Поляки и литовцы в армии Наполеона

Бонапарт не избежал болезни всех великих завоевателей. Успехи на полях сражений развили честолюбие и властолюбие маленького человека с Корсики до голиафских размеров. Он уже не мог остановить свои амбиции – они начали жить своей жизнью, независимо от разума. И уж тем более Франция не поспевала за мечтами своего императора. Возможно, Европа имела бы иной облик и поныне, если бы Наполеон так не спешил. Он не закончил тяжелейшую войну в Испании, а его армия уже переходит Неман на противоположном конце Европы. Возможно (даже, несомненно), все сложилось бы по-иному, если б Наполеон избрал одного противника: либо Испанию либо Россию. Однако Бонапарт не мог остановиться, поэтому другой вариант развития событий нет смысла даже рассматривать. Увы! Мир не может покориться одному человеку, невозможно поднять такой груз простому смертному – слишком велика наша планета – и в масштабах, и в своем разнообразии. Нельзя соединить вместе все ее части, как нельзя соединить соль и сахар, деготь и мед.

Франция не могла воевать со всем миром, даже если ее вел в атаку гениальный Наполеон. Ресурс не самой большой страны Европы, истощенной непрерывными войнами, не соизмерялся с амбициями величайшего, после Александра Македонского и Гая Юлия Цезаря, честолюбца. Арман де Коленкур поймет задолго до рокового похода в Россию, что мечты императора вышли за пределы разумного: «его гений и его величие охватывают весь мир, но человеческий здравый смысл, то есть обыкновенный человеческий ум, как и разумные географические очертания государств, имеет свои пределы, которых не должны переступать мудрость и предусмотрительность».

Вернемся к экзотической войне, как вернулся к ней Наполеон после того, как потерпела крах компания в Египте, и, соответственно, пришлось отложить до лучших времен покорение Индии. Наполеон обратился к Сан-Доминго, хотя сам только что убеждал: остров предпочтительнее оставить независимым, так как в этом состоянии он был бы опасен для английской Ямайки и прочих колоний. (Что англичанам плохо – то французам хорошо – такой принцип всегда существовал в наполеоновской политической игре.) Он вдруг передумал: как драчливому ребенку, генералу Бонапарту необходимо было кого-то побить немедленно, чтобы самоутвердиться. Однако… и журавль улетел, и синица упорхнула из руки – а обратно поймать ее стало делом невозможным.

Восстание рабов на Сан-Доминго началось в 1791 г., одновременно со свержением короля во Франции. В 1794 г. Национальный конвент отменил рабство, но это мало успокоило почти полумиллионное негритянское население Сан-Доминго. Плодородный остров привлек внимание испанцев и англичан, в результате война всех против всех пылала на нем целое десятилетие. Французские колонисты с трудом удерживались в прибрежных городах.

В 1801 г. остров лишь формально считался владением Франции; реально власть оказалась в руках вчерашних рабов-негров, а их вождь – Туссен-Лувертюр – был объявлен пожизненным губернатором. Наполеон поручил навести порядок в колонии своему другу и родственнику – генералу Шарлю Леклерку (он был женат на сестре Бонапарта – Полине). Для этой цели в его распоряжение поступил экспедиционный корпус почти в 40 тысяч солдат, в число которых входило около 5 тысяч польских легионеров. (Заметим, примерно с такой армией Наполеон рассчитывал добраться до Индии, отобрать ее у англичан и сделать колонией Франции.)

С выделенным количеством солдат трудно не добиться успеха на острове, и поначалу он у Леклерка был. Экспедиционный корпус одержал ряд побед над восставшими, но тут на французов обрушилась эпидемия желтой лихорадки. Болезнь выкосила 25 тысяч солдат, в ноябре 1802 г. умер и сам командующий. Руководство боевыми действиями принял генерал Рошамбо. Он сделал ставку на жестокий террор, но вызвал лишь всеобщую ненависть островитян к французам, был разбит повстанцами и спустя год командования попал в плен к англичанам.

1 января 1804 г. восставшая Сан-Доминго провозгласила себя независимой республикой Гаити. Франция навсегда потеряла крупнейшую колонию в Вест-Индии, Наполеон лишился очередного войска, а Полина Бонапарт – мужа. В том же году на острове началась массовая резня белого населения, которое составляло 42 тысячи человек; в результате расовой чистки оно исчезло совершенно.

Жалкие остатки экспедиционного корпуса эвакуировались после поражения Рошамбо во Францию. Среди спасшихся участников экзотической войны оказалось триста поляков. Немногочисленные польские легионеры, прошедшие через ад Сан-Доминго, чрезвычайно ценились Наполеоном. Они были включены в самую элитную часть – наполеоновскую гвардию. Ветеранам Сан-Доминго предстояло пройти еще не один круг ада. Во время похода на Россию они состояли при императоре в качестве личных телохранителей.

Выжил ли кто из ветеранов Сан-Доминго после русской кампании? По крайней мере, один человек нам известен. Генерал Михаил Сокольницкий на острове был начальником штаба польских полубригад. Он и вывел с Сан-Доминго чудом сохранившихся соотечественников.

Затем мы встречаем бригадного генерала Михаила Сокольницкого сражающимся в Пруссии. В русском походе 1812 г. он возглавляет наполеоновскую военную разведку. Несмотря на высокий чин и должность Сокольницкий так и остался бесстрашным рубакой. В Бородинском сражении он вел в атаку дивизию, при этом получил удар штыком в ногу и пулевое ранение в плечо.

В 1814 г. польский корпус оказался без Отечества и без Наполеона, который весьма туманно обещал это Отечество вернуть. Поляки не знали: с кем им воевать, кому служить и где вообще найти на этой земле клочок земли, где бы можно было спокойно дожить свои дни – некоторые из них непрерывно воевали два десятилетия, и успели состариться в боях. К русскому царю Александру I – фактическому хозяину их родных земель отправилась делегация от наполеоновского Польского корпуса. Возглавил ее генерал Михаил Сокольницкий.

Русский царь обрадовал поляков известием: в отличие от Наполеона, создавшего герцогство Варшавское, он возрождает царство Польское. Правда одна существенная деталь: корона этого царства будет на голове самого Александра I.

В остальном царь был милостив: весь польский корпус принимался на русскую службу, Михаил Сокольницкий получал звание русского генерал-лейтенанта. Ему было предложено возглавить штаб армии царства Польского. На этом карьера неутомимого воина закончилась. Он умер в сентябре 1816 г. – сказались последствия желтой лихорадки, перенесенной им на острове Сан-Доминго.

Польская игра Наполеона

В 1806 г. Пруссия объявила Наполеону войну. В этой стране еще прекрасно помнили победы Фридриха II, одержанные в предыдущем столетии. Несчастные прусаки, до сих пор жившие былыми успехами, надеялись, что вполне управятся с корсиканским выскочкой, начавшим активно вторгаться в раздробленные германские княжества, герцогства, графства…

Увы! Прошлые победы – ничуть не признак того, что нация способна побеждать и сегодня. Наполеон в двух одновременных сражениях вдребезги разбил объединенное прусско-саксонское войско и стал хозяином большей части Пруссии.

Таким образом во власти Бонапарта оказалась часть польских земель, доставшихся Пруссии от разделов Речи Посполитой. Памятуя о преданных поляках, долгие годы сражавшихся под его знаменами, Наполеон отправился, наконец-таки к берегам Вислы.

Осенью 1806 г. на польский политический небосклон неожиданно вышел князь Юзеф Понятовский – племянник последнего короля Речи Посполитой Станислава-Августа. Ничего значимого до этого времени не совершивший, Понятовский получает высокий пост в Варшаве, – исключительно благодаря своему происхождению и тому факту, что Наполеон разбил пруссаков.

Прусский генерал Калкрейт, бывший комендантом Варшавы, с ужасом узнал, что Наполеон выступил из Берлина и идет на Познань. «Это послужило сигналом для прусских властей, – рассказывает в своих мемуарах графиня Потоцкая. – Сопровождаемые насмешками уличных мальчишек, они поспешно оставили Варшаву, присоединившись к русским войскам, расположенным лагерем на другом берегу Вислы. Прусский король написал письмо князю Понятовскому, назначив его губернатором Варшавы и начальником несуществующей национальной гвардии. Он просил при этом позаботиться о безопасности жителей, уверяя, что не считает никого более достойным такого важного дела. Между тем пруссаки, уходя, не оставили ни одного ружья, и князю пришлось вооружить около сотни людей копьями и дрекольем, чтобы занять ими караулы».

Состояние польских земель, ограбленных ближайшими соседями, вызвало смешанные чувства у тех, кто их посетил в те времена – что-то среднее между жалостью, разочарованием, презрением и сочувствием. Впечатлениями делится барон де Марбо, оказавшийся на берегах Вислы с корпусом маршала Ожеро:

«Мы теперь в Польше, самой бедной и самой несчастной стране Европы… От самого Одера больше не было больших дорог. Мы шли по зыбучим пескам или по ужасной грязи. Большинство земель было не обработано, а немногие жители, которые встречались на нашем пути, выглядели неописуемо грязными».

Наполеону не было дела до внешнего вида поляков, его не волновало экономическое состояние края. Главное, что поляки умели хорошо сражаться, а императору французов было нужно множество рук, умеющих держать саблю и ружью – потому что планы у него были наполеоновские. Но вот беда, поляки хотели и могли сражаться, но предпочитали не за Францию, а за собственную родину. Сдержанно вели себя те поляки, что не поддались эйфории от наполеоновских побед и собственных мечтаний, которые не услышали от Наполеона то, что, прежде всего и более всего, желали услышать.

Барон де Марбо описывает игру Наполеона с польским героем – Тадеушем Костюшко, окончившуюся ничейным результатом:

«Сам император утратил свои иллюзии, ведь прибыв сюда ради восстановления независимости Польши, он надеялся, что все население этой обширной страны как один поднимется при приближении французских армий, однако никто из жителей даже не пошевелился!.. Напрасно для возбуждения энтузиазма поляков император приказал послать письмо знаменитому генералу Костюшко, руководителю последнего польского восстания и пригласить его присоединиться к своей армии. Однако Костюшко продолжал мирно жить в Швейцарии, куда он скрылся после восстания. На упреки, которые ему делали по этому поводу, он ответил, что слишком хорошо знает нерадивость и беспечность своих соотечественников, чтобы иметь смелость питать надежду на то, что им удастся освободиться даже при помощи французов. Не сумев привлечь на свою сторону Костюшко, император, желавший, по крайней мере, воспользоваться его известностью, обратился от имени этого старого поляка с воззванием к населению Польши, но ни один поляк не взялся за оружие, хотя наши части заняли многие провинции бывшей Польши и даже ее столицу. Поляки не соглашались браться за оружие до того, как Наполеон не объявит о восстановлении Польши, а Наполеон не собирался принимать такое решение до того, как поляки не поднимутся против своих угнетателей, а они этого не сделали».

Истинную причину отказа Костюшки от сотрудничества Наполеон раскрывает в мемуарах генерала Жомини:

«Он требовал полного восстановления своего Отечества, а я не мог зайти так далеко и связать себя, объявляя намерение восстановить государство, которого две трети принадлежали Австрии и России. Это бы значило прекратить совершенно всякую возможность сближения с Россией и, в тоже время, вооружить против себя Австрию».

Впрочем, простые поляки, не постигшие тонкостей политической игры, встретили французов широчайшими объятьями. Утром 21 ноября 1806 г., спустя несколько дней после ухода прусаков из Варшавы, в польскую столицу вступил первый французский полк.

«Как описать тот энтузиазм, с которым он был встречен! – читаем в мемуарах графини Потоцкой. – Чтобы понять наши чувства, надо подобно нам все потерять и снова обрести желанную надежду. Эта горсть храбрецов предстала перед нами как гарантия независимости, которую мы ожидали от великого человека, подчинившего себе весь земной шар.

Общий энтузиазм достиг высшей степени. Вечером город был сказочно иллюминирован. В этот день властям не пришлось заботиться о размещении прибывших героев – из-за них спорили, их разрывали на части. Жители, не знавшие французского языка, пустили в ход язык, общий для всех народов: всевозможные аллегорические знаки, пожатия рук, радостные восклицания – все было пущено в ход, дабы дать понять дорогим гостям, что к их услугам предоставляется от чистого сердца все, что имеется в доме, включая винный погреб.

На улицах и площадях были накрыты столы, провозглашались тосты за будущую независимость, за храбрую армию, за великого Наполеона, с французами целовались, братались, поили их – и кончилось тем, что солдаты спьяна совершили ряд неблаговидных поступков, сразу охладивших общий энтузиазм».

На следующий день неаполитанский король Мюрат «с необычайной пышностью вступил со своей свитой в Варшаву верхом, сияя раззолоченными мундирами, разноцветными султанами, золотыми и серебряными нашивками». Этот наполеоновский маршал любил блеск, и даже в битвах выделялся экзотическими нарядами, заметными издалека. От смерти Мюрата спасало, пожалуй, только то, что противники желали его непременно захватить в плен, но не убить. «Во всем костюме самым замечательным был султан – трехцветный, развевавшийся всегда в самых опасных местах битвы, – рассказывает Потоцкая. – Поляки, восхищенные подобной храбростью, с радостью заменили бы этот славный султан польской короной».

Несостоявшийся священник, волей случая получивший неаполитанскую корону, Мюрат был очарован аристократизмом польского князя, который оказал ему самый блистательный прием. Так как Мюрат любил все блестящее, то в письме к Наполеону охарактеризовал Юзефа Понятовского с самой положительной стороны.

Тем временем, в Познань прибыл сам Наполеон. Поляки почему-то не проявили должного энтузиазма при его встрече. Возможно, им изрядно насолили своей наглостью уже прибывшие французские войска, а может быть они были разочарованы тем, что не услышали от первого же француза, что Польша отныне независима.

По словам графини Потоцкой, «было решено послать ему навстречу депутацию, но сделать это было не так-то легко. Все выдающиеся люди страны оставались в своих поместьях, выжидая исхода события, а находившиеся под властью русского императора держались в стороне. Перед ними был опыт прошлого, и они отлично знали, что маленький неосторожный поступок повлечет за собой конфискацию имущества.

Наконец вышли из затруднительного положения, послав навстречу победителю трех незначительных лиц. Наполеон своим орлиным оком сразу оценил эту депутацию и обратился к ним с банальной речью, в которой не было ничего, что бы могло поддержать надежду, появившуюся с его прибытием.

Принц Мюрат все же дал понять властям, что император вступит в город с некоторой торжественностью, хотя бы для того, чтобы послать блестящую статью в «Монитер». Тотчас же принялись воздвигать триумфальные арки и колонны, готовить иллюминацию и сочинять поэтические надписи, но все эти приготовления оказались напрасными: Наполеону вздумалось обмануть всеобщее ожидание – он прибыл в четыре часа утра на скверной лошаденке, которую ему дали на последней почтовой станции».

Противоречивые намерения будут часто сменять друг друга в голове Наполеона, когда он ступил на землю самых преданных своих воинов (после французов), сражавшихся за него в Италии, Египте, Испании и на Сан-Доминго. Генерал Жомини описывает исторический момент от лица Бонапарта:

«Новый театр войны открылся передо мною; мне суждено было увидеть эту древнюю страну анархии и свободы; поляки ждали моего прибытия, чтобы присоединиться ко мне. Кто знает историю средних веков, тот поймет, какие необъятные выгоды мог я извлечь из Польши; но, чтобы в одно время сделать из нее оплот против России и уравновесить могущество Австрии, надобно было восстановить ее вполне. Только продолжительной и весьма счастливой войной мог я этого достигнуть: мои министры не соглашались, что наступило для этого благоприятное время; Талейран, дряхлый и устаревший, вздыхал о своих парижских палатах, и вовсе не желал зимней прогулки в Польшу; он был против войны; но Маре соглашался со мною, видя огромные выгоды и возможность успеха. Обещания Домбровского и Зайончека были увлекательны. Торжественное посольство великой Польши под предводительством Дзялыньского утвердило мои намерения, уверив меня в поспешном наборе войск, так называемой посполиты (род восстания, в котором каждый дворянин садится на коня и ведет известное число своих крестьян)».

Внезапно возникшая надежда окончить дело с Пруссией миром, кардинально меняет планы Наполеона насчет поляков; многолетние надежды преданных союзников с легкостью перечеркиваются:

«Мои приказания были уже готовы, когда записка, поданная мне одним из приближенных ко мне генералов, поколебала мое намерение. Он мне представил самыми живыми красками выгоды заключения союза с Пруссией, которую простить было бы великодушно, и которую можно бы было увеличить всеми польскими землями, присоединенными в последнее время, сохранив этим землям их народность: это было средство получить перевес, которого требовала моя политика и получить его, не подвергая себя превратностям бесконечной войны с Пруссией, Россией и Австрией».

Наполеон вовсе не собирался сражаться с тремя сильнейшими европейскими державами ради того, чтобы создать Польшу. Он готов вернуть Пруссии польские земли и лицемерно доказывает, что этот акт представляет «выгоду для поляков, от слияния их с образованным и промышленным народом».

Предательства поляков не свершилось только потому, что на помощь к прусскому королю спешила русская армия, и прусаки предпочли сразиться с Наполеоном, да и французский император грезил о новых победах над старым врагом. Итак, война вновь разгорелась, а вместе с ее продолжением возросли надежды поляков.

Вечером по приезду в Варшаву Наполеон принял официальную депутацию от польских властей и тех, кто пользовался влиянием в крае. Вся Варшава с нетерпением ждала окончания этой встречи. Депутаты вышли от Наполеона озадаченными, удивленными, разочарованными, но отнюдь не восхищенными. Среди тем, предложенных Наполеоном на встрече, большинство не касалось судьбы Польши. Лишь настойчивее и громче других из уст императора прозвучала фраза, обращенная к полякам:

– Самоотвержение, жертвы, кровь – неизбежны! Без этого вы никогда ничего не достигнете.

«Но в этом потоке слов у него не вырвалось ни одного, которое можно было бы принять за обещание, – разочаровалась вместе с прочими поляками графиня Потоцкая. – Даже самые благоразумные вернулись с этой аудиенции недовольные, но с твердым решением сделать все, что подскажут им честь и любовь к родине.

Не медля ни минуты, все занялись военными делами: набором солдат и пр. Жертвовали все по мере возможности, а то немногое, что оставляли себе, французы не стеснялись брать силой.

Хотя Наполеон и упомянул о недостатке усердия польских вельмож, все же я утверждаю, что ни в одной стране не принесено было с такой готовностью столько жертв, как у нас.

Редкий день не приносил известия о каком-нибудь добровольном приношении. Когда оказался недостаток в деньгах, мы послали всю нашу серебряную посуду на монетный двор».

Наполеон, долгие годы использовавший мужественных польских воинов, стал холоден с поляками, когда вступил на их землю. Причина была и в том, что пришел час решать судьбу польских земель, оказавшихся под властью Наполеона. Правильнее было отдать их народу, заслужившему право на родину кровью на полях битв, но большая политика не позволяла совершить благородный, справедливый и вполне логичный поступок. И Наполеон, овладевший центральной Польшей вместе со столицей, обвиняет… поляков в том, что они не добились собственной государственности:

«Несмотря на благородный порыв, произведенный мною в Познани и в Варшаве, поляки не оправдали вполне моих ожиданий. Характер этого народа пылкий, рыцарский, легкомысленный: у них все делается по увлечению, ничего по системе. Их восторг силен; но они не умеют ни направить, ни продлить его. Те, которые последовали за моими знаменами, показали чудеса храбрости и преданности. Я плачу им здесь долг моей благодарности; но как нация, Польша могла более сделать. Это произошло не от людей, но от обстоятельств. Если бы Польша имела более сильный и более многочисленный средний класс, то она бы восстала за нас в массе. Может быть, если бы дали полякам другой план и систему, и опору более твердую, нежели саксонский дом, то они со временем успели бы сохранить самостоятельность и независимость своего отечества. – После многочисленных обвинений в адрес поляков, Наполеон наконец-то отыскивает собственную вину за эту неразрешимую ситуацию (как истинно великий человек, он способен признать и собственные ошибки). – Не в моем духе было делать вещи вполовину; но я так действовал в Польше, и впоследствии раскаялся. Впрочем, в моем политическом положении едва ли можно было поступить иначе».