Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941-1943

У меня снова есть шинель. Мы потеряли Антемана. Одним хорошим товарищем стало меньше. Шинель старая, пережившая две кампании. С засаленным воротником и потерявшими форму карманами. Как раз для России, для того, кто хочет засунуть руки глубоко в карманы, при этом дымя трубкой во рту. Очень подходящая поза для того, кто хочет создать вокруг себя своего рода вакуум, потому что каждый из нас стал почти безразличным ко всему. Я лично чувствую себя прекрасно в таком состоянии. Я нахожу удовольствие в закаливании себя перед всеми этими невзгодами, мобилизующими мои силы и трезвость ума против этой собачьей жизни, так что в конце я, может быть, выиграю от этого.

Нас теперь двадцать восемь мужчин в этой комнате плюс четыре женщины и ребенок. Хозяева спят иногда в кухне по соседству, иногда здесь, на печи. Мое собственное спальное место у двери, в проходе. Поскольку у нас есть батарейный радиоприемник, к нам в гости приходят даже вечером. Это создает целую проблему с проходом; с трудом удается повернуться. Когда большинство ложится спать, я сажусь писать, а иногда мы играем партию в шахматы, в то время как другие снимают рубашки в ночной охоте на вшей. Именно тогда пехотинцы заводят беседу, настоящие солдаты пехоты, такие, как пулеметчики или парни из стрелковой роты.

Трудно описывать такого рода вечернюю беседу. Так много в самой атмосфере этой беседы, в том, как люди сидят, положив локти на колени или откинувшись назад с согнутыми руками. Конечно, иногда мы переживаем депрессию, но говорить об этом не стоит, потому что самое лучшее в нас проявляется в юморе. Например, мы достаем карту и говорим: «Теперь, как только мы попадем в Казань…» или «Кто-нибудь знает, где Азия?»

Сегодня кто-то сказал: «Мы будем дома на Рождество…» – «Он не сказал, какого года», – бросил другой ухмыляясь. «Вообрази, попадаешь домой и первое, что узнаешь, – тебя забирают в ополчение… Встаешь в пять утра в воскресенье, и кто-нибудь там стоит и кричит: «Пулеметный огонь слева!» или «В двухстах метрах за деревней русская пехота! Ваши действия?»

«Ты отвечаешь им, что идешь в деревню поймать пару кур для жарки, – говорит Франц. – Что еще?»

А Цинк добавляет: «Если кто-нибудь захочет поговорить со мной, я спрошу его, был ли он в России».

Несмотря на то что Калинин был взят, наступление на главном направлении на Москву было остановлено, «завязло» в грязи и лесах примерно всего в ста километрах от столицы. Вслед за новой попыткой достичь Москвы 2 декабря, в результате которой немецкие войска фактически дошли до предместий[3 - До Дмитрова и Химок.], русские предприняли первое большое контрнаступление. В течение нескольких дней 9-я и 4-я танковые армии были отброшены далеко назад, и Калинин пришлось оставить.

1 января 1942 года. С Новым годом всех вас! Мы вышли из горящей деревни в ночь, и везде, где мы проходили, в небо вздымались языки пламени, за которыми следовали черные клубы дыма.

Сейчас все ребята спят. Я вышел наружу, чтобы просто поздравить своих часовых с Новым годом. «Может быть, еще в этом году мы будем дома», – сказал я.

Утром первого числа было все еще более сорока градусов ниже нуля. Мы обмотали наши ботинки тряпками и то и дело посматривали на носы друг друга. Когда кончик носа белеет, пора с ним что-то делать. Франц и я скакали с передовой группой. Франц никак не мог попасть в стремя из-за тряпок, намотанных вокруг его ботинок. Он достал перчатки, чтобы развязать проволоку, которой были перевязаны тряпки. Два его пальца были обморожены. Некоторые из нас обморозили ступни, кое-кто до обморожения третьей степени. Русские отчаянно напирают. Они пытаются любой ценой захватить деревню целой и невредимой, но мы не оставляем им ни одной.

9 января мы поехали верхом поискать помещение для бойцов нашего эшелона снабжения. Было уже темно. Узкая дорожная колея была различима лишь благодаря втоптанному в снег валежнику. Мы проскакали рысью около четырех километров. Лошади то и дело по брюхо проваливались в снег, выпрыгивая и с трудом пробираясь вперед. Это было похоже на скачки на верблюдах; мы качались и балансировали, пытаясь отрывать свое тело то от холки, то от крупа лошади, помогая ей в силу своих возможностей двигаться вперед. Это была странная кавалькада: трое чучел среди кустов и холмов. Позади небо вновь стало красным. Время от времени раздавалась орудийная и винтовочная пальба; а так было очень тихо.

Дул ледяной ветер. С прошлой ночи он заметает за городом снег в полосы и рвет в клочья. Снегом замело мост, снежные дюны покрыли все тропы, а на дорогах надуло глубокие сугробы. Сейчас мы поджидаем наших. Они должны подойти, преодолев тридцать километров пути. Смогут ли они это сделать?

20.00. Теперь они уже не смогут этого сделать. Уже несколько часов как наступила темнота. В половине пятого мы уже поужинали. Посмотрели на часы и покачали головой: еще так рано, а ночь уже наступила некоторое время назад. В воздухе сплошной снег, кристаллики льда как тонкие иголки, которые ветер задувает во все щели. Свет на другой стороне деревенской улицы горит слабо, и, если вы рискнете выйти наружу, ветер будет трепать вашу одежду. Лучше сидеть у огня.

Спасибо Господу за картошку. Мы не были готовы к долгому пребыванию в этих местах, и что бы стало с нами без нее? Как бы могла вся армия пережить русскую зиму без этого скромного овоща? Вечером, как всегда, мы очистили картошку от кожуры, с благоговением размяли ее и посолили крупной русской солью.

Сейчас утро. Мы кончили завтракать, и опять это была картошка, благодаря которой мы почувствовали удовлетворение от еды. В этом доме нам предложили картошку, чай и каравай хлеба, замешенный из ржаной и ячменной муки с добавлением лука. Пожалуй, в нем было несколько коричневых тараканов; по крайней мере, я срезал одного из них, не сказав ни слова. Святой в углу кротко смотрит из своей золотой рамки, как будто хочет сказать, что бесстрастный дух не обращает внимания на такие пустяки. Что хорошего в том, чтобы замечать их? Это может только помешать мне насладиться великолепием творения, которое появилось вновь этим утром во всей своей красе.

Первый луч солнца был уходящей в небо линией зеленого и красного огня. Затем на северо-востоке появился странный свет: центр его выглядел как расплавленный металл и был обрамлен двумя дугами такого ослепительного сияния, что глазам было больно смотреть. Все вокруг окунулось в волшебную золотисто-белую дымку, деревья и кустарники были охвачены лучезарным сиянием, а вдали верхушки крыш и вершины холмов на фоне нежно-серого горизонта сияли белым светом. На заре звуки разливались странно завораживающе и неуловимо, как будто все это было волшебной игрой сказки.

Мы скакали обратно при ярком свете солнца; в последний раз я ехал верхом с Францем Вольфом и своими старыми товарищами. Меня перевели на батарею. Связист – мертв: да здравствует артиллерист!

Иваны пробудились. Мы толкнули их чрезвычайно сильно, теперь они отразили удар и перешли в наступление.

Прошлой ночью мы вспугнули в секторе батальона три разведывательные группы. Последняя состояла из двадцати человек. Лишь один из них упал за проволокой на нашей стороне. Что касается остальных, утром на полосе осталось много небольших холмиков, наметенных над телами убитых вдоль нейтральной полосы. Один из них все еще тлел. Наверное, у него была бутылка с зажигательной смесью и одна из наших трассирующих пуль попала в нее.

В течение ночи русские приходили с огнеметом. Иван теперь использует довольно много сильных взрывчатых материалов. На холоде грохот взрывов чрезвычайно громок. Осколки издают пронзительный, резкий свист, но эффект не очень велик. Мы слишком хорошо защищены. Снаряды наших тяжелых минометов наносят ивану гораздо больший урон. Они отскакивают от земли и взрываются в воздухе. Тем самым достигается гораздо большая убойная сила от эффекта рикошета артиллерийского снаряда, против которого не защитит ни один окоп. Когда сбрасывают свой груз наши «Штуки»[4 - Речь идет о бомбардировщиках «Юнкере-87».], земля дрожит на километр вокруг.

В одной из рот устанавливают траншейный миномет, при помощи которого предполагают забрасывать окопы ивана дисковыми минами с расстояния в тридцать – сорок метров. Конструкция миномета напоминает катапульту римлян. Она очень примитивна. Такое оружие – порождение окопной войны. Когда фронт вновь начинает продвигаться, об этих штуках быстро забывают. Но эта игра в «римские игрушки» говорит о боевом духе подразделения.

Позавчера я впервые стрелял из орудия. Десять выстрелов. Это было удивительное ощущение. Забываешь обо всем – об опасности, о холоде. Это – дуэль. Фактически мы не были в опасности; все шло как на полигоне. Наш первый снаряд ударил возле землянки с солдатами, за которой мы наблюдали целый день. Мы выстрелили по двум другим землянкам. У третьей вверх взметнулся фонтан земли, как при взрыве мины. Это был наш прощальный выстрел. После этого мы отошли к С, где расквартировались некоторое время назад. Отсюда мы должны отойти на заранее подготовленные позиции.

Вчера я ходил проведать старую братию. Франц наконец удостоился Железного креста первого класса. В послужном списке говорится: «За преследование танка врага от пункта С. до следующей деревни и попытку подбить его из противотанкового ружья». Мы смеялись до того, что слезы катились по щекам. За это, среди всех прочих заслуг! В то время как он уже получил строгий выговор!

Все равно я был рад. Я пришел туда, как раз когда отделение выходило на построение. «Мы скучаем по тебе», – говорил потом Франц.

Мы немного стесняемся сентиментальности, но в этом что-то есть. «Старая братия»… это целый мир. Не так ли, отец?

Глава 4

БОЙ ВОКРУГ НАБЛЮДАТЕЛЬНОГО ПУНКТА «КРАСНЫЙ»

Поражение под Москвой сопровождалось такой же неудачей на юге, где, достигнув Ростова, «ворот Кавказа», в конце ноября, танковая армия фон Клейста была вынуждена отступить к реке Миус. В центральном секторе контрнаступление русских продолжалось три месяца и вылилось в одно из самых жестоких сражений войны. В то время как русским оказывали поддержку большое количество сибирских отрядов лыжников, у немцев не было никакого зимнего обмундирования. Однако им удалось установить и удерживать линию обороны на рубежах под Ржевом, Вязьмой и Брянском. Это делалось согласно распоряжениям Гитлера, который взял на себя командование армией в декабре. Бой вокруг наблюдательного поста «Красный» и другие боевые действия в последующих главах, вероятно, велись под Ржевом, на самом северном из трех бастионов, в ста пятидесяти милях к западу от Москвы.

Сегодня ничего особенного не происходило, за исключением того, что горели деревни перед нами, и солнце, окутанное облаками дыма, выглядело как красный шар. Беженцы – старики, женщины и дети – с трудом пробирались по снегу. Они тащили за собой санки и вели с собой коров и собак. Длинные овечьи тулупы женщин сидели на них как деревянные, выделялись узлы и цветные одеяла, а старики с их заиндевелыми бородами были похожи на Дедов Морозов. К вечеру огонь стал кроваво-красным, теперь дома светятся из темноты, как глаза дьявола.

Сегодня ночью пехота отойдет на заранее подготовленные позиции. Пулеметные гнезда и долговременные огневые сооружения образуют непробиваемую линию обороны, с проволочными заграждениями, стоящими в снегу, как игрушки. «Танец» может начинаться. Белый танец смерти.

Видимость ухудшается. Пронзительный ветер поднимает в воздух тучи снега. Наступающих русских мы видим как сквозь вуаль. Мы внимательно следим за ними; мы знаем, что на нас наступает.

25 января 1942 года. 4.00. Ночи холодные. Лежащий снег кажется голубым под серебряной луной, а там, где тень, он цвета индиго. На сто метров впереди пулеметные позиции на крутом склоне оврага при свете луны похожи на горный хребет.

Время от времени проходит часовой – скрипит снег; временами открывают огонь – выстрелы эхом отдаются и долго еще слышны потом в долине небольшой речки. Каждые три часа я поднимаюсь на наблюдательный пункт и в течение часа всматриваюсь в даль, а когда мы открываем огонь, я стою дольше. Сплю урывками; из сорока восьми часов я спал только восемь. Не все ночи такие спокойные, как эта.

Сектор слева от нас – слабое место. Позавчера противник подбил там пулемет и в рукопашном бою отбил окоп. Вчера в том же секторе они прорвали нашу линию обороны. Это произошло к вечеру. Вскоре несколько домов в деревне были в огне. Неприятель ринулся вперед под прикрытием дыма. Я стоял снаружи, слушая их боевой клич. Они ревели, как нападающие быки. В то же время русские пытались прорваться через овраг и атаковать деревню с нашего правого фланга. Они были отброшены.

Я долго слышал, как кричал раненый.

Почти всю ночь они вели огонь из легкой артиллерии. Некоторые орудия стреляли трассирующими осколочными снарядами; они летели медленно и разрывались высоко над головой, низвергая вниз свистящие осколки. Но мы неожиданно сами открыли огонь, и наши снаряды издавали более впечатляющие звуки. Они начинаются на высокой ноте, а заканчиваются глубоким глухим гулом, как у органа. Когда они летят по воздуху один за другим, то создают мощный звуковой аккорд. Наверху впереди, помогая корректировать огонь, вы видите сильное зарево, мощные взрывы. Громадные клубы дыма и снег закрывают все пространство цели. Это подобно гигантскому кулаку, опустившемуся вниз.

Не могу отрицать, что испытываю гордость в такие моменты. Можно гордиться выполняемой обязанностью наводчика этих тяжелых орудий; даже при том, что мое собственное участие в этом весьма невелико, это «наши» снаряды и «наша» батарея, которая ведет огонь. Как только деревянные обломки и земля взлетают от взрыва высоко вверх на вражеских позициях и атака противника захлебывается он нашего огня, пехота празднует; солдаты чертовски счастливы и благодарны нам. Мы, со своей стороны, горды, что все идет так хорошо. Голод, холод, усталость – мы забываем обо всем этом, когда ведем огонь.

Мы знали, что надвигалось. Мы видели со всей ясностью, как развивались события. Я сделал последний бросок навстречу ветру и под артиллерийским огнем пробился на наш фланговый наблюдательный пост в километре от линии фронта. Противник уже начал вести огонь из танков и противотанковых орудий.

Прелюдия. Как хорошо мы ее знали.

Я нашел ребят на передовой пулеметной позиции и поздоровался с каждым за руку. Пфайл поделился со мной кусочком тоста, а я отдал ему одну из своих последних сигарет. Затем я отправился обратно через лес, чтобы проложить лыжню, вдоль которой должен быть протянут новый провод к наблюдательному пункту. Я двигался по магнитному азимуту, все время в спешке, и даже на лыжах ноги глубоко проваливались в снег. Но было уже слишком поздно. Несколько часов спустя провод связи вдоль линии огня был порван снарядами в двадцати местах, фронт между наблюдательным пунктом и нами был прорван, и в том же самом лесу взмывали вверх сигнальные ракеты противника.

Утром не было никакого признака наших наблюдателей. Позднее двое из них вернулись. Один остался лежать на месте – прямое попадание. Мы не спали в ту ночь, наша землянка стала центром, куда поступали донесения шести соединений. Прибегали и убегали люди. Большинство из них не сообщали хороших вестей: «Лейтенант фон Г. убит в рукопашном бою; мы не видели русских, пока они не оказались в пяти метрах от нас…», «Блиндажи захватывают один за другим…».

Все время приходилось просить новые сани для раненых. Они прибывают из-за леса, вдоль протянутого нами провода, который все время обрывают. Позиции нашего передового дозора всю ночь были отрезаны.

28-го русские совершили свой первый прорыв с нашего правого фланга. Они выбили с позиций соседнюю с нами роту и заняли пункт П., расположенный на господствующей высоте и вклинивающийся в наш фланг. Мы открыли стрельбу из противотанковых орудий и подожгли несколько домов; были спешно согнаны и пекари, и мясники, и санитары, чтобы ликвидировать прорыв. Но наш санный путь через П. отрезан. Оставалась лишь тропа через лес.

Все контратаки провалились. Ночь за ночью мы вели массированный огонь, чтобы выбить оттуда противника. Ночь за ночью пехота ходила в атаку после пребывания на открытом воздухе после 27-го числа. Ей было прекрасно известно обо всей тщетности этих усилий. В третий раз стояла задача взять П. Любой ценой! «Окопы на линии фронта будут заняты вновь. Всякий оставивший свой пост будет предан военному трибуналу и расстрелян».

Настроение в нашей землянке самое безрадостное.

Командир пехотной роты лейтенант фон Гинденбург происходит из старинного рода. От усталости у него образовались круги под глазами. В моменты, когда он думает, что за ним никто не наблюдает, его охватывает огромная усталость и на него находит полное оцепенение. Но как только он берет в руки телефонную трубку, его спокойный низкий голос звучит ясно и твердо. Он говорит с командирами взводов с такой убедительной теплотой и уверенностью, что они уходят успокоенными. Его собственное мужество самодостаточно, оно так же неотделимо от него, как его армейский мундир.

Скоро будет ноль часов. Я медленно готовлюсь к этому. Тем временем лейтенант фон Гинденбург пошел спать. Его работа закончена. Он крепко спит до тех пор, пока не прибудут первые посыльные.

Вскоре после этого я был уже на наблюдательном пункте, ожидая массированного артиллерийского огня, который должен предшествовать атаке. Ночь была темно-голубой, в виде небосвода без звезд над освещенной панорамой. Огонь в П. отражался на снегу нежно-красным светом.

Мы наблюдали за артобстрелом. Он обрушился одним ударом, рикошетящие осколки, как фантастические фигуры, прыгали над крышами.

В ту ночь саперный взвод – офицер и сорок два солдата – атаковал противника. Одиннадцать человек были убиты, девять тяжело и семь легко ранены. Офицер вернулся с пепельно-серым лицом и пятнадцатью солдатами.