Тайна гибели Сергея Есенина. «Черный человек» из ОГПУ

Но, как известно, все тайное рано или поздно становится явным. Когда-нибудь прояснится и загадочная смерть в 1932 году и самого Устинова – его нашли в петле в собственной московской квартире. То ли его «убрали», так как он «слишком много знал», то ли несчастного совесть замучила. И уж совсем кощунственно выглядит могила Г. Устинова (особенно его бюст) напротив мемориала Сергея Есенина.

Анна Яковлевна Рубинштейн, она же Елизавета Алексеевна (Елизавета Александровна, Надежда Николаевна), она же «тетя Лиза», нареченная женой Г. Ф. Устинова, работала ответственным секретарем ленинградской вечерней «Красной газеты». Более подходящей кандидатуры на роль заботливой и сердобольной хранительницы покоя Есенина в гостинице «Англетер» трудно было придумать. Порученное ей задание – обеспечить информационное прикрытие убийства Есенина – она выполнила далеко не безупречно, но смогла напустить необходимого тумана и флера в рождественской и в предновогодней суете, когда в столице кипели страсти на завершавшемся XIV съезде РКП(б). И потому все сошло ей с рук.

Люди поверили ее сумбурной писанине от имени «тети Лизы», «искупавшей» поэта в несуществующей ванне пятого номера, «носившей» в апартаменты Есенина свой самовар, хотя в этом не было никакой необходимости.

Статья-воспоминание о последних четырех днях Есенина, написанная, по мнению есениноведов Э. Хлысталова, В. Кузнецова и других авторов, за своего мужа, Г. Ф. Устинова, истерично-сентиментальная, что выдает, как уже говорилось, автора-женщину. Назойливое стремление утвердить читателей в мысли, что поэт остановился именно в пятом номере «Англетера», а они – его заботники из 130-го номера – недосмотрели за поэтом, вольно или невольно дали свершиться ужасному: самоубийству Есенина. Все это лишь укрепляет уверенность в спланированности проведенной операции по ликвидации поэта. По приказу свыше Устинова-Рубинштейн могла не только облить грязью «гроб Есенина», но и совершить любое подлое дело. О чем она думала, когда ее поставили к стенке в Соловках, – о Троцком и кровавых расправах во имя мировой революции? Не знаем. Но имя замученного и оболганного поэта она вряд ли вспомнила.

Поэт, переводчик Михаил Фроман (Фракман)

Следующий персонаж – Василий Васильевич Князев, сын тюменского купца, владельца двух магазинов, стихотворец-фельетонист, псевдоним Красный Звонарь, богохульник, – сторожил тело Есенина в ночь с 28-го на 29 декабря 1925 года в Обуховской больнице. Сообщник по клевете на замученного Есенина. Покрыватели убийства Есенина не могли допустить даже внешнего осмотра трупа случайными людьми: настолько лицо Есенина, вероятно, после пыток, было обезображено. Князев, сотрудник ГПУ, ночевал в морге с целью не допустить осмотра тела поэта.

Сохранившиеся протоколы собраний «красногазетчиков» помогают представить личность поэта-ремесленника: анархист по натуре, он игнорировал так называемую партийную работу, частенько устраивал в редакции «бузу», выбивал, где только возможно, гонорары за свои рифмованные отклики на злобу дня.

Мемуарные и другие источники говорят: постоянно льнул к партийному вождю Г. Е. Зиновьеву, бывал у него дома, получал от него различные подарки и моральную поддержку; охотно, за мзду, выполнял сомнительные поручения; когда зиновьевская команда была вытеснена с высоких постов, ругал на всех перекрестках Сталина не столько по соображениям идеологическим, сколько из-за потери кормушки. Систематически делал вырезки из газет, в которых критиковался его идол.

Троцкий вряд ли лично просил Князева «постеречь» тело Есенина в мертвецкой Обуховской больницы, но назвать его имя в качестве помощника в заметании следов преступления мог, ведь он сам в 1920 году пригласил Красного Звонаря в бригаду «Поезда наркомвоенмора». Князев счел, очевидно, за честь обеспечить главковерха свежерифмованной продукцией, курсировал (сколько времени – нам не известно) в ощетинившемся пушками и пулеметами карательном «штабе» Троцкого.

К тому времени сошла на нет и сомнительно-шумная известность Красного Звонаря – под таким псевдонимом любил выступать Василий Князев, сочинитель бойких стихотворных фельетонов, большевистских агиток и безбожных куплетов. Он вполне подходящий прототип Ивана Бездомного из «Мастера и Маргариты» Булгакова, но, в отличие от художественного персонажа, никогда не сомневавшийся в своем поэтическом таланте.

Князев пел оды коммунистам далеко не бескорыстно. По воспоминаниям современников, он мог зарифмовать любой «социальный заказ» и «сшибал» в редакциях не без помощи всесильного Зиновьева наивысшие гонорары.

После XIV съезда РКП(б) и особенно после 1929 года Князева, пропагандиста красного террора и мировой революции, выставили на задворки литературы, против чего он возмущался, кроя на всех углах Сталина. «Ваша судьба, – писал ему в тот период его друг Лелевич, – вызывает во мне целый взрыв возмущения. – И успокаивал: – …Крепись! Классовая и неотделимая от нее историческая справедливость возьмет свое!» По закону нравственного возмездия в 1937 году пришел черед Красному Звонарю отвечать за рифмованные призывы к кровавому насилию и отрицание всего святого.

Теперь, надеемся, понятно, почему в ночь с 28-го на 29 декабря 1925 года Князев сторожил тело Есенина в морге Обуховской больницы на Фонтанке.

Не мог Князев разделять мнения о насильственной смерти поэта. Не для того он был приставлен цепным псом у заледенелого тела. Подпись под элегической балладой («Живший его стихами») насквозь лицемерна. Никогда Князев не преклонялся перед талантом Есенина и близких ему крестьянских поэтов – достаточно прочитать его пышущую ненавистью к ним книжку «Ржаные апостолы…», в которой он «стирает в порошок» Николая Клюева и его собратьев по перу, глумится над Россией и поет дифирамбы кровожадному Интернационалу.

«Все мы труп бесценный охраняем», – пишет странный ночной сиделец.

«С какой целью? – задаем мы резонный вопрос. – Почему на роль сторожа выбран не какой-нибудь служитель прозекторской (здесь работали восемь человек), а заботливо опекаемый партцарьком Зиновьевым преданный ему бард?»

Проверка показала: Князев действительно провел ночь в морге Обуховской больницы, охраняя тело убиенного поэта Есенина.

Какой-то абсурд в стиле Гойи. Он присутствует во всей англетеровской истории: в контрольно-финансовых списках жильцов гостиницы фамилии Есенина нет, но его упорно в нее «поселяют»; ванны в пятом номере нет (сохранилась инвентаризационная опись «Англетера», март 1926 года), но лжеочевидцы «затаскивают» в нее поэта, да еще присочиняют для пущей убедительности скандальный сюжетец с мнимой ванной. Милиционер, вчерашний наборщик солидной типографии, прошедший комиссарскую выучку и сдавший экзамен в секретно-оперативной школе, составляет полуграмотный «акт» и дает его на подпись явно избранным понятым; следственный фотограф почему-то устраняется, а на его месте в злосчастном пятом номере тут как тут придворный кремлевский мастер Моисей Наппельбаум, влюбленный в Свердлова и Дзержинского и так «кстати» пожаловавший из Москвы. Тело поэта еще не остыло, нет еще результата судмедэкспертизы, а ленинградские газеты наперегонки сообщают о самоубийстве, наконец, исчезают многие важнейшие документы есенинского «дела», как будто речь идет о зауряднейшем бомже, а не о великом русском поэте, стихи которого уже при жизни переводились в двадцати странах.

Однако пора давать ответ на поставленный выше недоуменный вопрос, связанный с ночным добровольцем. Василий Князев сторожил тело Есенина по чьему-то прямому приказу, а не по своей воле и душевному порыву (такового у него просто не могло быть). Здесь «темные силы» явно перестарались с подстраховкой: Красному Звонарю надо было бы помалкивать о щекотливом поручении, а он, томимый зудом версификаторства и гонорара, раззвонил на весь Ленинград. Не ошибемся, если предположим, что Князев выполнял в ГПУ роли самого дурного свойства (о его подобной склонности пишет в мемуарах хорошо его знавший по работе в «Красной газете» литератор А. Лебеденко, приятель К. Федина).

Цель палачей и их порученца в морге Обуховской больницы: не допустить к осмотру тела поэта ни одного человека, ибо, повторяем, сразу же обнаружились бы страшные побои и – не исключено – отсутствие следов судмедэкспертного вскрытия. Поставленную перед ним кощунственную задачу негодяй выполнил – не случайно в 1926 году его печатали, как никогда. Иуда щедро получал свои заработанные на крови сребреники. Другое объяснение странного дежурства в мертвецкой стихотворца-зиновьевца трудно найти.

По почте Красному Звонарю пришла следующая эпиграмма с примечательной анонимной подписью:

Циничен, подл, нахален, пьян
Средь подлецов, убийц и воров
Был до сих пор один Демьян —
Ефим Лакеевич Придворов.

Но вот как раз в Великий пост
Из самых недр зловонной грязи
Встает еще один прохвост —
«Поэт шпаны» – Василий Князев.

    Не Есенин
Вероятно, подпись не случайна. Аноним, может быть, что-то знал о кощунственном задании Князева в мертвецкой Обуховской больницы.

В 1937 году Красного Звонаря расстреляли по статье 58–10. Реабилитирован в 1992 году. Жаль, что тогда расхожая формула «антисоветская пропаганда» не комментировалась. Он всю жизнь был ярым советским пропагандистом, только в Кремле хотел видеть не диктатора Сталина и его окружение, а Троцкого, Каменева, Зиновьева и им подобных.

Вольф Иосифовича Эрлих. На Эрлихе во многом замыкалась скованная вокруг покойного поэта гэпэушная цепь. Ему-де посвящена элегия «До свиданья, друг мой, до свиданья…», к нему вились нити последних печальных церемоний. Одну из таких ниточек в клубке лжи и лицемерия удалось распутать.

Эрлих оформлял «Свидетельство о смерти» Есенина в загсе Московско-Нарвского района.

Оно теперь известно. Документ подписала заведующая столом загса Клавдия Николаевна Трифонова, хотя не имела права этого делать, так как «Англетер» территориально примыкал не к Московско-Нарвскому, а к Центральному району (соответствующие списки 184 проспектов, улиц, переулков нам известны).

Именно таким образом удалось разоблачить секретного сотрудника ГПУ Вольфа Иосифовича Эрлиха (1902–1937). Есениноведу В. Кузнецову в руки попало его студенческое «дело», из которого выяснилось следующее.

7 июня 1902 года раввин Симбирска И. Гальперн записал: «…у провизора Иосифа Лазаревича Эрлиха от законной его жены, Анны Моисеевны, родился сын, которому по обряду Моисеева закона дано имя Вольф». Через 28 лет он пропоет свою «Волчью песнь»:

Я ли это —
С волей на причале,
С песьим сердцем,
С волчьей головой?
Пойте, трубы гнева и печали!
Вейся, клекот лиры боевой!

И далее:

…Но когда заря
Зарю подымет,
В утренней
Розовокосой мгле,
Вспомню я простое волчье имя,
Что мне дали на моей земле.
И, хрипя
И воя без умолку,
Кровь свою роняя на бегу,
Серебристым
Длинномордым волком
К вражьему престолу пробегу…

В этом «романтическом» стишке речь, конечно, идет о коммунистической заре и ненавистном автору царском престоле. Метафора «с песьим сердцем» отражает внутреннюю сущность Эрлиха, внешне добродушного, приветливого, открытого, на самом же деле – злобного, скрытного, холодно-циничного.

После окончания 2-й симбирской советской школы 2-й степени имени В. И. Ленина (Эрлих учился в здании бывшей гимназии, где совершенствовался в науках будущий вождь пролетариата) он в 1919 году поступил на историко-филологический факультет Казанского университета, где числился до июня 1921 года.

Процитируем отрывок еще из одного стишка В. Эрлиха:

…Много слов боевых живет в стране,
Не зная, кто их сложил.
Громче и лучше на свете нет
Песни большевика.
И этой песне меня научил