Прозвища казаков донских и кубанских станиц. Казачья жизнь

– Хорош? – спросил он его.

– Хорош – отвечал казак.

– Что ешь?

– Апельсин

– Бембе – спросил Чакмеш друга – ты ел жёлтый?

«Уга (нет) – ответил тот отрицательно, махнув головой

Подошли они к ларьку. А ларёк-то был разделён надвое – в одном месте лежали апельсины, а в другом лимоны.

– Давай жёлтый – сказал Чакмеш, заплатил деньги взял апельсин.

– Твой жёлтый, плохой жёлтый. Давай этот более жёлтый. – сказал Бембе и взял вместо апельсина лимон.

Сели они на коней и тронулись они в путь-дороженьку. Едут шажком и чистят купленные заморские плоды. Чакмеш попробовал и стал уплетать за обе щёки. Глаза его заблестели и, причмокивая, всем своим видом он показывал приятелю, какой у него вкусный жёлтый плод.

Глядя на Чакмеша стал и Бембе есть. Сразу откусил половину своего лимона. Страшная кислота свела его рот судорогой, он весь скорчился в седле и выплюнул всё обратно.

Чакмеш удивлённо поднял брови и молча уставился на Бембе, со сведённым судорогой от лимона ртом. Бембе едва мог пролепетать:

– Как твой жёлтый? А мой ж-жёлтый… Вот мой жёлтый – у меня зубов нет.

Как узнали казаки из других станиц об этом происшествии, сразу же дали жителям станицы Граббевской прозвище: «Твой жёлтый, мой жёлтый…».

Но было у казаков станицы Граббевской и другое прозвище, которому они обязаны, по преданию, тем же старикам казакам: Чакмешу и Бембе.

Граббевская станица. «Мил не мил, а купил – кушать надо»

Старики, Чакмеш и Бемба приехали на ярмарку. Осмотрев скот, наговорившись со знакомыми, они стали гулять по ярморочным рядам. В одном месте их внимание привлекла группа казаков, столпившаяся у одного из лотков. Старики протолкались к прилавку.

На нём лежала груда расписных пряников. Там были пряничные кони и бараны, кошки и человечки, и просто так пряники. Они были круглые, большие, с красными узорами и синими вензелями, с жёлтыми кругами, длинные с орехами, мятные, паточные и всякие другие.

Казаки толпясь выбирали – кто себе, а кто своим домочадцам пряники. Кто брал коня, кто зайца, кто пряник с наклеенной на него бумажкой изображавшей часы. Много мальчишек с разгоревшимися глазами смотрели на это богатство и, шмыгая между взрослых, делились впечатлениями:

– Вот этот как ножницы… Вот этот как сазан… Из чего же сделали тот коричневый? А у соседней тётки – ешшо почище ….

Прислушался Бембе к словам ребятишек и стал пробираться к соседнему прилавку. Чакмеш, купив себе жёлтого коня, двинулся за ним. Подошли они к прилавку и разбежались у приятелей глаза… Тут всё не лежало, а стояло. И коньки стояли, и собаки, и бараны, и у всех на шее были цветные ленточки.

– Ну – сказал Бембе – это для меня.

И тут же купил розового барана с синей ленточкой.

Когда они сели на коней и поехали, то стал Бембе хвалиться.

– Мой баран – баран, а твой мерин (пряник) – не знаю что такое.

Чакмеш обиженный, отвернулся, и смотря разочарованно в степь, стал жевать свой пряник. Тут и Бембе откусил от своего барана. Еле вытаскивая завязшие зубы, выпучил он глаза, а на губах у него выступила мыльная пена. Чакмеш, увидев это, взял у него барана и, плюнув сказам: «Это мил (мыло)».

– Ох – ответил Бембе: мил не мил, а купил – кушать надо.

Приехав домой, Чекмеш рассказал своим домочадцам о промахе Бембе, вот смеху то было. Потом, история незадачливого казака дошла до соседей, а от них, и до досужих казаков других станиц. Вот те и стали дразнить граббевских станичников «мил не мил, а купил – кушать надо». Как говориться: грех смеяться над дураком, да нет греха – над чудаком. Тем и вошли Бембе с Чекмешем в историю своей станицы.

Грушевская станица. Прозвище станицы: «Бугаи колоколами трезвонили»

Ославились грушевцы не потомкам на славу, а людям забаву. Сами были остры на язык. Над соседями любили посмеяться. Да забыли казаки народную мудрость: не смейся, горох, не лучше бобов: размокнешь – и сам лопнешь. Да иной смех, как на грех: вырвется, и человек обидится. Вот так смеяться смеялись, и сами на остёр язык попались.

Наняли грушевцы пастуха, стадо станичное пасти да костями по степу трясти. Пастух вроде справный, да мало кто знал, что на выпивку славный. Весна пролетела, да лето настало. Солнце в зените, а пастух худобе – извините. Хватил из бутылочки, да и придремал в холодке. Спит, седьмой сон видит. А коров да бугаёв на речку гнать пора, поить, а там и на стойло – доить. Помыкалась худоба без пастуха, да и заспешила напрямки к речке. Да на пути станица. Бабы то, известное дело, на стойле, коров дожидаются, а казакам в обед сладко спится – дремлет станица.

Вот так станичное стадо грушевских казаков, по недогляду, как пастуха, так и местных жителей, зашло на станичный майдан. Прёт худоба гуртом, что с них возьмёшь – скот, скотом. Майдан запрудили, плетень повалили, да и вошли в звонницу. А в церкви, не попа не дьяка, был звонарь, да и тот задремал собака.

Впутались быки в верёвку колокола, да и стали. Дальше то проходу нет. Ревёт на всю ивановскую худоба, тут и мёртвого поднимут их гроба. Тут и казаки глаза продрали. Схватили, кто байдик, кто кнут, кагалом на майдан бегут. Стали казаки быков выгонять вон, и начался тут беспорядочный колокольный звон. А бык тот от звона совсем сбесинел, чем больше рвётся, тем звон отчаянней раздаётся. Люди потом говаривали, что чуть ли не в Новочеркасске звон тот слышали. Сбежалась на него вся станица, себя показать, да повеселиться. Отсюда и пошло прозвище грушевских казаков: «Бугаи колоколами трезвонили».

Гундоровская станица. «Простачки», «Обрезанцы», «Телушки»

Расскажем теперь прозвища станицы Гундоровской. Лихие казаки гундоровцы, а прозвища у них обидные. « Дражнят их просточками», « обрезанцами», « телушками». Прозвища «соленые», не во всяком обществе расскажешь историю их происхождения. Просим и читателей извинить нас за некоторую вольность.

Ехал как то казак гундоровец на подводе по своим делам. Видит – идет казачка, да такая стройная, красивая, молодая – кровь с молоком. Идёт будто пританцовывает, так, что молодца в жар бросает. Да казак сам молодой, да красивый, в самом расцвете сил. Оно, конечно, одному ехать скучно. Подъехал он к казачке, говорит: « Садись, подвезу красавица…»

Казачка внимательно посмотрела на казака, будто цыган жеребца оценивает, да и села на подводу. Едут, молчат. Думает казак, как же дело начать, разговор завести. И хочется ему и колется и маманя не велит. Вот он и говорит:

– Как же это ты красавица не побоялась ехать одна со мной? Ведь ты меня не знаешь, вдруг, прости Господи, случится чего то такое…?

Казачка посмотрела на него, стрельнула глазом, да и в ответ:

– Ну и простачки же, гундоровцы… вон лесочек, сворачивай скорее….

О дальнейшем умолчим… Расстался казак с казачкой полюбовно, да вместо того, чтобы язык за зубами держать, сболтнул он с дуру в станице Митякинской про простачка. А станичникам, только того и надо. Зуб у них на гундоровцев был и не малый. С тех пор гундоровцы и стали «простачками».

А тут ещё одна напасть. Как то случилось в той же Гундровской станице следующее происшествие. Приставал дед к одной молодой снохе, чей муж на действительной был. Как говорится, седина в бороду, бес под ребро. Приставал, да приставал, просто проходу не давал. А сноха была бойкая, но надоел ей дед страсть как. Вот она ему и говорит как то – приходи. Один раз, думает она, рожает казачку мать, один раз и отвечать. Сама же припрятала бритву, да и в нужный момент и отчекрыжила причиндал у деда. Дед в крик и домой: куды ж делся братцы… мой.

Бабы народ, как известно, мстительный. Так она еще и подала жалобу станичному атаману и к жалобе приложила вещественное отчекрыженное доказательство деда. А атаман был большой службист и педант, подал рапорт окружному атаману. Да чтобы все было по закону, он к своему рапорту також приложил вещественное доказательство. Что было дальше – не знаем, злые языки говорят, что дело дошло до Войскового атамана. Прочёл атаман рапорт и в ярость пришёл: разгоню, мол обрезанцев этих к… Вот так об этом узнали казаки других станиц. От того и стали казаки гундоровцы – «обрезанцами».

Ну а про «телушку…» мы промолчим, прозвище это, совсем уж неприличное.

Добринская станица. «Кабарга»

Наметил однажды окружной атаман под Троицу добринских казаков посетить. С визитом, стало быть, явиться. По обычаю высокое начальство всегда вся станица с торжеством встречала. Оно, как известно, атаманам пышки, а казакам шишки. Хочется станичному отличиться, а казакам головная боль. А после официальной церемонии да разговоров по поводу жизни полагалось атамана со свитой на хоперском бережке потчевать осетринкой да севрюжкой. Вот пока атаман вникал в дела станичные, рыбаки по реке сеть раскинули.

Через часок-другой именитый люд потихоньку от церкви на гульбище потянулся, ушица должна была быть знатной, да и на беленькую станичный не поскупился из станичных сумм. А тем временем какой-то местный хитрец решил из казенной снасти осетринкой, да другой рыбкой поживиться. Станичники Богу молятся, а он воровством неволится. Выбрал что попалось, да шутки ради умотал в пятиперстовых ячейках валявшуюся неподалеку кабаргу – лошадиный хребет с ребрами.

Когда дерябнули казаки по чарке под зелень и вода для ушицы в казане закипела, а терпковатый дымок аппетит разогнал – засучили кто по моложе порты с лампасами, спустились к речке, ухватились за прожилины, потянули… Вдруг из воды показалось нечто странное, похожее на раскорячившегося метрового рака. Атаман даже присел:

– Так это ж, так твою мать, кабарга! – оторопело обвел он глазами станичную братию. – Ух, черти!.. Рыбы, и той словить не можете!

Сконфуженные казаки переглядывались: неловко вышло. Одним словом: рыбаки ловили рыбу, а поймали рака, целый день они искали, где у рака срака.