Человек Чубайса

– Как он берет денежки?

– Моими руками, – ответила Оля строго.

В тридцать лет она начнет по-гусарски завивать усы, подумал я. Если, конечно, мужа это не будет раздражать. Только замужество заставит ее уничтожить растительность.

– Гони денежку, – все-таки предложила Оля. Не верила в мою состоятельность, а все-таки предложила. От скуки, наверное. – Я запущу программу и ты все узнаешь о своих перспективах. Уста правды говорят вам, – значительно напомнила она.

– А если правда окажется ужасной?

– Смирись, гордый человек.

– А баксы примешь?

Девица недоверчиво прищурилась:

– Что? Совсем деревянных нет?… – и я физически почувствовал, что видят в этот момент ее вспыхнувшие глаза.

Во-первых, видят заграничную джинсовую рубашку на выпуск. Не бог весть что, но и не на каждом увидишь. Во-вторых, джинсовые штаны, чуть линялые, но по-настоящему линялые. И, наконец, фирменные сандалии.

Обнадеживающее, в общем-то, зрелище, но было видно, что Оля никак не могла встроить меня в привычный пейзаж. Как это так? Рожа самая простая, даже наглая, а деревянных нет.

А у меня действительно были только баксы.

Пять штук, бумажками.

Совсем недавно я выкладывал стопку таких бумажек на стойку «Шоу-Плаза» и, когда девочки трясли передо мной голыми грудями и бедрами, с удовольствием выдавал каждой премию. Там были симпатичные девочки, некоторым я дал бы больше, но в «Шоу-Плаза» не принято давать за раз больше доллара. Почему-то я решил, что Оля (в отличие от указанных девочек) сейчас отошьет меня (что ей доллар?), но, подумав, она кивнула:

– Ладно, выкладывай!

И я выложил долларовую бумажку.

И сразу понял, почему гипсовый старец лишен зрачков.

Девица Оля поспешно спрятала купюру куда-то на пояс, на секунду приподняв кофточку и показав полоску незагорелого живота, но не в кожаную сумку, что демонстративно висела на ее ремне; возможно, это она сама выцарапала старцу зрачки, чтобы он не нашептывал хозяину то, что Оле хотелось скрыть.

– Сдачи не будет? – поинтересовался я.

– Не будет.

– Почему?

– А у нас цены договорные.

– А мы договорились?

– Ну, конечно, клиент, – приветливо произнесла Оля. – Говорите дату.

Я сказал.

– Поздравляю!..

Не спуская с меня внимательных глаз (так проститутки взглядом спрашивают: ничего больше не дашь?), Оля ткнула пальцем в какую-то кнопку.

Пустые глазницы гипсового старца осветились.

Мне показалось, что он презрительно прищурился.

Но, конечно, это только показалось, просто на нижнее веко неизвестного божества упала тень. Что-то в чреве металлической тумбы загадочно заурчало, зашипело. Если там работал мощный компьютер, то, наверное, один из самых первых отечественных – паровой, с ножным приводом, с керосиновым освещением экрана, с негнущейся прямой строкой, теряющейся где-то за пределами темного монитора, наконец, с памятью минуты на полторы, после чего он, конечно, все забывал. Тем не менее (к большому моему удивлению) из специальной прорези медленно выполз факсовый лист.

Самый обыкновенный факсовый лист.

«Вы имеете хорошую жизненную способность и наклонность к физическим удовольствиям,– прочел я и решил: сказано не очень грамотно, но верно. – Иногда вы бываете скучны и с большими претензиями, – (я невольно вспомнил слова бывшей жены). – Иногда вы слишком настойчивы и не совсем честны в борьбе – (на что-то такое намекал мне чистый в сердце и в помыслах Вадик Голощекий, оставивший меня нагишом). – Вы склонны иметь холодный темперамент без малейшего увлечения в чувствах. – (Ну, не скажите! – подмигнул я девице Оле, но она отвернулась. Видимо, судьба клиентов, поработавших с неизвестным божеством, переставала ее интересовать, а может, долго работая с этим всезнающим автоматом, Оля сама научилась провидеть будущее и теперь в упор не видела меня в открывающемся перед нею будущем). – Вы очень честны и преданны в любви и дружбе, – (плохих не держим, согласился я). – Порой даже слишком, – (и это само собой, решил я). – Вас ожидает скорая перемена. Вы долго думали и решили, что это подходящий момент для действия».

Ну вот.

Я посмотрел на Олю.

Девицы из «Шоу-Плаза» за доллар танцевали нагишом, еще с ними можно было разумно потолковать о жизни, но и все. А тут – вся судьба за доллар! Нет, точно, наша страна богаче, наша страна щедрее, наша страна интереснее. Уста правды говорят вам.

Одобрительно кивнув Оле, я неторопливо поднялся наверх, на площадь, над которой нависала тень долгостроя (недостроенная гостиница), такого ужасного, что там не жили даже совы. Может, одинокие бомжи приползают умирать в эти руины, подумал я. Настроение у меня было нормальное. Мало ли что случается в жизни. Главное, продолжать дело. Пересидим, пробьемся. Я считал, что день начался нормально. Конечно, у меня осталось всего четыре доллара, но день, считал я, начался нормально. У стен барахолки, подступившей к метро, густо текла, колыхалась, гудела оглушающая толпа, отовсюду сладко тянуло дымом отечества. Я совсем было решил еще пару долларов потратить на шашлык, но рядом со мной тормознул джип «чероки».

2

Мощная накрученная машина с затемненными стеклами.

Но я сразу понял, кто сидит за рулем, укрыв наглые глаза под наглыми солнцезащитными очками.

Конечно, Шурка.

Шурка Сакс, который в нашем классе, а потом в Водном институте учился хуже всех. Который не хотел учиться. Которого в детстве прозвали Саксом за неистовую страсть к музыке. Правда, саму музыку Шурка не понимал. Ему было все равно – наигрывают «Чижика» или Вебера, главное, чтобы звучал саксофон. Он каменел, услышав голос саксофона. Это было что-то вроде болезни. Когда мы создали школьный джаз, Шурку в очередной раз выгнали из школы, но он регулярно приходил вечером к школе и торчал под окном музыкального класса. В такие минуты даже первоклашки его не боялись. Можно было махать перед его глазами рукой, он ничего не замечал. Но если, не дай Бог, очнувшись, обнаруживал обидчика, расплата оказывалась страшной.

Конечно, Шурка.

Нос у него был как у орла – двуглавого.

На широких плечах голубела джинсовая жилетка на многих заклепках, вместо нормальных штанов он носил потертые джины. Не знаю, были ли на Шурке трусы, но ни майки, ни футболки под джинсовой жилеткой не замечалось. Только темная шерсть торчала, густая темная шерсть, как у медведя.

– Я, блин, гоблин, а ты, блин, кто, блин? – радостно заорал он. – И приказал: – Прыгай в телегу!

Шуркины манеры (если это можно назвать манерами) не изменились. И словарь не стал богаче. «Стрёмно не показываться на глаза! – орал он, круто выворачивая руль джипа. – Я думал, ты в своей сраной Америке. Когда явился? Зачем молчок? – И заржал, заглушая шум города: – Шарахнем шампусика? Шампусик липуч, а, Андрюха?»

Устроились мы в кафушке за барахолкой.

Нескончаемая толпа Шурку не смущала. Наоборот, толпа его радовала. Он любовно смотрел на озабоченных пиплов, безостановочно и как бы даже бессмысленно кружащихся в душном пространстве, строго размеренном торговыми рядами – водовороты, облака, чудовищные скопления серых озабоченных мотыльков, а может, саранчи, кто знает? Он с удовольствием закурил и подсунул мне под нос оба принесенных шашлыка и кружку пива. «А вам?» – ухмыльнулся рябой толстый шашлычник, похожий на пивную кегу. Видно, он хорошо знал Шурку. – «А мне что-нибудь легкое перекусить». – «Ну, кусок медной проволоки устроит?» – «Я тебе пошучу, балабан!»

Все у Шурки здорово получилось.

Без всякого напряга.