмотрела взглядом, полным странного желания. – Ты хотел меня сфотографировать?

– Да, – я взял в руки фотоаппарат и легонько сжал зубы, когда чертова машинка ужалила меня льдом.

– Я красива?

– Нет, – о, этот сладкий миг удивления, а потом и ненависти в мой адрес, когда я говорю правду. Я повозился с настройками, открыл диафрагму почти на полную, потому что в ресторане было довольно темно, и выставил выдержку, не забыв поднять светочувствительность, чтобы снимок не получился смазанным. Она рассеянно следила за моими действиями, а когда я вздохнул и поднял фотоаппарат, приняла ту странную позу, от которой меня до сих пор коробит.

Откляченная задница, неестественно выгнутая спина, чтобы было выгоднее видно грудь, наклоненная почти параллельно полу голова и вытянутые трубочкой губы. Когда женщины так делают, они похожи на результат ебли пьяного торчка и продуктов из его холодильника. Это гребаное уродство действует мне на нервы. Когда человечество разочаровалось в естественности, раз на волю вылезли эти ебаные корчи?

– Перестань кривляться, – поморщился я. Голос прозвучал глухо, потому что нос уперся в фотоаппарат. Я ждал момента, когда она на секунду станет собой. Без этих корч и откляченной жопы. И она стала. Превратилась в ту усталую женщину, которую я уже видел. Я успел нажать на кнопку, потом включил предпросмотр, проверил, в резкости ли глаза, и удовлетворенно кивнул. – Готово.

– Ты пришлешь мне фотографию?

– Я подумаю. Официант! Счет! – криво улыбнулся я, доставая бумажник. – Но я тебя провожу. Ты не в том состоянии, чтобы шляться по ночным улицам.

– Спасибо, – кивнула она, вставая со стула и снимая со спинки полушубок. Когда-то мех был красивым. Сейчас он напоминал полинялую пизду. Как и его хозяйка.

Когда мы медленно шли по загаженным улицам Стрэтфорда[7 - Стрэтфорд – неблагополучный район на северо-востоке Лондона.], она вновь заговорила. Я удивленно поднял бровь, когда услышал её хриплый голос, достал из кармана сигареты, и, подкурив сразу две, протянул одну ей.