Жизнь как она есть

Далеко впереди сквозь снежную мглу мелькнул несмелый, размытый, словно пьяный, пучок света – это мог быть только прожектор ретрансляционной вышки.

Вскоре и вправду начался асфальт. Стены, в которые превратились обочины дороги, ставали заметно ниже, на дороге виднелась чёткая колея, оставленная колёсами машин, да и ледяная корка здесь не была такой скользкой, как раньше. В самый раз было бы продолжить путь бодреньким шагом, но взрослый человек уже не мог себе этого позволить.

– Папа, у меня снова топик… – виноватым тоном объявил Паша, уставившись на башмак с растерянным видом.

Подошва отлетела вовсе, оставив ребенка практически босым. Не теряя времени на размышления, Алексей велел Маше снять свой сапожок для брата, а ей отдал собственный. Детям будет неудобно, зато обувка не слетит с их ног. Несмотря на несоответствие размеров, она не даст детским ногам замерзнуть.

Для надёжности он крепко обвязал сапожки вокруг ног и теперь дети их не потеряют. Сам же он остался босой. Ощущения были далеко не из приятных, но минут через десять, когда ноги начали неметь, ему стало всё безразлично.

Между тем идти было всё ещё тяжело. Он заметил, что дети устали настолько, что готовы сдаться или уснуть на ходу. Он и сам едва плёлся. Если раньше он периодически нёс одного из наследников, то после перелома ноги делать этого не мог.

Малыш, конечно, оказался слабее и свалился первым. Именно в этот момент сердце Алексея ёкнуло в предчувствии чего – то ужасного, именно в тот миг он испытал прилив неведомого доселе страха перед обречённостью. «Судьба!..» – словно выстрелило в сознании.

Передав палку дочке, он взял Павлика на руки и, едва выпрямившись, попытался нести на руках. Это оказалось чрезвычайно трудоёмкой задачей. Одна нога – босая, занемевшая – скользила по льду, а другая, увечная, не могла выдерживать его вес и норовила подогнуться в любой неподходящий момент. При очередном приступе боли, Алексей не выдержал и выругался. Его охватило чувство непередаваемой злости – злости на обстоятельства, на самого себя, водителей, дороги, государство, – и он, на зло самой боли, ступая на больную ногу изо всех сил, заставил себя идти быстрее. До поры до времени это получалось, – пока боль не сделалась настолько нестерпимой, что упрямец вынужден был остановиться и сесть на обочине.

Когда ощущения позволили ему уравновесить мышление, он посмотрел на Машу и заплакал.

– Простишь ли ты меня, девочка?

– За что, папа?

С выражением покорности судьбе она присела рядом и со слезами в глазах прижалась к нему. Павлик, утомлённый дорогой, сопел, забывшись в тревожном сне. Эти беззащитные создания преподали ему яркий пример того, что почему-то принято называть мужеством – именно так, безропотно и спокойно, следует принимать всё то, что предлагает судьба.

Вскоре девочка уснула на его груди. Его самого убаюкивала странная, всемогущая сила, противиться которой он не находил сил. Веки давно слепились столь крепко, что не было мочи заставить их раскрыться. Плоть уже пребывала в том состоянии, когда перестаёт ощущать холод и ей почему-то становится тепло и уютно. Её охватило странное оцепенение, взгляд замутился непонятной дымкой, как это происходит в те минуты, когда забываешься во сне.

Алексей так и уснул, прислонившись в ледяной стене дорожного туннеля, не желая более ничего. Его полузакрытые глаза неподвижным взглядом смотрели вдаль. Сквозь пелену, застилавшую взор, ему показалось на какой-то миг, будто вьюга прекратилась и в одном месте небосвода в толще облаков образовалась трещина, сквозь которую пробивается мерцание какой – то звезды. Этот слабый лучик далекого холодного света согревал его теплом до тех пор, пока удивительным образом не раздвоился. Это видение увеличивалось, расплывалось в уходящем сознании, пока не исчезло вместе с ним совершенно…

Житейское дело

Этот летний день, как и несколько предыдущих, принёс жару. Несмотря на то, что солнечный диск едва поднялся над горизонтом, люди уже изнемогали от зноя. Даже листья на деревьях поникли с той непередаваемой печалью, которая предвещала обречённость. Да и птицы куда-то исчезли.

Однако людям невозможно убежать под спасительные крыши домов или тени деревьев, поскольку была в разгаре уборочная страда. Одна за другой машины свозят с полей на ток пшеницу, которую нужно готовить к сортировке. Бабы и мужики, запыленные и потные, трудятся до изнеможения.

Но народ наш тем и отличается от других, что умеет скрасить даже такие неприятные моменты. Как свидетельство сему, то тут то там то и дело слышится жизнерадостный смех.

– Эй, Кирюха! Тебе не жарко в штанах-то?

Это был звонкий голос Ксюхи, бабы молодой и красивой, вроде кустодиевской Венеры.

Позабыв о всяких условностях, большинство женщин пораздевались, оставшись в одних лифчиках. И это было правильно, потому что пыль, скапливаясь под одеждой, проникает в кожные поры и вызывает невыносимое жжение. Мужики, – грязные, загоревшие, чумазые, – тоже ходили если не в шортах, то в одних трусах. Только один из них, претерпевая неудобства, оставался в плотных штанах армейского покроя.

– Какое тебе дело? – ответил он сквозь зубы возмущённым тоном. – Как хочу, так и хожу.

Ксюха что-то промолвила ближайшим товаркам, следствием чего стал взрыв звонкого женского смеха.

Работа продолжалась до самого обеда. Наконец пришли сменщики, благодаря которым бригада смогла позволить себе кратковременный отдых. Для того, чтобы пообедать, недостаточно просто вымыть руки, потому все устремились к Змеёвке. Это, конечно, не Волга, но как раз недалеко от тока она разливается широким зеркалом, что делает её вполне пригодной для купания.

По вполне понятной причине женщины купались отдельно от мужчин, – тем более, что места для таких удобств было предостаточно. Но Кирилл почему-то ушёл даже от мужчин. Он забрёл в камышовые заросли, где, наконец, начал стаскивать с себя штаны, пропитанные потом и пылью, после чего, кряхтя, полез в спасительную воду. Здесь было хорошо. В отличие от мелководья, которое выбрали бабы, в этом месте били ключи, что делало воду прохладной. Тело не только отмывалось, но и отдыхало.

Но в этот день, похоже, Кирюхе не было суждено оставаться в покое. Не успел он выйти на берег, как из-за камышовых зарослей на него набросились женщины. Предводительствовала ими всё та же Ксюша.

– Во, неуёмная! – проворчал один из мужиков, созерцая эту сцену издали.

– Да уж, женское одиночество – не шутка… – ухмыльнулся другой.

– Паша, а может помочь Кирюхе? – нерешительно произнёс третий.

– Как ты себе это представляешь? – ответил тот. – Да и… Дело-то житейское. Оно тебе надо? Ещё самому достанется…

Махнув рукой, он направился в сторону колхозной столовой. Вслед за ним поплелись остальные.

– Как водичка? – поинтересовалась повариха, русоволосая Анфиса.

– Да так себе…Вода как вода… – вяло ответил Павел.

– А чего так грустно? – удивилась женщина.

– Да так…

Анфиса и Кирилл проживали в одном доме. Но не как муж и жена, – в деревне подробностей такого рода не утаить. У Анфисы был муж Юрий, мужик хороший и вежливый. Он трудился трактористом в том же колхозе. В летнюю пору ему приходилось настолько зарабатываться, что иногда и домой не являлся. Это давало повод злым языкам утверждать, что в отсутствие Юры Анфиса развлекается с Кириллом. Шведская семейка, так сказать… Однако в ответ на подобные предположения, выражаемые в виде почти безобидных шуток, семья лишь улыбалась. Ещё кто-то говорил, что Кирилл может приходиться Анфисе братом. В этом случае становилось всё понятно. Но напрашивался вопрос иного порядка: почему же Кирюха, мужик хороший, здоровый, красивый и хозяйственный, неженат? В Сычёвке полным-полно молодых и красивых баб, но он на них не обращает внимания. Вот уж загадка…

Мужики уже доедали второе, как подъехал УАЗик председателя. Тоже работа не из самых сладких. С утра до ночи носишься по окрестностям, ездишь отчитываться в райцентр, ещё куда-то, и надо всюду успеть, всё проконтролировать…

– Здорово, мужики! – приветствовал он едоков. – Приятного аппетита!

– Спасибо, Петрович! – ответили они. – Ты чего такой грустный? Лучше присаживайся с нами.

– Спасибо, ребятки, – вежливо отказался председатель. – Нет времени. А где ваш Носов?

– Кирюха-то? Да там бабы его донимают… – прыснул со смеху самый молодой.

– Бабы? – как-то настороженно промолвил Петрович. – Снова Ксюха?

– Она самая…

– А зачем тебе Кирюха? – спросил Павел.

– Да вот, транспортёр на ферме сломался. Кто ж его починит, если не он?..

– Это точно…

Сосредоточив взоры на содержимом тарелок, мужики продолжили трапезу.

В это время к столовой начали сходиться женщины. На лицах некоторых из них отражался оттенок задора, другие светились непонятным недоумением, третьи выражали откровенный стыд.

– А где Ксюша, где Носов? – спросил Петрович.

– Там… – неопределённо ответили ему.