Баронесса Z. Цикл «Отшельники». Том 2

– За сценой есть маленькая чёрная дверца, она выведет… – он не успел договорить, когда Джули уже рванулась по сцене, имитируя новый этап танца. Какая разница, куда он выведет? Главное, что он выведет отсюда. Она выскочила из ярко освещённой области, тем самым скрывшись от зрителей, подхватила футляр и побежала за сцену. Там разберёмся…

На ходу пряча в футляр скрипку, она рванула на себя небольшую узкую дверцу, протиснулась в неё и быстро пошла по узкому техническому коридору. Бежать по нему было просто невозможно, – из-за его узости и низкого потолка. Света хватало, чтобы не беречь голову руками и вовремя нагибаться перед препятствиями и протянутыми везде в разном направлении трубами и проводами.

Выйдя на улицу, она оглянулась по сторонам. Перед ней стоял какой-то микроавтобус с раскрытой широкой дверцей в большой пассажирский салон. В салоне сбоку стояло несколько небольших коробок. Улица – скорее переулок – была освещена совсем плохо, но слева был виден хорошо освещённый проспект. Вдруг Джули услышала за спиной со стороны двери, откуда она вышла только что, какой-то шум, резко повернулась в его сторону и не удержалась на ногах. Удар по голове она уже не почувствовала, – или не запомнила? Не услышала, как кто-то втащил её в салон микроавтобуса и уложил на пустое сиденье, забросил на другое свободное сиденье футляр со скрипкой и захлопнул дверцу.

Уже теряя сознание, девушка успела подумать: «Не успела. Жаль…»

Баронесса-Z. 001

(см. романы «Отряд» и «Гвардия Принцессы». Примечание автора)

У меня есть все стадии развития соединения. Что называется, на любой вкус и цвет. Только выбирайте и получайте.

Гранула конечного продукта практически равна весу и размерам макового зерна. А в 1 грамме мака содержится до 10000 семян, и по форме – гранулы один в один, только форма немного другая. Т.е. в грамме вещества содержится до десяти тысяч доз! Это от десяти до двадцати лет ежедневного приёма. ТОЛЬКО В 1 ГРАММЕ!!! С вариациями суточной дозы. А в ста граммах препарата?

Опыт приём наркотиков у меня не большой, – можно сказать, студенческий. В молодёжном общежитии, когда ни денег, ни еды, ни условий проживания нет и не предвидится, я с тайной благодарностью и недовольным внешним видом иногда принимала оплату за свою помощь разной фармакологической дрянью. Это были и седативные препараты, и лёгкие наркотики, и сильные обезболивающие. Реализовывала втайне.

Тогда-то и возник соблазн всё это попробовать. Ну, правда, если мне предстоит в будущем работать с таким контингентом, основной интерес в жизни которых представляют исключительно алкоголь и наркотики, то для понимания этих индивидуумов мне желательно понимать, что они в них находят. А небольшая, тем более разовая, доза этой дряни не повредит молодому организму.

Сначала пошли в ход лёгкие успокаивающие. Смешно вспомнить, – адонис-бром. Мне его назначила врач студенческой поликлиники, к которой я обратилась лечить истерику после трудного экзамена. Потом, проведав о моей проблеме с нервами, мой одногруппник из совершенно добрых побуждений принёс мне достаточно лёгкий транквилизатор, который он взял у матери из аптечки.

Дальше – больше. Сказать, что приём этих веществ меня как-то напугал, – да нет же, они не выглядели разрушителями ни органов, ни психики и сознания. Вот тогда я и решила попробовать на себе настоящие наркотики. Пошла в ход травка, галлюциногены, сильные транквилизаторы, морфиновая группа обезболивающих… Не знаю, как я до героина и LSD не добралась… А ведь были и такие предложения!…

Так что, принимать что-то внутрь я совсем не боялась к концу института: если делать в меру и под контролем нормально работающей головы, то это не только вредно, но и немного полезно, – решила я для себя.

– – – – – – – – – – -

Впервые я попробовала Z даже не из любопытства. Когда мои первые изобретатели впервые принесли и оставили на моем столе этот препарат, то он был в ещё только жидком состоянии, и одна ампула разбилась и порезала мне руку. В рану попало немного активного вещества.

Я сидела в кресле в кабинете, – и по телу разливалось неописуемое состояние блаженства.

Я понимаю, как врач, что такую реакцию подготовили мои прошлые «изыскания», прошлый опыт приёма разных наркотиков. Если бы не этот факт в моей ранней биографии, возможно, что я бы или не почувствовала этой дозы, или лежала бы пластом с рвотой и поносом.

Проходило время, но из памяти не проходило это ощущение блаженства. Я пряталась от этого соблазна сознательно, но в какой-то момент Олег чуть ли не насильно затащил меня в капсулу и отправил в «Тоннели». Он-то видел гладкие стены, облицованные плиткой. А у меня эти коридоры светились внутренним светом, вспыхивали по всей длине яркими бликами, сияли радужными огнями, плясали перед лицом диким разноцветным калейдоскопом, путали мысли сиянием блаженства, бодрили изнутри звуками танцевального ритма. И это всё «в одной» мне!

Он рассказывал мне о своём, а я слушала, понимала его, – но внимание рассеивалось моими внутренними ощущениями. Он спрашивал, настаивал, – а я соглашалась. Я просила его дать мне время прийти в себя, – но он не понял и продолжал что-то настаивать. Мне хотелось в тот момент только одного: чтобы он замолчал, перестал «нести пургу», прижал меня к себе и застыл, как изваяние, замер на неопределённое время.

Я окончательно пришла в себя уже в постели дома под утро. После этого последнего приёма я так и не смогла ни успокоиться, ни заснуть, – так и пролежала сначала в капсуле, потом на заднем сиденье машины, а после дома в постели. Но без сна.

Такое не забывается. И я поняла, что сама должна рассчитывать свою дозу, иначе убьют меня эти коновалы в лаборатории!!!

Не скажу, что у меня развилась какая-то зависимость. Просто я нашла отдушину в этих своих «Z-путешествиях», хотя имела полную возможность путешествовать наяву. Отдушину от того, что в свои годы не имею ни мужа, ни детей, ни любящего меня мужчину, ни достаток, который обеспечил бы мне и моей матери безбедную старость. Всё-всё-всё, что у меня было тогда – мираж Ясива, что так же по мановению его руки могло и бесследно исчезнуть.

Когда все ушли от инъекционной формы и стали делать таблетки, а потом и гранулы, – я вздохнула с облегчением. Дозу каждой таблетки и гранулы уже оговаривала и диктовала я сама, и потому «промахов» с дозировкой уже не было. Стало легко вводить, хранить, перевозить, прятать… Всё для нужд трудового народа, по настоятельным требованиям трудящихся…

И принимать их стало легче дома или в кабинете. Вот так мы и встретились неожиданно на Острове с Олегом в незапланированной ситуации. Я была не готова к такой встрече, потому просто не стала объяснять, почему я там оказалась.

– – – – – – – – – – -

После очередной отгрузки всей партии ещё первого жидкого препарата в другие лаборатории, я подумала, что в любой момент могут отгрузить всё до капли, оставить для экспериментов строго точное количество, – и мне не останется даже «разговеться». Тогда и возникла идея создать свой собственный небольшой запас. Но этот запас неожиданно для меня самой быстро заполнил сначала один склад в прикроватной тумбочке, потом склад коробок в подвале дома, потом ангар на тропическом острове… Возникла мысль, а не пустить ли этот товар «налево»?

Словом, жидкие запасы в тумбочке и подвале я быстро распределила по известным мне ещё по институту барыгам, но не от своего, естественно, имени. Получился «небольшой барыш», положенный на мамино имя в банке. Но барыш разовый, – я не стремилась это повторять.

Правда, пришлось спустить в океан запас в одном складе, – это было опасно там хранить, т.к. дворец принадлежал Ясиву. Жалела по началу. Представляла, как порадовались рыбы!… Стала создавать места хранения никак и ни с кем не связанные.

Но мне никогда до конца не везёт. Очень скоро после этого я прочитала бумаги, показанные мне Сашей в ресторане, по которым поняла, что официально я голая и босая, как ребёнок, только сегодня вышедший из утробы матери. В ответ на возникшую потребность начать работу с новыми партиями препарата, которые я уже наметила, как и где спрятать, от Олега появилась угроза полного уничтожения всего производства и всех официальных запасов Клиники.

Я и отреагировала: перепрятала все склады Клиники заранее, опустошила все «нычки» в Клинике и изъяла всё по ВСЕМ лабораториям ещё до их уничтожения. Словом, взрывали и жгли они там почти пустые склады. Удалось даже сохранить небольшой запас исходного сырья, – но без технологии и оборудования, как я понимаю, это ничто.

Теперь главное не показать, что у меня Z тоже есть. Мало ли что будет…

И мне теперь с этим запасом не нужен ни их новый звёздный мир, ни их похотливые мужчины или слюнявые женщины… Я сама могу всего теперь достигнуть.

Зорац-Карер. 001

По рождению он был так близок к Солнцу, как не был никто в его селении. Эту уверенность со своим молоком передавала ему мать, которая родила его на границе ночи и зори высоко в горах. Роды начались раньше срока, когда она возвращалась домой от родителей и как раз была на перевале. А когда он стал подрастать, то отец стал брать его высоко в горы, ближе к светилу, первым услышавшему изданные им при рождении звуки в розовом свете новой зори.

Зорац-Карер (????? ????? – камни воинов, каменное войско) или (????????? – поющие камни) – так переводилось его имя. Родители долго спорили об имени: камень или воин, – но к общему согласию так и не пришли. Потому пришли к компромиссу – камень и воин в одном лице. Родители так и звали его: мать, если в гневе, кричала Зорац, отец – Карер. Но в основном родители звали его Зора, друзья – Зор, девушки – Кремень. Никому никогда не было интересно ни значение его имени, ни то, что имя само диктовало в жизни сначала ребёнку, мальчику, потом юноше его последующий путь, возможно, судьбу.

Никто в их селении никогда не задумывался, может ли имя ребёнка определить его жизненный путь. Было слишком много других забот у этих молчаливых горцев и их многословных крикливых жён. Как-будто немногословие мужчин, как и гор, которые они так любили, компенсировали их женщины, которые так любили этих мужчин.

Когда ему было 6 лет дядя Гагик, – брат матери, – взял его на всё лето в горы пасти отару овец. Свобода, которая сопровождала мальчишку во всех отношениях, ограничивалась только тем, что он не мог побежать домой, к родителям. Да ещё вставать надо было рано, пока солнце не припекло, и овцы могли вволю полакомиться сочной травой. Спать по вечерам ему не хотелось вообще, но под длинные разговоры и рассказы дяди с напарником он невольно быстро приходил в сонное состояние, и его относили в постель из травы.

Было интересно смотреть из пещеры, когда шёл дождь. Мужчины все спали около входа в пещеру, куда на ночь загоняли овец, – чтобы овцы не попытались сбежать, а звери не рискнули войти. И когда шёл сильный дождь, никто из укрытия не выходил. Овцы ели припасённую траву, а мужчины оставались на своих ложах около костерка и вели бесконечно долгую беседу. А мальчик стоял или сидел около выхода и наблюдал за каплями и ручейками.

Небо в такой день было закрыто грязно-серым покровом из туч, иногда становящимся чёрным. Через него не могли пробиться лучи солнца. В расселинах гор в такие дни становилось почти темно. По небу плыли грязные обрывки облаков, словно грязная вата в мутной воде. А вода лилась с неба крупными каплями, омывая зелень и скалы. Дождь приносил прохладу и какой-то покой, от которого хотелось – нет не спать, – дремотно сидеть у входа и бесконечно смотреть перед собой наружу.

Но чаще всего погода была яркая, солнечная. Сочная трава зеленела на склонах, редкие деревца коряво тянулись к свету из расщелин. На таких деревьях редко вызревали крупные плоды, – им что-то мешало, – или недостаток влаги, или просто высота над уровнем океана. Но зато ягод было много, и они были большим подспорьем в рационе пацана. Он каждый день наедался их, что называется, «от пуза», вечно ходил с выкрашенными в разные цвета губами. Рубашки и штаны тёмных оттенков не всегда показывали оставленные на них следы ползания по траве и раздавленных ягод.

Можно было громко кричать, бегать по склонам, играть со сторожевыми собаками, тискать к груди маленьких ягнят, пить овечье молоко и лакомиться свежим овечьим сыром. Когда пастухи готовили шашлык, то ему доставались самые вкусные, как он считал, куски мяса. По губам на землю текли жир и сок этого мяса, он облизывал губы и руки, чего дома ему категорически не позволяли родители.

Дядя Гагик сделал ему из ствола какого-то дерева лук, а из веток того же дерева и перьев диких птиц стрелы с острыми наконечниками их заточенных обломков овечьих костей. Этот лук потом всегда хранился в пещере на постоянном стойбище пастухов, и каждый год, когда мальчик, а потом и юноша, приезжал к ним в гости, он находил его там и охотился на мелких птиц и грызунов. Иногда попадались какие-то зайцы, однажды он даже попал в лисицу. Постепенно благодаря этим упражнениям с луком оттачивался глазомер и точность движений рук.

Когда Зорацу было 7 лет, он впервые увидел море, куда приехал вместе с родителями. Своей спокойной в тот первый день голубизной морская поверхность сливалась по линии горизонта с таким же голубым небом, была на вид такая же ласковая и притягивающая, как небо над его горами. На другой день над морем начался шторм, и чёрно-серые оттенки волн напомнили ему серое небо в бурю над горами, а белая пена стала аналогом несущихся над горами рваными облаками.

И Зор полюбил море почти наравне с небом гор.

Учился он в большом городе около моря. Учёба давалась ему так же легко, как и стрельба из лука. Родственники, гордые его достижениями в учёбе, пророчили ему учёбу в институте и даже аспирантуре, – да и какие родители не хотят такого для своих детей? Мальчик же хотел после школы поступить в военное училище и стать кадровым офицером.

Не сказать, что разразившаяся война с близким и очень сильным соседом сказалась на укладе семьи, но теперь, когда он приехал на каникулы, мать и отец категорически настояли, чтобы он «отдыхал» всё лето в горах у дяди Гагика. Он не был против, т.к. все его сверстники разъезжались на лето по городам и по горным пастбищам, а девушки у него ещё не было. В домах почти никого не было. Да он и не страдал от этого. Ему было хорошо в горах с дядей, с овцами, с солнцем и небом. Он опять, как и в детстве, собирал ягоды, гонял и собирал в кучу овец с помощью сторожевых собак, которые узнавали и принимали его как родного. Стрельбу из лука давно уже дополнил тренировками стрельбы из отцовской винтовки и дядиного ружья. За все лето он только однажды собрался сходить домой за вином к какому-то празднику для дяди, и начал спускаться в долину к дому…

…и вдруг взрыв. Он был очень похож на взрыв атомной бомбы, только маленькой. Был "гриб", наподобие ядерного, очень сильная ударная волна, только светового излучения не было, как при атомном взрыве. Интересно, что воздух пошёл не от эпицентра взрыва, а наоборот, к эпицентру – потом ему рассказали знающие люди, что это было скорее всего вакуумное оружие. При взрыве такого заряда мгновенно разбрасываются аэрозольные частицы, и они поджигаются одновременно автоматически. Таким образом и создаётся безвоздушное пространство на большой территории, в которую, как в воронку затягивается все живое и неживое. Минут через 15 с неба на голову посыпалась сажа и копоть, а в воздухе долго стоял запах бензина и резинового клея. Но он не замечал этого – бежал по склону к дому, уже чувствуя, что бежит уже зря.

Двух соседей – парня и деда, нашёл сразу на площади в центре кишлака, который обстреляли этим новым оружием. Их тела были очень сильно изуродованы. В деревне не осталось ни одного целого дома – появилась пустыня с разбросанными обломками. Его родители, когда он их откопал из-под обломков дома, были мертвы. Их тела тоже были сильно изуродованы, и он узнал их только по одежде и медальонам, которыми, как он знал, они обменялись в день свадьбы. Зор не плакал, только сжимал губы.

После похорон он забрал свои оставшиеся неповреждёнными немногочисленные вещи и медальоны родителей в рюкзак и ушёл по горной тропе. Никому не ответил, куда он идёт. Просто пошёл навстречу солнцу с рюкзаком, отцовской винтовкой, луком и колчаном за плечами.

Кувалда и Щегол