Пластилиновая пуля. Повести

Собственно, поговорить по душам требовалось не только с Катей, но и с её матерью. Валентина, подобно дочери, переживала глубокую депрессию. Причиной такого душевного состояния явилось лишь одно обстоятельство: похитителем Кати оказался Вадим Смирнов. Туманов и раньше подозревал, что Смирнов нравится его жене. Вряд ли между ними существовала связь, но то, что Валентина «неровно дышит» в сторону Вадима, было очевидно. И вдруг такое разочарование! Ничего, пусть помучается. Ей это пойдёт на пользу. У Валентины свой набор незыблемых правил и принципов, из-за которых порой с ней бывает невозможно найти общий язык. Поэтому надо дать ей возможность всё осмыслить и взглянуть на свою жизненную позицию с другой стороны. А вот к дочке необходимо найти подход и как можно быстрее.

Он постучал в комнату дочери и осторожно открыл дверь. Катя сидела на своём диванчике с книжкой в руках, но взгляд её был устремлён поверх книги. Появление отца восприняла равнодушно. Он подошёл к дочери, сел рядом. Вдруг она спросила:

– Папа, почему спецназ расстрелял всех? Разве обычно они так поступают?

Алексей Игоревич не ожидал такого вопроса, поэтому растерялся. Он никогда ни в чём не обманывал дочь. И сейчас требовалось сказать правду, чтобы не потерять её доверие.

– Потому что эти люди похитили и собирались убить самого дорогого мне человека, – сказал он.

Девочка отвернулась, не сказав ни слова.

– Катюша, – осторожно заговорил отец, – я только что беседовал с начальником городского отдела милиции Владимиром Андреевичем Метелиным. Он меня заверил в том, что Любу Завьялову убили бандиты. К началу операции спецназа она уже была мертва.

Дочь вопросительно взглянула на него.

– Правда?

– Правда. Моей вины в её смерти нет. А уж твоей – тем более.

Катя упрямо тряхнула головой.

– Нет, папа, я виновата. Люба спасла мне жизнь, а я ей ничем не помогла. Даже не пыталась. Я убежала, а она осталась. Разве это не предательство? Скажи, только честно!

Туманов обнял дочь за плечи.

– Катенька, не спеши выносить себе приговор. Давай вместе во всём разберёмся. Я попросил полковника Метелина собрать для меня информацию о твоей спасительнице, и он мою просьбу выполнил. Из того, что я услышал, можно сделать вывод, что Люба Завьялова в жизни слишком много натерпелась от людей, отчего ожесточилась и даже озлобилась.

– Папа, в чём ты хочешь меня убедить?

– Я не собираюсь тебя ни в чём убеждать. Я хочу сам разобраться во всём. Понимаешь, Катя, когда есть противоположные точки зрения, надо выслушать обе стороны, чтобы иметь полное представление. Я пока выслушал лишь одну сторону, поэтому и судить могу односторонне. Чтобы делать выводы, я должен выслушать твоё мнение. Пожалуйста, расскажи мне о Любе – о том, какой ты её знала и запомнила. Ты согласна?

Катя немного подумала, потом кивнула. Она стала подробно рассказывать обо всём, что ей пришлось пережить за несколько бесконечно долгих дней заточения; о том, как надзирательница Люба из жестокой обидчицы превратилась в заступницу, а затем и в спасительницу. Алексей Игоревич внимательно слушал и всё более склонялся к мысли, что ни о каком синдроме он дочери говорить не будет. Неожиданно для себя он нашёл произошедшему совсем другое объяснение. Когда Катя закончила свой рассказ, он сказал:

– Катенька, я всё понял. Возможно, мои слова покажутся тебе парадоксальными, но я искренне верю в то, что они соответствуют действительности: ты сделала для Любы ничуть не меньше того, что она сделала для тебя.

– О чём ты говоришь?! Что я для неё сделала?

– Ты её тоже спасла.

Девочка бросила на отца изумлённый взгляд.

– Папа, ты шутишь?

– Ничуть. Поэтому прошу выслушать меня внимательно. Представь, дочка, в каких условиях жила Люба Завьялова – всюду грязь, подлость, жестокость. Другой жизни она попросту не знала. Её часто обманывали, обижали, унижали. Не удивительно, что она ожесточилась, возненавидела весь мир. С таким настроением жизнь для человека теряет всякий смысл. Но глубоко в душе – может быть даже, неосознанно – у неё жила тоска по другой жизни, по другим отношениям, в основе которых лежит доверие и человеческое тепло. Ты приоткрыла ей окно в эту жизнь, по которой она тосковала. И Люба начала оттаивать. Она привязалась к тебе. Но тебе угрожала смертельная опасность. Люба Завьялова решила спасти тебя, и с этого момента её жизнь наполнилась смыслом. Понимаешь, Катя, спасти твою жизнь для неё было значительно важнее, чем свою собственную. Помогая тебе бежать, Люба прикоснулась к чему-то светлому, очистилась от грязи. Она ушла из жизни с чистой душой.

Катя продолжала смотреть на отца полными слёз глазами.

– Папочка, ты и вправду так думаешь? – спросила с надеждой.

– Я абсолютно уверен в этом! – твёрдо сказал Алексей Игоревич.

Она бросилась к нему, крепко обняла за шею. Прижимая к груди самое дорогое на свете существо, Алексей Игоревич Туманов, прежде никогда не веривший в Бога, искренне просил Всевышнего простить Любови Завьяловой все её грехи, вольные и невольные, и навсегда успокоить её грешную душу.

    2007 – 2010 гг.

Пластилиновая пуля

Часть 1. Запас прочности

Тяжёлый лайнер ИЛ-86 вырулил на взлётную полосу и остановился. Свист двигателей сначала слегка затих, но потом вновь стал набирать силу, плавно переходя в громкий и немного жутковатый рёв. Машина сорвалась с места и с огромным ускорением помчалась по бетонной дорожке, вжимая находящихся в ней людей в спинки сидений. Считанные секунды разбега – и вот уже колёса оторвались от полосы, самолёт стал подниматься в небо. Пассажиры дружно захлопали в ладоши. Я невольно усмехнулся. Мне всегда казалась по-детски наивной эта перенятая у Запада традиция. Ну, взлетели – и слава Богу! Чему ж тут радоваться? Тому, что теперь как минимум на четыре часа мы перестали быть хозяевами своих судеб? Нет, господа, вот когда приземлимся, тогда и поаплодируем. А пока мы заложники других людей – тех, кто управляет лайнером, и тех, кто на земле готовил его к полёту. Вы уверены в этих людях на сто процентов? Вот и я не уверен. Так что, извините, не вижу причин для радости.

Должен заметить, что эти мои не слишком оптимистические размышления носят чисто философский характер. Я вовсе не боюсь летать самолётами, хотя и испытываю в душе некоторое волнение, как, наверное, любой нормальный человек. Это как с колесом обозрения. Когда смотришь на него с земли, конструкция кажется прочной и несокрушимой. А вот наверху всё воспринимается несколько иначе. Но как ослабевшая уверенность в прочности «чёртова колеса» не мешает любоваться открывшейся внизу панорамой, так и мои философские мысли ничуть не помешали мне прильнуть к иллюминатору, чтобы в полной мере насладиться красотой, которую не в силах подарить даже самое огромное в мире колесо обозрения.

В свои тридцать восемь я успел полетать на самолётах десятки раз. Помню, ещё в самый первый перелёт мне досталось место у иллюминатора. Стояла осень. Сентябрь перевалил за середину, разрисовав природу всем богатством своих красок. Глядя в круглое оконце ещё не набравшего большой высоты лайнера, я был восхищён открывшейся мне картиной. Душу заполнил восторг. С тех пор, приобретая билет, я назойливо упрашивал кассира предоставить мне место у борта самолёта. Иногда мне везло, иногда нет.

Сегодня получилось по второму варианту. Мне досталось место с правой стороны посередине ряда. Я не стал слишком сильно расстраиваться, послушно расположился в своём кресле, слегка завидуя соседке справа. Но буквально перед самым взлётом женщина вдруг сама предложила мне поменяться местами. Сначала я удивился. Даже скажу больше: я был неприятно удивлён. Дело в том, что сидящая рядом женщина была молода и хороша собой. Её умное интеллигентное лицо мне сразу понравилось, вызвало глубокую симпатию. И я уже мысленно начинал подбирать слова для знакомства и строить нашу будущую беседу. И вдруг выясняется, что она абсолютно равнодушна к красотам окружающего мира. Как тут не разочароваться? Но, вновь взглянув на попутчицу, я сразу всё понял. Лицо женщины было смертельно бледным. Вероятно, чувство прекрасного ей было вовсе не чуждо, просто в настоящий момент его напрочь вытеснило другое, куда более сильное чувство – страх. Бледность лица, скованность движений, крепко вцепившиеся в подлокотники пальцы – всё красноречиво говорило о том, что женщина панически боится полёта.

Я уступил даме место, испытывая в душе тревогу. Перспектива лететь рядом с бьющейся в истерике пассажиркой меня отнюдь не прельщала. Но вот самолёт разбежался и стал подниматься в воздух, оставляя внизу домодедовский аэропорт. Я прильнул к иллюминатору, на время забыв про свою попутчицу. Вскоре она напомнила о себе сама:

– Ну и как? Нравится? – послышался за спиной её голос.

– Да, очень здорово! – ответил я, вновь повернувшись к ней. – Вам, как мне кажется, не до этого?

Она беспомощно улыбнулась.

– Увы…

Глядя на бледное лицо и скованное страхом тело соседки, я невольно подивился её самообладанию. Свой страх она держала в себе, не давая ему вырваться наружу. Чтобы убедится в правильности своих подозрений, я спросил:

– Вы боитесь высоты?

– Да, у меня акрофобия.

– Как я догадываюсь, это слово означает высотобоязнь? – задал я глупый вопрос. Ведь и так ясно: если женщина жутко боится высоты, потому что у неё акрофобия, то что же ещё может означать это слово?

Мой промах не ускользнул от попутчицы.

– У вас железная логика! – сказала она, вновь слабо улыбнувшись.

Я едва не рассердился. Посмотрела бы на себя, острячка! В самолёт садилась симпатичная особа, а теперь на смерть похожа, только косы в руках нет. Но, решив, что не стоит обращать внимания на подобные уколы, я спросил:

– Зачем же вы воспользовались самолётом? Ехали бы поездом – дольше, зато спокойнее.

Женщина прижалась затылком к подголовнику и закрыла глаза.

– Иногда приходится считаться со временем, – сказала она холодным тоном, который можно было истолковать так: «Что толку сейчас рассуждать об этом?».

До меня начала доходить простая мысль: женщина обратилась ко мне за помощью. Она и разговор-то завела лишь затем, чтобы я помог ей отвлечься, забыть на время про свой страх. А я, выходит, не оправдал надежд. Надо было срочно спасать положение, менять тему разговора. Однако меня очень беспокоил один момент, который я посчитал нужным прояснить незамедлительно.