Сибирские рассказы

После этих слов Маня поднялась из-за стола, прошла в передний угол, перекрестилась перед почерневшей иконой Георгия Победоносца, невесть как сбереженной в лихие годы, на ходу уголком головного платка отёрла губы и присела на кровать, опустив на колени натруженные руки с искривлёнными пальцами. Кот мигом запрыгнул туда же, усевшись рядом с хозяйкой.

Почаёвничав и поблагодарив Маню за угощение, объяснив Илье, где для него спрятана козья туша, мы взяли предложенные им сани, сложили в них трофеи и по темноте двинулись к Вене домой.

На станцию, сплошь забитую составами, пришли ближе к полуночи. А когда пролезли под вагонами на последнем пути, то вывернулись со своими козами прямо на Петелиху Откуда её несло в тот неурочный час, лишь Богу ведомо.

Ошарашенная увиденным, она только и успела произнести: «Здравствуйте!» – и застыла, как вкопанная. И ещё долго смотрела нам вслед. Вена же высказал опасение, что нас опять сглазят.

А Синявкины чары после того исчезли. И мы уже редко приходили из тайги с пустыми руками. Оказалось, что Петелиха, да и Груня тут ни при чём. Да и в Синявкином колдовстве я сомневаюсь. Просто мы стали вести себя более уверенно и спокойно. Соответственно, правильно оценивать обстановку и не допускать ошибок. Это и стало залогом успеха.

Минуло полвека с того времени. Появилось и взросло ещё два поколения: внуки и правнуки. Давно уже улеглись на погостах Илья и Вена с жёнами. А я по милости Всевышнего ещё живу, заканчивая девятый десяток, сохраняя разум, телесное здоровье и бодрость духа. Не для того ли, чтобы рассказать потомкам о давно минувших временах?..

А той прежней и чудесной забайкальской кормилицы тайги уже нет. Исчезла под натиском дикой рыночной экономики за короткий период в четверть века. Её всю в виде сырой древесины алчные бизнесмены и всякого рода проходимцы вывезли в Китай – с молчаливого согласия (а где и при прямом содействии) чиновников.

Ну а что не смогли и не успели вывезти, то огненной метлой смели рукотворные пожары, устроенные с целью сокрытия хищнической вырубки и списанные в официальных отчётах на молнии, засухи, короткие замыкания на линиях электропередачи и палы, устраиваемые теми же раздолбаями из числа местных землепользователей.

Получилось по Марксу: «Цивилизация, если она развивается стихийно, оставляет после себя пустыню…»

Убежали за Становой хребет в Якутию звери, улетели птицы, исчезли многие виды насекомых. Где совсем недавно звучали птичьи голоса, стрекотали кузнечики, журчали ручьи и шелестели листья, воцарилась мертвенная тишина.

Зачастили пыльно-пепельные бури, сквозь которые едва проступало красное солнце. Многочисленные горные ручьи ушли вглубь и журчат теперь где-то под каменными осыпями. Лишённые защитной лесной кроны, высыхают хранилища влаги – мари, мочажины с поточинами, болота и озёра. Ливни и бури уносят с горных склонов остатки подстилки и почвенный слой, обнажая скальные породы, сметая в долины камни и песок, превращая некогда цветущий край в пустыню. Теперь после обильных дождей воде негде накапливаться, и она вся мгновенно скатывается в реки, порождая наводнения и смывая в пучину имущество тех, кто нажил его на вывозе леса за границу.

И поделом!.. Зло обернулось обильным урожаем к тем, кто его посеял. С каждым годом реки будут мелеть всё больше, пока не исчезнут совсем. А миллиарды тонн снеговой и дождевой воды, не задерживаясь в исчезнувшем накопительном слое, когда-то оберегаемом тайгой, будут скатываться в песчаные и каменные русла и мчаться к Амуру, Лене и Байкалу, сметая всё на своём пути.

Помню, как осенью в год Победы я, двенадцатилетний отрок, охотясь на рябчиков в окрестностях Усть-Кары в бассейне реки Шилки, вконец уставший и голодный, наткнулся на поляне на широченный пень даурской лиственницы.

Прилёг на него, соскрёб мох и из любознательности стал считать годовые кольца на солнечной стороне от края к центру. Насчитал триста семьдесят и далее не мог разобрать из-за плотности и почернения древесины. Дерево росло и простояло почти четыреста лет, пока его не спилили люди. Столько же времени (плюс триллионные денежные вложения) потребуется на лесопосадки и естественное восстановление тайги. Но для этого нужна будет другая, не рыночная экономика и люди с другими мозгами. Желательно, с еврейскими, как у Ландау. Или с немецкими, как у Бисмарка… Но не с такими, как у Чубайса, будь он не к ночи помянут.

Но только появятся ли они?.. Лично я не уверен. В любом случае, полноценную тайгу уже в былом величии восстановить невозможно.

А за Аргунью, в Китае, тайга осталась нетронутой, и стоит такая же, какой была сто и тысячу лет назад. Там ещё со времён Конфуция за самовольную рубку леса виновным отрубали правую руку И генетический страх живёт в людях и поныне. Да и традиции дают о себе знать. Об этом замечаю мимоходом, для примера рачительного использования отечественных природных ресурсов и для необходимости принятия строгих законов о сбережении природы. А с нею – и всего нашего удивительно терпеливого и стойкого народа.

На этой тревожной ноте заканчиваю свой рассказ.

Будьте здоровы и благоразумны!

    Январь 2020 г.
    Поезд № 738 «Москва – Воронеж»

Дёмич

Жил в Усть-Ононе уже вполне пожилой охотник Волокитин по прозвищу Дёмич. Пришлось мне с ним однажды во время белковья заночевать в таёжном зимовье. За долгий вечер переговорили о многом. Обратив внимание на мои лёгкие сошки из осины, он занялся их критикой:

– Чо это, паря, у тебя сажанки-то[10 - Сажанки (сошки) – охотничье приспособление для удобства стрельбы; используются также вместо посоха при ходьбе.] таки хлипки?.. Могут сломаться и подвести при стрельбе. Да и при ходьбе в косогоре на них опираться тож надёжи-то мало.

– Зато лёгкие, и для моей мелкашки опора в самый раз. Пока не подводили. Это для карабина надо крепкие, из листвянки. Так у меня есть такие, храню их пока в кладовой до охоты на зверя. Час придёт – воспользуюсь.

– Из листвени, паря, самые сподручные. Мою судьбу они на фронте круто развернули. Если бы тогда оставили в пехоте, то так и до сих пор гнил бы в болотах под Тверью.

– А что, на фронте и сажанки были на вооружении?.. Впервые слышу.

– Было… не было… Многие из сибиряков-охотников их делали по возможности. И это не запрещалось. Хоть и не по уставу было, но зато на пользу.

…Значит, дело было так. Прибыл я с пополнением на Калининский фронт весной сорок второго в самые болота с перелесками. Перед нами в шестистах метрах лесистый островок, и на нём – немецкая пулемётная точка. И к этому островку наискосок из леса, что на той стороне болота, вела настеленная гать. А по ней по утрам немцы из леса свободно переходили на островок, и весь световой день пуляли по нам, не давая поднять головы. А на ночь уже, по потёмкам, уходили назад, в блиндажи. А когда нас поднимали в атаку, то они с пулемёта секли, как капусту. Народу там положили немерено. Много и моих земляков загинуло… Загинуть, конечно, не штука, да что толку в том, ежлив пользы от этого нет никому?.. Разве что врагу. А трупы так и лежали посередь болота. Над ними весь день кружило вороньё. А как оттуль подует ветер, то и дышать невозможно – одна вонь!

Воевали наши командиры, по моим меркам, бестолково, чо тут греха таить. Гнали в лобовую атаку, когда можно было и обойти. Или сперва перепахать снарядами, а опосля и пехоту посылать. В общем, подумал я, что еще день-два таких атак – и мне придёт карачун. А помирать понапрасну (да ишшо из-за бестолковости командиров) ой как не хочется, хотя и не страшно по молодости-то.

Уже взатемень отлучился я из окопа до ветру в лесочек. Срезал две молоденьких листвяночки и сделал сажанки. Гвоздя не было, так я связал их крепким шпагатом. Спрашиваю лейтенантика-комвзвода: дескать, сколь будет метров до гати?.. Он мне и отвечает, что ровно шестьсот. Ну, я и поставил прицел на шестёрку еще с вечера. Тот и спрашиват: «Что вы задумали, боец Волокитин?» А я отвечаю: мол, начну охотиться на пулемётчиков, если разрешите стрелять без команды. Отважу их ходить в полный рост. Хватит их бояться. Пущай теперя они нас боятся на нашенской земле. А для меткой стрельбы винтовке нужна хорошая опора. Вот я и сделал сошки. А по нашему охотничьему понятию – сажанки. Так мы их называли у себя в Сибири во время охоты в тайге. Прошу разрешения иметь их при себе. В бою шибко пригодятся…

Он куды-то давай звонить. Пришел комбат, осмотрел мои сажанки, винтовку, а заодно расспросил меня: дескать, кто такой и откуда, много ли охотился в тайге. Выслушал и говорит взводному, чтоб готовился к очередной атаке. А мне пожелал удачи. И напоследок спрашиват: «Правда ли, что у вас там, в Сибири, медведи по улицам ходят?» Отвечаю, что бывало и такое, когда в тайге ягода не уродилась. Мол, шастают по деревне и собак из конуры таскают вместе с цепью. Телят и свиней уносят в охапке. Он только головой покачал и ушел на командный пункт. Видать, не поверил.

К рассвету вся рота изготовилась к атаке. Я встал за дерево во весь рост и пристроил винтовку на сажанки. Держу гать под прицелом. Гляжу: два немца вышли из кустов на гать, как по расписанию, и идут во весь рост. Гуськом, один за другим. Ну, навроде как у нас козы на увале. У каждого в руках по две коробки с пулемётными лентами. Я ещё и подумал: «А сколь же наших смертей спрятано в этих коробках?.. Можеть, и моя там поджидат!»

И такая злость меня взяла! Выцелил я переднего, вынес упреждение и торнул. Тут он и уткнулся. А второй сразу пригнулся и побежал вперёд. А коробки-то ему бежать мешают, он с имя и раскачивается. Я беру упреждение, стреляю – мимо. Промазал!.. Ах ты, ёхары бабай! Передёрнул затвор, а сам себе говорю: «Спокойно, паря, спокойно. Этот кашерик – мой. Никуда не денется…»

Торнул. Упал, гад, ажно ноги задрал кверху!.. Лежит и дрыгается. Пытается подняться. Нет, вражина! Теперя ты никуда не денешься. Спокойно выцеливаю, хлесь – готов! Четыре патрона – два фрица. Неплохой расклад. Смотрю: на гать выбегают ещё двое с коробками. И согнулись в три погибели. Я ажно повеселел, а сам себе думаю: «Ну, что, колбасники, в гроб вашу мать, заставил я вас согнумши бегать! Здеся вам не хухры-мухры! Устрою теперя для вас тирольские танцы-лянцы с приплясом!»

Сунул в магазинную коробку новую обойму и тремя выстрелами прибрал обоих. Тут наша рота и пошла по болоту. Немцы из кустов стреляют из винтовок да автоматов. А пулемёта у них, видать больше и не было. Давай палить с миномётов. А с наших позиций на них тоже полетели мины. А я всё стою, готовый к стрельбе, и наблюдаю за гатью. Смотрю: выползают двое. Но уже без коробок. Но этих-то уже доле того прибрать. И без всякого там упреждения припечатал обоих.

В итоге заняли мы этот островок. Вскоре прибыл комполка. Меня ему представили. Он обнял меня, приказал комбату представить к награждению орденом Красной Звезды и долго разглядывал мои сажанки. И приказал: делать такие же бойцам всего полка. Меня же после этого перевели в снайперы, выдали винтовку с оптикой и снайперскую книжку. И орден опосля вручили. А погибших наших, как уже прокисших, так и свежих, похоронила спецкоманда. Да и «моих» фрицев там же прикопали.

А летом немцы в самую жару, после мощного обстрела и бомбёжки, окружили и потеснили нас, загнав нашу роту в очередное болото. Мы брели в камышах по пояс в воде, а они шли по берегу с овчарками да с засученными рукавами и строчили с автоматов по камышам. А сами хохочут, сволочи!.. И время от времени играют на губных гармошках про свою Розу-мунду Высокие и белобрысые, как на подбор. И почти все – видать, для храбрости, – в лом пьяные. По всем видам, какой-то отряд специального назначения. В плен никого, паря, не брали. Даже тех, кто выходил к ним с белой тряпкой и без оружия, подняв руки. Строчили, гады, напропалую – и всех делов.

Я смекнул, что дела наши аховые, гибель неизбежна, и решил использовать единственный шанс на спасение. Вспомнил баловство в детстве, как мы играли в утопленников и пугали на озере девчат. Срезал камышовую дудку, сунул в рот, зажал одной рукой нос, а другой держу винтовку за ремень и присел на дно. В башке аж звенело, когда пули ударяли по воде. Так и сидел, пока хватало сил и терпения. Время для меня остановилось, и казалось, что прошла вечность. Потом, когда лёгкие стало раздирать болью, и было совсем невмоготу, высунул голову и прислушался.

Стрельба удалилась и вскоре затихла совсем. В голове – шум и звон. Посидел до темноты и тажно[11 - Тажно – тогда.] вылез на сушу. Кожа на руках отвисла от вымокания. Жрать сильно хотелось. Пошёл скрадком по перелеску, обходя открытые места. Встретил ещё несколько наших, спасшихся чудом. Из ста с лишним бойцов только восемь и выдюжили таким вот родом.

На другой день вышли к своим. Подержали меня неделю в подвале люди из Смерша и направили в мой же полк. Спасло то, что я сохранил орден и винтовку. Правда, документы размокли, но видно было, что они мои. Дознаватель ещё удивился и сказал, мол, сохранив оружие и документы с орденом, я спас свою жизнь. А у других не было ни оружия, ни документов. Так их куды-то ночью увели. Не иначе как кокнули по-тихому… А может, в штрафбат отправили. Поди теперича, узнай.

– Вот тебе, паря, и вся история про мои сажанки, – завершил рассказ Дёмич. – Да и про жизню нашу, которая на войне ничего не стоила. Сердце на ней зачерствело, да так, что не было в ём жалости не только к врагу, но и к себе. В каждый выстрел я вкладывал его кусочек. А человек без сердца намного страшней, чем с тем же сердцем хищный зверь. А война эта таперича до гробу жизни так и будет сидеть в голове. И ничем её оттудова не выбить: ни временем, ни вином, сколь ты его ни пей. Будь она неладна, да и не к ночи помянута!

    Февраль 2020 г., Воронеж

Чай с сюрпризом, крыло орла и дедушка Андрей

Ноябрь 1967 года. Белковье в самом разгаре. В тот год из Китая валом шла проходная белка, продвигаясь на Север Забайкалья к Становому хребту.