Над Москвою небо чистое

– А теперь к делу, – сказал Румянцев. – С лейтенантом Вороновым все ясно. Два поверочных полета он выполнил «на отлично». Лейтенанту Стрельцову был дан усложненный полет – тактический. Вот об этом пусть нам и доложит его командир.

Султан-хан покачал головой.

– Собственно говоря, доложит лейтенант Стрельцов, – уточнил он. – Я задам ему несколько вопросов.

Алеша напряженно ждал, догадываясь, что сейчас ему устроят экзамен. Чуть-чуть усмехнулись тонкие губы Султан-хана.

– Лейтенант Стрельцов, сколько церквей в центральной части города?

Алеша в удивлении раскрыл рот.

– Церквей? – вырвалось у него.

– Да, да, именно этих памятников старины, в недалеком прошлом мест отправления культа.

– Почему в недалеком прошлом? – засмеялся Боркун. – В одной служба и до сих пор идет. Сам видел бородатого батю в рясе…

Султан-хан остановил его поднятой рукой:

– Не мешай, Василий Николаевич. Отвечайте, лейтенант Стрельцов.

– Ну, кажется, четыре, – пробормотал Алеша. – Я их не считал.

– Ай как плохо. – Султан-хан неодобрительно покачал черной головой. – Во-первых, докладывая старшему, не говорят «ну». Так ишаку говорят, когда заставляют его везти на базар бурдюк с кислым молоком. Во-вторых, докладывают без «кажется», и, в-третьих, церквей все-таки шесть, а не четыре.

Алеша беспокойно заерзал на скамье и ладонями сжал коленки, обтянутые синими габардиновыми бриджами. Капитан самодовольно ухмыльнулся, будто замешательство молодого летчика доставило ему большое удовольствие.

– Пойдем дальше. Что видели на шоссе?

– Много автомашин.

– Точнее, сколько?

– Штук тридцать – сорок.

– Неверно. Более шестидесяти. А сколько труб в районе вокзала?

– Около десяти.

– Опять неверно. Всего пять. А сколько эшелонов стояло на узле?

– Один эшелон под парами, другой головой на север, паровоза нет, – бойко доложил Алеша и густо покраснел, потому что его слова покрыл дружный взрыв хохота.

– Сами вы паровоз, – добродушно похлопал его по плечу Боркун. – Как же можно определить, где голова эшелона, если нет паровоза?

Румянцев платком отер набежавшие от смеха слезы.

– Хватит, товарищи, этак вы совсем смутите человека. У меня к вам, товарищ лейтенант, последний вопрос. Скажите, сколько вы видели в воздухе самолетов и что это были за машины?

– Ни одного не видел, – с пылающим лицом потупился Алеша.

– Это правда, товарищ капитан?

– Ко всеобщему огорчению, ошибка, товарищ старший политрук, – окончательно добил Алешу его командир. – В воздухе самолеты встречались нам трижды. Над городом мы держали восемьсот метров, а на встречном курсе с превышением в двести – триста метров прошла семерка «пешек». Стоило поднять голову – и можно было их увидеть, как собственное отражение в зеркале. При подходе к аэродрому ниже нас пролетела пара «яков» с курсом сто – сто двадцать градусов, и, когда мы стали на круг, в хвосте у нас шел один самолет нашего полка. Хвостовой номер пять.

Алеша слушал и удивлялся способности Султан-хана так много увидеть за какие-то двадцать минут полета!

– Теперь давайте суммируем, – уже без улыбки произнес Румянцев. – Не сердитесь, Стрельцов, за этот маленький экзамен. Ему подвергается каждый перед первым боевым вылетом.

Черные глаза Султан-хана, таившие секунду назад насмешку, стали холодными. Он вытянул руку ладонью вверх.

– Поле боя летчик-истребитель должен знать как свою собственную ладонь, – пояснил он неторопливо. – А это значит – все видеть, все запоминать. Вы в полете ничего не видели и ничего не запомнили, а хотите, чтобы я послал вас за линию фронта. Да вас первый же «мессер» собьет. Подкрадется из-за тучки, чирк – и готово. А мне потом на родину вам пиши. А у вас там, наверное, мамаша и папаша, может, и красивая невеста.

– Это к делу не относится! – вспылил Алеша, но Султан-хан не обратил на его слова никакого внимания. Обращаясь уже к одному Румянцеву, коротко и решительно заключил: – Одним словом, товарищ комиссар, пускать в бой лейтенанта Стрельцова рано. Дам еще два-три ознакомительных полета.

– Действуйте, – согласился Румянцев и встал, давая понять, что разговор закончен.

Султан-хан взял со стола шлем, оглянулся на Боркуна:

– Идем в столовую. Обед сегодня мы, кажется, заслужили.

– Похоже, – подтвердил Боркун, попыхивая зажатой в зубах трубкой.

Алеша, понурившись, поднимался по узким, пахнущим смолой ступенькам землянки. Какой же он летчик-истребитель, если его отчитали сейчас, как самого безнадежного первоклассника? Нет, никогда он не научится так быстро охватывать и запоминать все в полете, как это умеет делать его командир эскадрильи.

Наверху солнце обласкало лицо, день пахнул свежим ветерком, беззастенчиво коснувшимся его пылающих щек.

Султан-хан приблизился к нему, оскалив в улыбке белые зубы, толкнул в бок:

– О чем задумался, джигит? Держи голову выше! Сейчас обедать, потом два ознакомительных полета, и будет видно.

Ехала полуторка, поднимая душную сентябрьскую пыль, и одного кивка головы Султан-хана оказалось достаточно, чтобы надрывно застонали ее клепаные тормоза. Из окошечка высунулось широкое, в мелких веснушках лицо шофера:

– Капитан Султан-хан, садитесь рядом.

– Поехали, товарищи! – оглянулся горец на Боркуна и лейтенантов. – В обороне харч – первое дело. Еще Суворов об этом говорил.

До захода солнца Султан-хан дважды поднимался в воздух на «спарке» с Алешей Стрельцовым и приказывал ему летать по разным маршрутам в зоне аэродрома. Алеша с удивлением заметил, что после «проборки» стал совершенно по-иному относиться ко всему, что встречал в полете. Раньше его внимание почти целиком было занято доской приборов и основными ориентирами, по которым он сверял маршрут, теперь же он постоянно вглядывался в пестрые контуры земли, успевал осматривать голубое воздушное пространство и впереди, и над головой, и по сторонам. После посадок снова следовали придирчивые вопросы, но теперь Алеша отвечал на них спокойно, быстро и почти всегда точно. Несколько раз Султан-хан хлопал себя по жилистой загорелой шее и с удовольствием восклицал:

– А здесь наврал, определенно наврал!

У Алеши ёкало сердце: значит, опять не даст разрешения на боевой вылет. Он начинал ненавидеть комэска: его самодовольное горбоносое лицо казалось злым, голос заносчивым и оскорбительным. Получив ответ на последний вопрос, Султан-хан поднялся с земли, на которой сидел в своей любимой позе, поджав под себя ноги в щегольских мягких сапогах, и хлыстиком стегнул по одинокой поблекшей ромашке, неизвестно по какой прихоти судьбы не затоптанной до сих пор шинами руливших самолетов, сапогами бегавших по аэродрому людей.

– Зачем цветок обижаете, товарищ капитан? – не вытерпел Алеша.

Султан-хан криво улыбнулся, и на мгновение в его черных глазах отчетливо проступили тоска и боль.

– А не терплю я его, этот цветок, – резко ответил капитан. – Всегда врет – любишь, не любишь, а на поверку одно несчастье выходит. Впрочем, лейтенант, если он сослужил вам службу, угадал любовь вашей избранницы, я готов принести извинение, – закончил комэск со своей обычной усмешкой.