Пещера

Вот и сейчас. Стоило мне только приподнять трубку, как я сразу же понял, что, увы, ни на грамм не ошибся. Витькин трёп я распознаю за полкилометра.

– Аллёу! – знакомо вякнула трубка. – Санёк, энто ты?

Пришлось признаться, что энто действительно я. А что поделаешь!

– А энто я! Не ожидал?

– Ожидал! – язвительно процедил я сквозь зубы и зевнул так, что аж в челюсти что-то хрустнуло. – Вот с вечера всё сидел и ожидал! А ты чего так поздно, а? Самое время в три… ну там, в четыре, куда не шло, а сейчас уже (я посмотрел на часы… господи, всего пять утра, совесть у него, изверга, где?)… Ты чего так запаздываешь, а?

– Не пыхти, лопнешь! – в трубке послышались некие звуки, отдалённо напоминающие бодрое лошадиное ржание. – Побереги нервные клетки… они, я слышал, не всегда восстанавливаются. – Вновь лошадиное ржание, как бурное восхищение собственным своим остроумием. – Вообще, должен вам заметить, сударь, характер ваш последнее время становится каким-то… – Витька замолчал, собираясь с мыслями. – Ну, неуравновешенным, что ли… Вы не находите?

– Не нахожу! – ответствовал я самым ледяным тоном, на который только был способен. – У тебя всё?

Но с Витьки как с гуся вода. Плевать ему с четырнадцатого этажа на температурные тональности моего голоса.

– Слушай, а, может, я тебя разбудил?

Он ещё спрашивает, нахал!

– Разбудил, а? Ты потому такой злой?

– Ну, разбудил, разбудил! – рявкнул я в трубку, да так, что даже сам себя испугался. – Если это всё, что ты хотел узнать…

– Ну, ты и соня, старик!

– Слушай, Вить, – почти умоляюще сказал я. – У тебя бессонница, я понимаю, но я то тут причём! Я то за что страдать должен! Я, ты понимаешь, спать хочу!

Странное тревожное ощущение чего-то полузабытого, но важного, чрезвычайно важного. Куда же я всё-таки плыл… что было там, впереди? Ведь мне так необходимо было попасть туда…

Куда попасть?

И тут я вспомнил! Я вспомнил, куда плыл!

Там, впереди был остров… маленький зелёный остров, один среди безбрежной водной стихии. Необитаемый, а может и обитаемый…

Очнувшись, я ошалело посмотрел на трубку в руке, вспомнил Витьку, медленно поднёс трубку к уху в слабой надежде услышать короткие гудки.

Как бы не так!

Трубка вовсю тараторила Витькиным голосом, и через минуту-другую я с удивлением узнал, что сегодня суббота, что погода на улице – «высший класс», что человеческая жизнь, просто сама по себе, уже есть преотличнейший повод для оптимизма.

Здесь он перевёл дыхание и доверительно сообщил мне, что дрыхнуть до сей поры есть самое элементарнейшее свинство и ни минутой меньше…

– Все беды человеческие, – закончил он свою мысль блестящим предположением, – происходят от чрезмерного сна и только от сна!

Здесь я позволил себе немного не согласиться с оратором и высказал своё, несколько отличное предположение на сей счёт. Большинство человеческих несчастий – скромно заметил я – происходят по совершенно иной причине, а именно по причине чрезмерно длинного языка.

– Что же касается бессонницы, – невозмутимо продолжал Витька, – так вот, что же касается вопросов бессонницы, то издавна известно одно устное изречение некоего древнего мудреца-философа, кое гласит, что ни один здравомыслящий индивидуум не отрицает фактора субъективного влияние отсутствия сна…

Слушать Витькину ахинею мне мешали колокольчики (они же барабаны), всё ещё звеневшие (грохочущие?) в ушах, да ещё странное тревожное ощущение чего-то полузабытого, но чрезвычайно важного для меня самого…

КУДА Я ПЛЫЛ? ЗАЧЕМ?

Впрочем, «куда» уже выяснено. Но вот зачем? Зачем я плыл туда? Что могло ожидать меня там, на маленьком зелёном этом островишке?

Витька, кажется, совершенно выдохся и, наконец-таки, немного угомонился.

– У тебя всё? – осторожно спросил я, боясь хоть как-то, ненароком, потревожить, спугнуть то необычное внутри себя.

– Всё? – удивился Витька. – Старик, да я только начал! Так вот, о выходных… Как сказал один мой знакомый…

Колокольчики в голове вновь превратились в барабаны, и страшно хотелось пить, и чертовски хотелось спать. И вообще: поток полезной (а равно и бесполезной) информации вредно принимать натощак, а уж тем более в таких вот лошадиных дозах.

Я закрыл глаза и тотчас же синие волны вновь подхватили меня в мягкие тёплые свои ладони. И понесли, плавно перебрасывая друг дружке, куда-то вдаль, наверное, туда, к маленькому зелёному островишке посреди синего бушующего моря. И, может, сейчас я наконец-таки узнаю волнующую его тайну. Вот уже сверху так знакомо кружат надо мной белокрылые чайки. И кричат, кричат мне что-то сверху…

Странно только, что кричат они (чайки то есть) таким противно-знакомым, явно Витькиным голосом. А впрочем…

Да, увы!

– Дошло? – истошно вопит в трубке этот психопат ненормальный. – Ну, чего ты молчишь? Я ж тебя русским языком спрашиваю: дошло, устраивает?

– Ну, ещё бы! – машинально отвечаю я, не в силах вот так, сразу и полностью вырваться, выпутаться из обволакивающе-мягких объятий сна (да я и не желаю из них выпутываться, чёрт вас всех побери, я спать хочу!)

– Значит, ты поддерживаешь?

– Обеими руками! Ты это здорово придумал, молодец!

– Вообще-то, это не я… вернее, не совсем я… – мнётся Витька. – Но, с другой стороны, что б они без меня… А правда, здорово?

– Ну, я же сказал. Танцую от восторга! Теперь всё?

– Теперь всё!

Я решаю отложить до лучших времён исследование причин столь бурного восторга с моей стороны по поводу пока неизвестного мне Витькиного предложения. Я элементарно хочу спать. Ещё я хочу попасть на маленький зелёный островок своего сна. В конце концов, могу я, наконец, узнать, куда это я плыл всю ночь напролёт! То есть, не куда, а зачем? Зачем я плыл к островишке этому заурядному?

Но бросить трубку как всегда опаздываю.

– Ну, вот и чудненько! Ты, значит, давай пока собирайся… ну а через, скажем так, полчасика мы за тобой заскочим. В общем, собирайся и жди.

– Мы это кто?

– Мы это мы!

– Кто это мы? – не сразу доходит до меня. – Куда это мне прикажешь собираться? Алло! Витька! Алло! Фу ты, чёрт!

Трубка, словно тоже издеваясь надо мной, противно пищит-попискивает коротенькими частыми такими гудочками… а в бедной голове-головушке моей тяжело и надрывно бухают громадные боевые барабаны-тамтамы этих, как их, мумбов-юмбов или юмбов-мумбов… или, что более вероятно, и тех, и других разом, а во рту у меня противный металлический привкус, и язык мой шершав аки наждачная бумага. И чертовски хочется спать!

Некоторое время я ещё тупо и очумело таращусь на злосчастную эту трубку, продолжающую издевательски попискивать в правой моей руке, а потом вдруг ясно и совершенно отчётливо начинаю осознавать, что уснуть сегодня мне уже, увы, не удастся.