Космонавты живут на земле

– Вот поэтому я и хочу, Василий, – нескладно начал Алеша. – Мне кажется, если вы хотите летать на «мигах» и чувствуете, что вот этот тип самолета вам противопоказан, откажитесь от полетов на нем.

Комков пошевелил сухими губами.

– Отказаться? Да вы что, Алеша. У нас все-таки воинская часть, а не кружок художественной самодеятельности. – В его усталом голосе прозвучала грустная усмешка. – Да и притом, что обо мне в полку подумают…

– Ничего не подумают! – запальчиво воскликнул Горелов, и кудряшки зашевелились на его голове. – Да как же можно ложное самолюбие приносить в жертву здравому смыслу?!

– А вы бы отказались? – прозвучал контрвопрос.

– Я бы?.. – Алеша запнулся.

– Вот то-то и оно! – вяло заметил Василий. – Два ноль в мою пользу. Самое трудное – это победить самого себя. Многие полководцы именно поэтому и обрекали свои армии на полный разгром, а народы на страшные жертвы, что не могли в критическую минуту победить себя, выйти и сказать: вот я такой и сякой. Вы мне верили и верите. Но вы не знаете самого главного: раньше я мог, а теперь не могу, освободите меня… Ладно, перестанем об этом говорить, – закончил Комков примиряюще.

Но сон к нему не шел, и усталый мозг снова настраивал на разговор.

– Я очень часто думаю о сегодняшней нашей авиации, – продолжал рассуждать Василий. – Огромные скорости. Перегрузки, от которых мельтешит в глазах, а лицо уродуют гримасы. И вместе с тем кабина – это целая лаборатория. Как же много требуется от тебя, чтобы пилотировать такой самолет! И силенки сколько, и знаний. Попробуй сейчас сядь в кабину, не зная физики, алгебры, теоретической механики. Не много налетаешься. Мне вспоминается, как нам новый наш командир, Кузьма Петрович Ефимков, про войну и поршневую технику рассказывал. Тогда, говорит, иные воевали по принципу: или грудь в крестах, или голова в кустах. Гашетка, ручка, сектор газа, педали – вот и все. Он, конечно, утрирует, но многое верно. Разве сейчас с семиклассным образованием сядешь на истребитель?

– И все равно так же, как и в войну, кроме знаний и физической подготовки, нужно еще одно условие, чтобы летать.

– Какое же?

– Призвание, – тихо произнес Алеша.

– Лирика это, – отмахнулся Комков, – об этом призвании хорошо у поэта одного сказано, вот забыл его фамилию:

Земля нас награждала орденами,
А небо награждало сединой.

А впрочем, давайте лучше завтра договорим. Мне и впрямь пару часочков не грех соснуть. Боржоми не хотите? В наш военторг позавчера завезли, так я пять бутылок взял.

Горелов поблагодарил и отказался. Дождавшись, когда Василий заснет, он вышел из гостиницы. Надо было сдать в политотдел открепительный талон, стать на вещевой учет, зайти к замполиту полка.

Когда через два часа он возвратился, Комков встретил его на пороге. На нем была уже летная куртка песочного цвета с поблескивающей «молнией».

– Вот и хорошо, что пришли. Я с собой ключ брать не буду, зачем он мне в кабине.

– Отдохнули хорошо? – поинтересовался Горелов.

Василий дружелюбно похлопал его по плечу.

– Да что вы меня, как замполит или полковой врач, исследуете? Это им по штату положено такие вопросы перед вылетом задавать.

– Я ваш сосед, – с улыбкой напомнил Алеша, но Комков и тут отпарировал:

– А дистанцию между старшим и младшим летчиком забыли?

– Не забыл, Василий. Только вы мне очень усталым сейчас кажетесь. Не надо бы вам сегодня на ночные. И задание сложное небось?

– Э-э-э, бросьте-ка причитать батенька, – как говаривал один хирург, вскрывая совершенно здорового пациента. Задание как всегда: перехват в стратосфере. Наберу высотенку, атакую в стратосфере цель – и домой. Так что гуд бай, генносе, если перейти на помесь английского с немецким, – засмеялся Василий. Он пытался произвести на Алексея впечатление бодрого, уверенного в себе человека, но тени усталости лежали полукружьями у его глаз. Поняв, что обмануть соседа не удалось, он вздохнул – хочешь не хочешь, а идти надо.

Двери бесшумно затворились, и вскоре быстрые шаги Комкова замерли в лестничном пролете.

Оставшись один, Горелов распаковал свой чемодан с нехитрым холостяцким имуществом. Потеснив в платяном шкафу вешалки соседа, нашел место для шинели и двух военных костюмов, штатских брюк и рубашек. Потом написал коротенькое письмо матери, сообщив, что доехал благополучно и вполне прилично устроился. Покончив с делами, разделся и в одних трусах сел у окна.

Быстрые южные сумерки плотно обволакивали степь, принося с собой после душного дня прохладный ветерок. Картина ночного аэродрома волновала. Алексей пожалел, что не захватил с собой этюдник, подрамник, краски, кисти. Ночной аэродром так и просился на полотно! Т-образные раздольные бетонированные полосы были окаймлены гирляндами зеленых электрических лампочек. Эта дорожка приветливо горевших огоньков бежала вперед, к самому краю летного поля, и казалось, дальше тоже отрывалась от земли, устремляясь вместе с самолетом к голубому, ровно мерцающему звездному куполу ночного неба… То ласково зеленым, то предостерегающе красным, запрещающим посадку светом загоралось и гасло электрическое стартовое Т – издревле знакомый всем авиаторам посадочный знак. Очевидно, это электрики опробовали световую сигнализацию перед полетами.

Почти бесшумно, как большие светлячки, двигались вовсе стороны тягачи-буксировщики, специальные машины, полуторки, выделенные для обслуживания полетов, и немногочисленные легковушки, развозившие по аэродрому старших начальников. Прожектористы дали яркий желтый уч. Он постоял несколько секунд почти вертикально, не в силах достать до безоблачного звездного неба, а потом, разрубив надвое летное поле, лег почти на бетонированную взлетно-посадочную полосу. Стойкий, не колеблющийся свет выделил ровный ряд стоявших на линии предварительного старта истребителей. Черные фигурки летчиков, техников и механиков суетились около них с завидной муравьиной старательностью. Горелов подумал, что там среди них расслабленной походкой шагает и его сосед лейтенант Комков. «Не понравился он мне сегодня… – вздохнул про себя Алеша. – Почему он такой утомленный?.. А говорит любопытно. Интересный парень».

Алеша включил настольную лампу, к которой моментально устремилась целая эскадрилья комаров, взял со стола фотографию летчика в гроздьях мандаринов и на оборотной стороне прочитал выцветшую надпись: «Родная Катя! Энное время ты можешь за меня не волноваться. Очень трудно дался в бою тринадцатый „мессер“. Не зря говорят, что тринадцать – чертова дюжина. А на том „мессере“ был действительно нарисован рогатый черт, и пилотировал его какой-то ас, барон, что ли. Я получил в том бою легкое ранение и теперь не столько лечусь, сколько отдыхаю в Цхалтубо. Природа здесь чудо. Видишь, какие мандарины вымахали. Вот бы Ваську нашего сюда – дал бы им жизни. А о тебе и не говорю. О тебе можно только мечтать. Обнимаю и целую. Вечно твой Виктор».

Алеша бережно поставил фотографию на место, еще раз полюбовался худощавым лицом Комкова-старшего и тотчас же с грустью вспомнил обелиск над Днепром, белозубую улыбку отца на фотографии, хранившейся у матери. «Значит, мы оба выросли без отцов, – подумал он, – с Василием стоит подружиться».

Он выключил свет. Тем временем на аэродроме ночные полеты шли своим чередом. На стоянках запели турбины. Сначала послышался тонкий плавный свист, но вскоре обрел он силу и превратился в рев, водопадом обрушившийся на окрестности. Грозные языки пламени вспыхнули за соплами самолетов, и загудел на все голоса ночной аэродром. Одна за другой стали взлетать боевые машины. По мере их удаления гул турбин становился мягче и тоньше. К голубым звездам полуночного неба прибавились новые: красные и зеленые. Это горели на плоскостях истребителей заветные огоньки АНО.

Потом на летном поле наступило затишье. Только желтый глаз прожектора иногда вспарывал темень над широким полем аэродрома.

Сонная истома одолела Горелова, и он задремал. Алеше снился родной Верхневолжск, яркий летний день после дождика. Он, маленький, шлепая босыми ногами, смеясь, убегает от настигающей его матери. Впереди крутой волжский берег. Он смело кидается с обрыва в реку, долго летит вниз головой, а прохладная вода все не прикасается и не прикасается к нему. И вдруг небывалой силы взрыв наполняет уши режущей болью. Все уплывает в сторону: и мать, и река, и дождевые лужи. Горелов открывает глаза и видит непонятные багровые отблески, мечущиеся по стенам комнаты. Вскочив с кровати, он бросается к окну и каменеет. Его сон действительно был прерван страшным взрывом. За окном – аэродром, но таким еще никогда не видел его Горелов за короткую свою службу в авиации.

По тем же рулежным дорожкам, оглашая сиреной южную ночь, мчится белая «санитарка». Впереди – успевшая ее обогнать пожарная машина. Зябко сник луч прожектора, застыл неподвижно над восточной окраиной летного поля, и в блеклом его свете Алексею представилась зловещая картина. Он увидел яркий костер. Пламя корежило упавший на землю истребитель и так быстро пожирало легкий металл, что пожарная машина была уже явно ненужной.

В желтой полосе рассеянного света прожекторов показались темные силуэты. Это люди со всех стоянок бежали к месту взрыва. Бежали изо всей мочи, хотя твердо знали, что случившегося уже не поправишь и они совершенно бесполезны человеку, погребенному под грудой горящих обломков.

Охваченный смутным беспокойством, Алеша стремительно оделся и тоже побежал на аэродром. Ветер свистел у него в ушах, фары обгоняющих автомобилей слепили глаза, а он бежал все быстрее и быстрее, еле успевая переводить дыхание. Когда он приблизился к месту падения самолета, шаги его стали медленнее, а дыхание тяжелее. Пламя, угасающее под струей из брандспойта, уже долизывало высокий стрельчатый киль. Пожарники разгребали обломки. Горелов, втиснувшись в кольцо людей, увидел, как один из пожарников положил что-то на развернутые носилки, а другой негромко, но так, что многие расслышали, произнес:

– Здесь еще кисть с часами.

И Алексей понял – речь шла о человеке. Нехорошее предчувствие сдавило грудь. В отсветах угасающего пламени появилась фигура замполита, коренастого, со шрамом во всю щеку, подполковника Жохова, которому несколько часов назад представлялся Горелов. Замполит, подойдя, скользнул горестными глазами по лицу новичка и глуховатым голосом курильщика проговорил:

– Зря пришли, лейтенант. Не надо бы вам…

Алексей почувствовал, как свинцовой тяжестью наливаются ноги. Мимо него на санитарных носилках пронесли небольшой комок, накрытый белой простыней, – так мало осталось от человека, находившегося в кабине истребителя, дышавшего и говорившего несколько минут назад.

На огромной скорости примчалась «Волга». Из-за руля выскочил всклокоченный и злой комдив. Он сегодня не был на ночных полетах и только что приехал из города, расположенного в восьми километрах от летного поля – там находилась его квартира. Кольцо людей разомкнулось, словно разрубленное, и по образовавшейся просеке Ефимков тяжело и угрюмо прошагал к обугленным останкам самолета. Безмолвными тенями его сопровождали замполит Жохов, инженер и командир полка – щеголеватый, с тонкой талией, черноглазый майор Климов. Не оглядываясь на них, огромный, как монумент, Ефимков односложно спросил:

– Климов, вы все время держали с ним связь?

– Да, товарищ командир.

– Что он радировал?

– На двенадцати тысячах метров, после выхода из атаки, передал: чувствую тряску. Потом на две минуты связь прервалась. Я несколько раз его запросил – почему молчите? В наушниках сначала послышался стон, затем он очень отчетливо, хотя и слабым голосом, ответил: «Мне плохо».

– Это я знаю! – грубо перебил Ефимков. – Еще какие детали вам известны?

– Надо прослушать ленту магнитофона.

– Спасибо за совет! – отрезал комдив, и даже в полумраке огромные его белки гневно блеснули. – Я вижу, майор, на вас очень плохо действует бессонница, если даете такие само собой разумеющиеся рекомендации. Почему не проконтролировали лейтенанта Комкова перед допуском его к ночному полету?

– Он недавно прошел ВЛК,[1 - Врачебно-летная комиссия.] – тихо сказал замполит Жохов, – кардиограмма была хорошей, да и все другие показатели на месте.