Сокровище тамплиеров. Мечта конкистадора

Первым подвергся нападению еще один известный город с длиннейшим на этой планете историческим путем. В мае франки обложили седой Тир со всех сторон. С трудом из города вырывались гонцы и скакали в Египет с мольбою о помощи. Но ее не пришло ни в каком виде. Тем временем в осажденном городе подходили к концу запасы продовольствия. В июне правитель Тира был вынуждены принять условия капитуляции франков: каждый житель мог покинуть город с оружием и имуществом – забрать разрешалось ровно столько, сколько каждый мог унести.

Ободренные удачей франки обложили крупный сирийский город – Алеппо. Вначале все шло как с Тиром: у осажденных мусульман закончилось продовольствие, и катастрофа неумолимо приближалась. Но тут на помощь Алеппо пришел эмир Мосула с огромным войском. Крестоносцы не выдержали натиска свежих сил и побежали. До самой Антиохии сарацины преследовали армию иерусалимского короля; все отставшие уничтожались либо попадали в плен, потому что негде было укрыться.

В следующем, 1125 г. Балдуин предпринял поход на Дамаск. Его войско опустошало подвластные дамасскому эмиру земли, когда навстречу выступила мусульманская армия. Она была огромной по численности: на этот раз призыв правителя Дамаска был услышан, к нему присоединились воинские отряды и неопытные ополченцы из жителей соседних городов, с гор спустились разбойничьи банды, известные своей дерзостью и бесстрашием.

Сарацины, обозрев свои бесчисленные ряды и маленькое войско христиан, настолько уверились в своей победе, что начали ее праздновать до начала битвы. Первыми в атаку пошли две тысячи туркменских всадников – опытных и смелых воинов, считавших войну с христианами священной.

Они ударили во фланги христиан и опрокинули их. Не знающие страха туркмены и стоявшее за ними огромное войско поселили среди франков панический ужас. Все христиане помышляли только об отступлении, а иные о бегстве. На марше отряд туркмен захватил обоз франков, в том числе их походную церковь. И тогда вся сарацинская армия бросилась на христиан, надеясь, по примеру туркмен, овладеть богатой добычей.

Но потеря обоза сильно разозлила франков; тем более, они попали в безвыходное положение: тяжеловооруженные рыцари не могли убежать от легкой мусульманской конницы. Цвет тяжелой франкской конницы собирался в единый кулак, пока сарацины грабили остатки обоза и гонялись за кнехтами. И вот благородные бароны и рыцари построились и нанесли свой, красивый и ужасный для противника, знаменитый удар. В один миг мусульманская конница была сметена, словно ее и не существовало. А рыцари, гремя железом и сверкая на солнце начищенным металлом, уничтожили вражескую пехоту, оказавшуюся на их пути, и понеслись дальше, громя бегущих перед собой воинов.

Франки преследовали врага до самого Дамаска. И тут они остановились. Лошади крестоносцев едва дышали под тяжестью седоков после бешеной скачки. Мусульмане также не могли продолжать битву, так как их многочисленные уцелевшие силы разбежались по всей округе в страхе перед блистательной рыцарской атакой.

Правитель Дамаска отложил бой с франками на утро следующего дня. А когда оно настало, сарацины нашли лагерь крестоносцев пустым. Дамаск остался за мусульманами, а с Балдуином продолжила жить надежда – его взять.

И во время пира король столь скоро согласился отдать зятю Дамаск отнюдь не по причине легкомыслия, а потому что он давно и планомерно подбирался к этой жемчужине Востока. Как ни удивительно, иерусалимскому королю удалось заключить тайный союз с исмаилитами; их называли еще ассасинами. Фанатики, о которых на Востоке ходили жуткие легенды, обязались доставить прямо в руки Балдуина Дамаск, а взамен хотели город Тир.

Секта профессиональных убийц вскоре опутала паутиной весь Дамаск. На сторону ассасинов перешел визирь Абу Али Тахир, они заняли ответственные в городе посты, устраняя предшественников своими излюбленными способами. В полном их распоряжении оказалась крепость Баниас на границе с Иерусалимским королевством. Внезапно умирает эмир Дамаска. И вот исмаилитам осталось лишь объявить Дамаск своим. Балдуин уже начал готовить Тир к обмену, как заговор был раскрыт. Сын почившего эмира внезапно перебил в Дамаске всех исмаилитов. Конец людей, готовивших погибель Дамаску, был ужасен, судя по описанию арабского автора:

«…городское ополчение Дамаска вместе с толпой черни обнажило сабли и кинжалы и предало смерти всех батинитов и их последователей, которые попались им в руки, а также всех, кто был с ними как-либо связан. Они находили их в их домах, выволакивали оттуда, разрубали на части саблями или закалывали кинжалами и бросали их тела на мусорные кучи, как падаль. Многие из их числа, кто пытался укрыться в богатых кварталах, надеясь найти там спасение и покровительство, были насильно схвачены, и их кровь была пролита без оглядки на последствия. На следующее утро кварталы и улицы города были очищены от батинитов, а собаки выли и дрались над их трупами и отрубленными конечностями». Один вольноотпущенник, которого признали первопричиной всех несчастий и зла в Дамаске, получил «ужасное наказание, которое успокоило сердца многих правоверных». Его вместе с несколькими членами секты распяли на городской стене Дамаска, так что казненные далеко были видны: как из города, так и с внешней стороны стен.

Уцелели только те исмаилиты, что захватили Баниас; они передали крепость франкам и убрались в свое логово – неприступный замок Аламут. В эти дни Балдуин пожалел о некоторых своих словах, вырвавшихся на свадебном пиру. Он не мог, по крайней мере, не попытаться исполнить обещание, потому что король, который не держит данного слова, теряет уважение подданных. Пришлось в очередной раз вступать в борьбу за Дамаск и начинать очередную эпопею с чистого листа.

Настала осень 1129 г. Однажды в келью Великого магистра ордена Храма вошел Балдуин. Гуго де Пейну можно было б обрадоваться визиту высочайшей особы, но он лишь насторожился, несмотря на свою искреннюю приветливую улыбку. Появление короля говорило об одном: властителю Иерусалима нужно от магистра что-то действительно очень важное; в иных случаях он вызывал магистра к себе во дворец.

Но вежливости никто не отменял, и Гуго де Пейн постарался встретить друга с тем радушием, с каким всегда его принимал. Так как знак вопроса не исчезал с лица Великого магистра, то король решил начать с главного:

– Гуго, ты помнишь, на свадьбе Мелисенды я пообещал зятю Дамаск.

– Помню, но, признаться, надеялся, что разгоряченное вином воображение остыло и ошибка четырехлетней давности, стоившая нам немало доблестных рыцарей, не повторится, – разочарованно промолвил Гуго де Пейн. – И ведь прошло несколько месяцев с момента, когда за пиршественным столом прозвучало слово «Дамаск». Я начал забывать о том злосчастном разговоре во время свадебного торжества…

– Увы! Ни я, ни мой зять не забывали о нем ни на мгновение. Дамаск действительно представляет огромную угрозу для приморской полоски земли, именуемой Иерусалимским королевством. Ничего не стоит эмиру Дамаска перерезать тонкую нить, соединяющую наши земли в Палестине, а то и, в союзе с соседями, опрокинуть нас в море. Признаюсь, я надеялся овладеть Дамаском не столько с помощью войска, сколько хитростью. Но ничего не получилось.

– С соседями нужно жить в мире. Ведь ты понимаешь, король, что мусульманские земли необъятны и бескрайни, и бесполезно пытаться их завоевать. Мир – он всегда был разным. Его хотели покорить целиком не менее великие, чем ты, военачальники: Александр Македонский, Гай Юлий Цезарь, да и наш король, Карл Великий, имел такую надежду…

– Гуго, я веду речь всего только о Дамаске, обладание которым существенно обезопасит наше королевство. Этот величайший город Азии может и должен стать нашим сейчас, когда силы сарацин разобщены, когда сунниты ненавидят шиитов, не менее чем христиан, когда каждый значимый их город имеет своего эмира, никому не подвластного.

– Я не буду с тобой спорить, Балдуин, потому что король всегда прав. В конце концов, ответственность за королевство лежит на тебе, – сдался Великий магистр.

– Твое мнение мной услышано, и я благодарен за честность. – Балдуин также не имел намерений продолжать спор. – Видишь ли, дорогой друг, нет смысла даже рассуждать о целесообразности или нежелательности похода на Дамаск. Я дал обещание зятю пред лучшими баронами королевства и многими именитыми гостями Запада. Теперь я не имею права от него отказаться.

– Тем более наша беседа не имеет смысла. – Магистр надеялся закончить неудобную тему, махнув рукой на Дамаск с мыслью: «Делай, что пожелаешь». Однако пьяный каприз Фулька Анжуйского многомесячной давности продолжал доставать Гуго де Пейна.

– Я хотел попросить тебя о помощи, – глядя в глаза другу, как можно мягче произнес король.

– Какой именно помощи ты желаешь? – насторожился Гуго де Пейн, подозревая, что просьба будет связана с тем же злосчастным Дамаском.

– Мне очень нужно видеть тамплиеров в войске, идущем на Дамаск.

– Но орден рыцарей Храма создан только для того, чтобы защищать пилигримов и дороги, по которым они идут в Иерусалим! – невольно возвысил голос Гуго де Пейн.

– Так было до твоей поездки на Запад. А сейчас благодаря ей ты имеешь войско, сопоставимое с армией иерусалимского короля. Прибывшие на Святую землю тамплиеры жаждут подвигов во славу Господа. Ведь так?

– Но дело ли монашеское: завоевывать чужие земли? – мягко возразил другу магистр.

– Подумай, Гуго, речь идет о Дамаске, с которого начал свои проповеди апостол Павел, который привел в лоно церкви множество языческих народов. Как только Дамаск окажется в наших руках, ты будешь водить дорогой святого Павла множество паломников. – Балдуин вовремя вспомнил, с каким благоговением де Пейн рассказывал о посещении церкви Святого Павла в Тарсе, а потом о необычном видении в пути.

Не сказать, что доводы короля убедили Великого магистра. Но… Гуго де Пейн помнил, как он, потративший все деньги на дорогу к Святой земле, с такими же нищими собратьями появился в Иерусалиме и был принят королем, получил от него кров и средства для жизни. Именно Балдуину орден обязан сегодняшней силой и могуществом. Причем король никогда не напоминал о своих великих благодеяниях.

– Госпитальеры согласились присоединиться к моему войску, – между прочим, промолвил Балдуин.

– Хорошо, ты увидишь тамплиеров в своих рядах, – из чувства благодарности сдался Гуго де Пейн.

– Спасибо, друг, я знал, что могу рассчитывать на твоих воинов.

Лишь только ушел король, Великий магистр взял ключ, отпер сундук и бережно достал из него хитон Спасителя. Тамплиер положил святыню на стол, встал на колени, попросил у Господа, по примеру царя Соломона, мудрости и принялся молиться. Гуго де Пейн столь сильно тянулся к Господу, что, казалось, покинул этот мир. Он не услышал, как несколько раз – сначала несильно, потом громче – стучали в дверь, как она распахнулась, и на пороге появился друг-иудей.

Понтию не то чтобы надоело ждать разрешения войти, либо запрета на это действие, он начал подозревать, что с магистром случилось что-то неладное. Застав друга за разговором с Богом, Понтий успокоился и встал на колени рядом. Едва он мысленно проговорил «Отче наш», как магистр перекрестился, бережно поднес к губам край хитона и только теперь заметил, что он не один в келье. Однако теперь уже Гуго де Пейн не стал тревожить Понтия, пока тот не отдал должное хитону, который тысячу лет берегли его предки.

– Замечательно, что ты пришел, – обрадовался магистр. – Я только что дал согласие участвовать в деле, которое мне совершенно не по душе. Хотелось бы услышать твое мнение.

– Как-то слишком поздно давать советы в поступке, который, судя по твоему предисловию, уже свершился.

– Все верно, – согласился де Пейн, – но боюсь, это лишь начало. Все будет повторяться, если, конечно, первое дело для меня не станет последним.

– Я буду благодарен, почтенный Гуго, если ты будешь выражать свои мысли более понятно. По крайней мере, попробуй начать свой рассказ сначала, – попросил друга Понтий.

– Иерусалимский король настойчиво попросил, чтобы мои тамплиеры присоединились к христианскому войску в походе на Дамаск.

– Значит, король решил исполнить обещание, данное зятю на пиру, – пришел к выводу Понтий. – Печально, печально… Особенно сейчас, когда у нас с Дамаском мир. Впрочем, этого и следовало ожидать.

– Понятно. Значит и ты против этой войны?

– Конечно. Уже три десятка лет минуло, как христиане пришли в Палестину. И все это время льется кровь. Франки и мусульмане безжалостно истребляют друг друга. Иной раз мне кажется, что Святая земля превратилась в некое чудовище, непрерывно пожирающее людей. Все новые и новые пилигримы прибывают сюда, чтобы принять участие в войне с неверными; а из внутренних мусульманских областей подтягиваются новые поколения сарацинов, чтобы противостоять христианам. Да разве этому учил Иисус?!

– Но ведь невозможно, чтобы ошибались все: Петр Пустынник и Бернард Клервоский, епископы и простые священники, бароны и короли? – только и смог спросить Гуго де Пейн.

– Чаще всего такое и возможно, – с горечью произнес Понтий. – Подумай сам, Гуго, если бы не ошибались все, разве Иисус оказался бы на кресте?

– Но я не могу не помочь королю. Он мой друг, без него не существовало бы ордена. Я ему обязан всем.

– Тоже верно, – согласился Понтий. – Вот потому я и не могу дать тебе совета.

Гуго де Пейн устремил задумчивый взор на хитон Всевышнего.

– Господь, боюсь, не одобрит затею короля с Дамаском.

– И я думаю, что дело это не богоугодное, – опять разделил мнение магистра иудей. – Но хитон обязательно возьми с собой.