Избранное

Лет через пять, кажется, я, работая уже в «Сельской жизни», оказался в день выборов в Верховный Совет СССР в Угодско-Заводском районе. Ивушкин к тому времени «дошел» до первого секретаря РК, встречал меня, столичного журналиста, по первому классу, но, прощаясь, не утерпел, сказал все-таки: «Обижаешься на меня, что не принял на работу? Брось. Все делается, как видишь, к лучшему».

Конечно, на Ивушкина я не обижался, а вот на Василия Либерова – секретаря Галического РК из родной мне Костромской области, дулся. Во время отпуска решил я проведать старых товарищей по Костромской дистанции связи. Их летучка стояла тогда на станции Востошма в семи километрах от Галича. Конечно, гульнули с ребятами, решили сгонять и в Галич. Сели на дрезину, поехали. А навстречу товарняк, вынырнул, как из туннеля, из-за крутого поворота. Мы с дрезины – под откос, дрезина, смятая товарняком, тоже. Рядом шоссейка. Я выбегаю, чтобы остановить попутную. И, нарочно не придумаешь, мчит «газик», как оказалось, ехал в нем первый секретарь РК КПСС Либеров. Остановился, дверцу открыл, я влезаю, «газик» дает газу и доставляет меня в Галический райотдел милиции, где я провожу за решеткой ночь. На утро, даже не оштрафованный, был отпущен. Пошел в райком: извинюсь, думаю, перед первым на всякий случай. Либеров принять меня не захотел. Мало того, написал бумагу о недостойном поведении журналиста (кто я таков ему сказали милиционеры) в Медынский РК КПСС Калужской области.

Помню, когда я вернулся из отпуска и пришел в редакцию, Кузькин, глянув на меня исподлобья, сурово пробасил: «А-а-а, вернулся Стенька Разин!».

Особой роли письмо Либерова в жизни моей не сыграло. В Медыне к тому времени я находился в большом авторитете. А члены комиссии старых большевиков, куда передали для рассмотрения либеровское послание, все до единого бывшие героями моих очерков, ограничились дружеским внушением в моей адрес.

Право, великое дело судьба. Вопреки трезвому разуму, делала она свое дело неуклонно. Я шел по журналистской стезе уверенно. Вскоре стал уже лауреатом премии Союза журналистов СССР. По правилам того времени решение о присуждении этой премии публиковалось во всех газетах Советского Союза, начиная от «Правды» и «Известий», кончая самой захудалой районкой. Конечно, было напечатано оно и в Галической райгазете. Либеров, увидев знакомую фамилию, – это рассказывал мне троюродный брат Витька, работавший после окончания Костромского политехнического института начальником в Галических районных электросетях, – при встрече с ним завел разговор обо мне, высказал желание увидеться. Его желание усилилось, когда я со временем стал спецкором в «Сельской жизни», а затем и в «Правде». Изъездив страну вдоль и поперек, Галич, однако, я обходил стороной.

К Витьке заезжал не раз. Его контора находилась на окраине города, в кабинете «брательника» висели портреты коммунистических вождей. О чем Витькина мать – тетка Лизавета, отпрыск дворянского рода Бертеневых…. вещала родным и близким: «А Виктор-то Иванович (она сына называла теперь не иначе как по имени-отчетству) под Лениным сидит».

Вскоре Виктор Иванович на этой должности «погорел», но, находясь в «обойме», не очень пострадал. Его назначили заместителем директора Буйской мебельной фабрики. Надо отметить: фабрика делала мебель отменную. Гарнитур «Векса», изготовленный в Буе, продавался и быстро раскупался даже в Москве.

Однако вернемся в Медынь – районный городок, с пятитысячным населением, где все друг друга знают. Медынь тянулась вдоль шоссейной дороги рядами деревянных домиков. Из промышленных предприятий здесь действовал лишь льнозавод и мебельная фабрика, стоящая на окраине города, дымящая постоянно своей непомерно высокой трубой. Бывало, смотришь с высокого холма на город и кажется, мебельная фабрика, как паровозик тянет куда-то за собой многовагонный состав медынских строений.

Первый мой выход на задание редакции был в колхоз имени Ильича, где мне предстояло организовать отклик на очередное решение ЦК КПСС. Захожу к председателю колхоза Ивану Петровичу Гучу, объясняю по какому случаю прибыл. Гуч стучит в стенку кричит: «Нина, зайди-ка». Нина оказалась секретарем партбюро. Сделав ужасно серьезно-торжественное лицо, Гуч, показывая на меня, дикторским тоном говорит:

– Нина, товарищ Пискарёв приехал к нам, чтобы… – и пошел, и пошел вещать. Потом вдруг, словно выдохшись, обращается ко мне:

– Ну, ладно, пока она думает, о чем тебе написать, пойдем пообедаем.

Выходим из конторы, за углом которой, приспичило, видимо, Гуч по-простецки справляет малую нужду. Откуда-то появляется пьяненький колхозник. Застегивая ширинку, Иван Петрович, делает ему за непотребное состояние в рабочее время строжайшее, состоящее из лихих ругательств внушение. Колхозник равнодушно проходит мимо. Гуч ругается ему вдогонку, поглядывая искоса на меня, мол, видишь как я прорабатываю нерадивых.

О работе в Медыни я писал много в предыдущей книге своей «Алтарь без божества». Поэтому сейчас ограничусь тем, что напомню, редактором райгазеты был человек необычайной души и таланта Михаил Гаврилович Кузькин, поощрявший всяческую человеческую тематику в материалах. В результате газета больше напоминала не дубово-кондовый партийный бюллетень, а литературный, художественный листок и шла нарасхват. Сам Кузькин писал отличные стихи, поэмы, повести, которые печатал отдельными книгами в Объединенном приокском издательстве, находившемся в Туле.

По выходу очередной книги он, бывало, долго размышлял: ждать, когда пришлют гонорар по почте или поехать в Тулу и самому забрать его – глядишь, побольше получишь: не надо за перевод платить. Но тут вставал новый вопрос: одному ехать или взять для компании кого-то: того же, скажем, Пискарева?

– Но ведь тогда тебя надо водкой поить? – смотрел он сурово в мою сторону.

– Конечно, – простодушно отвечал я.

В конце концов ехали втроем: Кузькин, я и шофер. Приокское издательство, помню первое впечатление, походило на библиотеку, которую здорово потрепал ураган: книги, рукописи в каком-то хаотичном состоянии лежали и висели повсюду – на столах, диванах, спинках стульев. В углу трое мужиков разливали из чайника красноватую жидкость.

– А, Миша, – обрадовались мужики, оказавшиеся редакторами, – давай присаживайся, выпей чайку.

Наливают и мне. Пробую – портвейн!

– Конспирация, брат, не помешает, – объясняют.

И тут я обращаю внимание еще на одного человека – в длиннополом пальто, на рукавах бахрома, глаза слезятся. Обычно такого типа особы встречаются у пивных ларьков. Делюсь наблюдением с Кузькиным, спрашивая, как этот человек мог попасть сюда?

– Да ты что! – взмахивает Михаил Гаврилович густыми бровями. – Это же известный детский поэт Панченко.

Расчеты на экономию гонорара, конечно же, в такой атмосфере улетучиваются, как сон, как утренний туман. Обратно едем чистенькими. Кое-как набираем на поллитровку и колбасу с хлебом. Останавливаемся на полянке, опохмеляемся. Выпили по стопарю: Кузькина потянуло на размышления – долгие, философские. Наливаем по стопарю еще. Смотрим, а закуски – с гулькин нос. Шофер Пашка, пока редактор разглагольствовал, умял почти все. Вот и сейчас запихивает остатки в свой рот.

– Пашка – гнус, ты что пореже не мог метать, – с укоризной к нему обращается Кузькин.

Непосредственность Кузькина была потрясающа. Работая в Медыни, я делил жилплощадь – однокомнатную квартиру с главным агрономом райсельхозуправления Виктором Ходыревым, отбывавшим в Медыни за какую-то провинность наказание. До этого Виктор работал в области. Имел «Москвича». Для нас по ту пору машина в частном владении считалась признаком величайшего достатка. Я удивлялся: «Виктор, как же ты сумел купить ее?». Кузькин, стоявший рядом хладнокровно так, вместо Виктора, отвечает: «Чудак, он же в Калуге на плодоовощной базе работал». – «Ну, и что?» – удивляюсь я. Кузькин усмехается: «Да на базе такую машину за один день «заработать» можно».

Виктор не знает куда деться.

Спустя годы, я повстречался с Михаилом Гавриловичем на одном из писательских съездов России, где он присутствовал как делегат и руководитель Калужского отделения союза писателей РСФСР. К тому времени это был человек-трезвенник, а увидев меня и узнав, что я тут в качестве зам. редактора газеты ЦК КПСС «Сельская жизнь» по отделу культуры освещаю работу съезда, ехидно отреагировал:

– Карьеру делаешь?

Говоря далее о жизни своей, хотел, было, я пропустить воспоминания о службе в областной газете (так же не мало писал о том ранее), но всплывают и всплывают в памяти детали и случаи, о коих просто подмывает поведать.

И опять человеческий фактор. Еду в самый глухой район области – Жиздринский – в дальний колхоз к председателю Алехину. Перед центральной усадьбой машина вязнет в жидкой колее. Иду в село пешком, нахожу контору, на крылечке ее, босой, сидит детина. Прохожу мимо, открываю кабинет руководителя хозяйства – он пуст. Возвращаюсь на крылечко, спрашиваю босоногого детину: «Председателя не видел?». «Я председатель», – слышу в ответ. Пораженный иду за ним в присутствие. Алехин – один из лучших руководителей области и один из числа непьющих среди этой братии. «Мы молимся на него, – говорили мне деревенские бабы, – сам не пьет и мужикам нашим не дает. Радость-то какая!»

Я поинтересовался у Алехина, всегда ли был он противник спиртного.

– Да, нет, пил, да перепил однажды и завязал после этого, – ответил председатель.

– Как перепил?

– Приехал ко мне друг, ну и загуляли. За неделю 180 рублей пропил.

Я прикинул в уме: на 180 рублей тогда можно было купить 3 ящика водки. Стало быть, при своей закуске, друзья их вылакали за неделю. Как тут не перепить!

Был Алехин человеком невероятной физической силы. Помню, праздновали в Калуге день урожая. В центральном парке аттракционы разные. И в частности стоял силомер в виде головы быка. Можно было взять быка за рога, крутануть их, а стрелка внизу укажет – сколько килограммов можешь ты выжать. Алехин решил измерить свои возможности. Крутанул бычью голову и сорвал ее с шарниров. Подошел к другому аттракциону – «Молоту с наковальней». Распорядитель, зная предысторию с «быком», молота в руки Алехину не дал:

– Да ты же мне его или наковальню вдребезги разобьешь.

Да, были люди в наше время. В жиздринских лесах познакомился я, помню, с неким Яковом Трошкиным, партизанским связным, спасшим французского летчика, подбитого над их деревней. Я написал об этом, показал материал секретарю парткома хозяйства, в котором работал Трошкин, а там мне и говорят: «А ты знаешь, что Трошкин был полицаем во время войны, за что получил десять лет. Потом, правда, не все отсидел. У нас тут не все просто. Приходит день Победы. Кого поздравлять – и не знаешь толком. Все воевали да только не совсем известно, кто на какой стороне».

И я побоялся дать очерк в газету. Только когда стал работать в Москве, вспомнил что Яков называл мне фамилию командира своего партизанского отряда, проживающего ныне под Москвой в Первушино. Я разыскал этого командира и узнал, что правда, спасал Яков француза, в полицию пошел по совету партизан, в карательных действиях не участвовал. А посадили его НКВДшники, что он не отдал собственное понравившееся их начальнику ружье. И что они, партизаны, придя с войны, узнав о беде Трошкина, и вызволили его из заточения.

Я смело дал материал после этого в «Сельскую жизнь». Его напечатали. Газета разошлась, в том числе и за рубеж, во Францию, в частности, где мы имели своего собственного корреспондента.

Наверное, через полгода звонит мне из проходной газеты постовой: «Товарищ Пискарев, вас тут хочет видеть один человек». Выхожу – Яков, сияет как медный котелок, в валенках с пришитыми подошвами, засаленный полушубок распахнут, на лацкане помятого пиджака какой-то странный орден.

– Во французском посольстве был. Вот вручили. Обмыть надо, – вынимает из кармана бутылку коньяка, – бабка-то моя мне с собой самогону дала на такое дело.

– Ты что же в таком виде, – киваю на засаленный полушубок и валенки с калошами, – во французском посольстве был.

– Так, а что я еще одену? У меня нарядов нет.

Не было нарядов и у Никиты Егоренкова, совхозного заправщика станции ГСМ, когда я познакомился с ним и узнал, что это он 2 апреля 1945 года сбил с рейхсканцелярии самого Гитлера герб с фашистской свастикой, за что был удостоен ордена Красного Знамени. А герб этот потом привезли в Россию и выставили в Музее Вооруженных сил СССР как экспонат победы. Мы сидели с Никитой, помню, в его ветхой избенке, пили под ворчанье жены бражку, настоянную на рябине, и толковали о судьбах людских. К сожалению, я дал о Егоренкове в областной газете всего лишь информацию в несколько строк. Но ее заметил каким-то образом сотрудник «Правды» Михаил Степичев и мигом примчался к Егоренкову, написав о нем целую книгу. Вот хватка столичного журналиста. Нам, провинциалам, было до нее далеко.

А глубинка калужская удивляла многим. Как-то два наших корреспондента забрели в глухой хутор Думинического района, зашли в магазин и глазам не верят – стоит там коньяк по четыре рубля 12 копеек за бутылку. «У меня и водку-то за 3 рубля не берут, – объяснила продавщица сей феномен, – своей самогонкой обходятся». Ребята на радостях наклюкались, да так, что забыли завести на руках часы, и они встали. Потеряв ориентировку во времени, решили выпить еще, поселившись на время у одной старушки. Очухавшись, стали припоминать, а какое же число сегодня? Не вспомнили. Бабка тоже не знала. Пришлось «за временем» идти к соседям, там говорило радио. Но это так, между прочим.

Однако сказка сказывается, а дело делается. Между этим делом женился я на москвичке. Встал вопрос о поисках работы в столице.

В крупнейшей аграрной газете мира «Сельская жизнь» я оказался по звонку. По собственному звонку из телефона-автомата, что стоял на углу издательства «Правда», где и выходила селянская любимица. То ли я попал на кого-то из заместителей главного редактора, то ли на его помощника – до сей поры толком не знаю, но выслушав саморекомендацию, этот человек дал мне телефон отдела газеты по пропаганде нового и передового опыта, сказав, что там вообще-то есть вакансия. Звоню туда, отвечают, приглашают зайти, заказывают пропуск и через пару минут я шагаю по мраморным ступеням здания, которое в свое время красовалось даже на спичечных коробках. Это было построенное американцами оригинальное архитектурное творение для газеты «Правда», два этажа которого занимала и «Сельская жизнь» – газета ЦК КПСС.

Юрий Юнусов, заместитель редактора по названному выше отделу, решил чуток проверить мои способности. Дал материал, попросил подготовить его к печати. Я глянул, кто автор. Оказалось – Герой Социалистического труда, директор липецкого совхоза «Родина» Владимиров. А организовал статью, означалось ниже, собственный корреспондент «Сельской жизни» Катькалов.

В статье шла речь о промышленном производстве, то бишь выращивании гусей. Дело, действительно, интересное: гуси – не куры. Об этом можно бы рассказать и поувлекательнее, но имена автора статьи и ее организатора меня загипнотизировали. «Этот же Юнусов. – подумал я, – смеяться надо мной будет: смотри-ка, мол, выискался удалец – наших собкоров правит». Я сдал статью обратно без помарок. Юнусов, глянув на мое несостоявшееся творчество, сжал в нитку губы. Я все понял и попятился из кабинета. Хотелось от волнения пить. В коридоре стоял сатуратор, подошел к нему. Жажда в тот момент мучила, видно, не одного меня. Какой-то парень, с похмелья что ли, глотал стакан за стаканом газировку. Мы с ним разговорились. Я поведал о своей печали. «О, нашел о чем жалеть, работать у Юнусова – скулы сведет, давай-ка к нам в партотдел». Я ошалело смотрел на нового знакомого, а он, Виктор Иванович Винокуров, являлся заместителем редактора этого самого отдела. «Идем к Цареву – нашему шефу. Только не дрейфь, предложи ему тему какую-нибудь: он инициативу уважает. Ну, к примеру, возьми любое положение из морального кодекса строителя коммунизма, разверни его, скажи, что можешь от рядового коммуниста об этом статью организовать».