Русский Моцартеум

Сансаныч скомкал лист бумаги и поджег его в пепельнице, подождал, пока он сгорит до конца, и аккуратно растер пепел.

– Дело в том, что возможен любой исход операции. И запасной аэродром тебе не повредит.

– Естественно.

– Это очень большая тайна, – серьезным тоном произнес Сансаныч. – Кто его знает, как пойдут отношения между нами и американцами. И еще: пресловутый византийский фактор. У нас в конторе как с погодой: все может быть…

– Понимаю, – произнес я.

– С другой стороны, пока американцам известно меньше, чем они хотели бы знать.

– Да, шеф, так и должно быть.

– Пока наверху царствует эйфория: все кругом друзья, а враги то ли испарились, то ли перебазировались на другие планеты, преимущество у них резко возросло. – Сансаныч посмотрел на меня так, как смотрит строгий преподаватель на нерадивого ученика. – Знаешь, какого оружия больше всего опасаются англо-саксы?

Я пожал плечами.

– Думаю, это межконтинентальные баллистические ракеты, шеф.

– Вот ты и не прав. У тех же межконтинентальных ядерных ракет есть крупный недостаток – их пускают с установок постоянного базирования, которые может засечь вражеская разведка. И все равно: американцам нужно принять целый комплекс контрмер. Какое же асимметричное оружие имеется у нас, у русских?

– Не возьму в толк, – пожал я плечами и спросил: – Может, наше разгильдяйство или неадекватность?

– Пожалуй, ты угадал, самое опасное для них оружие – наша русская непредсказуемость. Иными словами, то, что они не в состоянии нейтрализовать, поскольку этого не видно. Как-то мне рассказывал один американский умник: «Мы постоянно спотыкаемся о ваш чисто „русский феномен“. Так посмотришь, вы такие же – волосы светлые, глаза голубые, а станешь общаться или, не дай Бог, иметь серьезные дела… Что с вами ни затеешь – ничего не получится. Как будто вы инопланетяне. Вот негры – черные, китайцы – желтые, индейцы – красные, – здесь все ясно как день. А вы – другие! Но встречают-то по одежке, то бишь по облику. Так взяли бы и покрасились, к примеру, в зелёный цвет, чтобы нам сразу понятно было: а! это же русские!..»

– В этом что-то есть, шеф.

– Вот почему противник бессилен и при удобном случае сваливает свои поражения на полях сражений на войну без «цивильных» правил, на безжалостного «генерала Мороза», я уж молчу про «штабели» трупов на тех же Зееловских высотах под Берлином, которыми маршал Жуков якобы «вымостил» себе Победу и еt cetera! – Сансаныч замолчал, потом встал и, подойдя к окну, долго высматривал там что-то.

Вернувшись на свое место, он сел. Сложив вместе кончики пальцев, уставился на свои руки.

– Мы не знаем, – сказал он, – планов нашего верховного руководства и, скажем так, нашей внутренней оппозиции. Не знаем, насколько они готовы рисковать: подставляться самим или подставлять нас.

– Понятно. – Я задумчиво сдвинул брови. – Могут подстроить любую помеху или каверзу?

– Вот именно, – кивнул Сансаныч.

Эти московские штучки с подковерными интригами не по мне.

– Подробности нас сейчас не интересуют, как и то, будут ли они действовать нагло, как традиционные янки, или пойдут на мягкий «демократический» вариант. Я имею в виду Мишу-Маркуса. Сам знаешь, его могут заставить выложить все, что ему известно. Современные психологические методы и психотропные средства развяжут язык кому угодно. Вот этого нельзя допустить ни в коем случае. Вот почему нам – а конкретно тебе! – нужно прибегнуть к своеобразной игре, навязанной американцами. Я верю в Вольфа больше, чем в святость Папы Римского. Если нам повезет и наш тандем сыграет как надо и по навязанным нами нотам, тогда наши шансы на успех стремительно возрастут. Но мы должны быть первыми в любом случае.

IV. Страсти и хобби

Et cetera…[6 - И так далее (лат.)]

И вот я в Берлине. Вольфганг Риттер собственной персоной. По прилету в аэропорт Шёнефельд я добрался до Берлина и позвонил из «автомата» Маркусу. Трубку сняла Андреа, его жена, и передала мужу, что с ним хотел бы поговорить один знакомый. Мы с Маркусом соприкасались по работе нечасто, он сразу узнал меня по голосу.

– О-о! Это вы! – воскликнул Вольф, для которого тембр моего голоса был своеобразным паролем: он утверждал, что меня нельзя спутать ни с кем.

Я представился журналистом из солидной гамбургской газеты «Ди Цайт» и попросил назначить дату для интервью. Мы договорились о рабочей встрече в отеле, где я остановился, – в трехзвездночном «Waldhaus Muehlenbeck»[7 - «Вальдхаус Мюленбек».], с ненавязчивым движением транспорта, быстрой досягаемостью центра Берлина и сравнительно дешевой платой.

– Может, завтра и приступим к делу? – предложил он.

Как признался во время встречи сам Вольф, журналисты нынешней осенью осаждали его своими просьбами о встречах; интервью он давал почти непрерывно, а домашний телефон на даче звонил постоянно. Это было время череды политических процессов против него, затеянных немецкой Фемидой.

Для Маркуса я был воплощением настоящего русского мужчины, как он неоднократно признавался мне.

С ним я был, как всегда, корректным, поскольку к этому обязывало его видное положение в бывшей системе спецслужб в ГДР, да и его почти что «княжеская» родословная. Сразу создавалась непринужденная атмосфера, в которой возникали искренность и доверие.

– Две тысячи лет назад из тебя получился бы классный христианский миссионер, – подшучивал в таких случаях шеф.

… Мы встретились с Маркусом Вольфом так, как будто расстались вчера. Мне не нужно было начинать с официального представления, да у нас и не было для этого времени. Поэтому я без промедления включился в разработку интервью. Первая часть касалась моего коллеги из Москвы, который в прошлом отвечал за контакты с Маркусом (после его ухода образовался вакуум). Потом были оценки и анализ ситуации после распада ГДР и главное – беспомощность ее тогдашнего руководства предпринять что-либо кардинальное. По ходу беседы я делал краткие заметки. Записанные на диктофон вопросы и ответы для будущих публикаций не заняли много времени. У меня была хорошо отработана система ведения диалогов, на каждую ситуацию – свой наводящий вопрос. С журналистской сноровкой я старался раскрутить собеседника как можно быстрее – за час-полтора, и во время вояжей в лесную резиденцию экс-генерала под Берлином более не допекал его.

Разумеется, я предупредил Маркуса Вольфа о новом американском «друге» из Квинса (район Нью-Йорка)по имени Джонни. И рассказал о том, что наше руководство считает, что ему обязательно нужно встретиться и по возможности наладить приятельские отношения. Но нужно было обставить это событие обоснованной легендой. Для Джонни я – сотрудник БФФ, а официально, под именем Вольфганга Риттера, немца, проживающего в Берлине на Унтер-ден-Линден, занимаюсь вопросами бизнеса в компьютерной фирме «Гандвик».

– У вас, герр Вольф, не должно быть никаких сомнений, – заверил я коллегу. – Джонни – человек честный и заслуживающий доверия. Гражданин США. Он успешный и состоятельный бизнесмен. В общем, с моей стороны вам вручены верительные грамоты, а в остальном вы, как человек самостоятельный, можете согласиться на взаимодействие или… или послать этого янки на три известные в русском алфавите буквы.

Вольф пожал плечами, что означало: ладно, приводи, а там разберемся…

Я несколько раз приезжал к нему в загородный дом и полюбил этот пятачок бранденбургской земли. Недалеко от резиденции Маркуса раскинулось небольшое озеро, которое в любое время суток выглядело всегда необыкновенно. Причем независимо от сезона или времени суток, будь то осенний вечер, когда лучи предзакатного солнца ласкали душу без остатка своей умиротворенностью, или же разгар летней ночи, когда зеркальные блики и серебряная дорожка от громадной полной луны томила сердце какой-то вселенской грустью…

Согласно разработанной еще в Москве операции, мы встретились с Джонни «случайно» в небольшом берлинском ресторанчике недалеко от Европейского центра, и наша с американцем обоюдная страсть к коллекционированию оружия – холодного и огнестрельного – послужила прологом к неформальным дружеским отношениям. И это не было дежурной фразой…

Помнится, еще мальчиком я интересовался оружием. Я родился в Москве. Наш дом стоял напротив Политехнического музея. Мы со сверстниками лазили где попало. По крышам добирались с ребятами аж до Кремля. Охранники, конечно же, гонялись за нами, но только пугали, а так щадили нашу мальчишескую страсть к приключениям. По каким только чердакам и подвалам нас не носила нелегкая! И чего только мы не находили в кромешной темноте каменных казематов!.. Помнится, я отыскал наган с пятью неизрасходованными патронами. Отмочил оружие в керосине, протер, и потом мы брали его с собой, когда собирались в стайку и шли на улицу. Сколько было гордости, храбрости и понта – словами не пересказать. Но взрослые обнаружили этот пистолет. Мать отнесла его в милицию. Наше мальчишеское горе было неизбывно. С тех пор я остался фанатом оружия. Через мои руки прошли трофейные финские ножи, морские кортики, сухопутные кинжалы и даже кривая персидская сабля – ятаган… Любовь к холодному и огнестрельному оружию, моя страсть к охоте – все это, конечно же, сдружило меня с американцем.

Естественно, мы живые люди, и у меня был период, когда я был стопроцентно убежден в якобы существующих опасностях для подлунного мира, исходящих от сионизма и масонства. После падения СССР и вынужденного «самостроительства» я перечитал много литературы, находившейся под запретом, набрался уму-разуму и стал в своем роде «просвещенным» патриотом. А впоследствии, во время наших экспресс-встреч с одним из знакомых Джонни, который входил в одну из масонских лож, я получил возможность продолжительно общаться с ним, задавая прямые вопросы и получая такие же искренние ответы. Не обнаружив ничего криминального, я стал спокойнее относиться к «вольным каменщикам».

При моем участии состоялось первое рандеву Маркуса с Джонни. И уже одно то, что американец оказался в Берлине со своей женой Инге, располагало к доверительным отношениям, было своеобразным гарантом неформальных отношений. Причем супруги Маркуса и Джонни напоминали родных сестер, хотя жена Джонни – Инге – была шведкой, а Андреа – немкой.

«Немецко-американскую» встречу пришлось организовать в «моей» квартире на Унтер-ден-Линден.

Когда гости прибыли с женами в мои апартаменты, их ожидал богатый стол с немецко-русской кухней. Моя «сестра» Валентина сдирижировала наш междусобойчик на светском уровне. Она постаралась на совесть и приготовила все с большим вкусом. Нужно было видеть, какой Валентина организовала стол! Описать невозможно – скажу лишь, что там было все: царское жаркое, котлеты по-киевски, холодец с хреном, расстегаи; рыбные, сырные и мясные платы; мясной и рыбный гриль готовился на глазах у гостей. И пирамиды фруктов, фруктовый коктейль с «кишмишным» виноградом и роскошный выбор напитков.

Первый этап знакомства прошел обычно, без сложностей. Джонни вызывал искреннюю симпатию. Он был точной копией героя-янки, коих мы насмотрелись в голливудских фильмах. От облика американца веяло не только породистостью, но и открытостью, искренностью; его темные волосы, слегка тронутые сединой, придавали ему своеобразный шарм англо-сакса, правда, штатовского розлива.

Джонни довольно хорошо говорил по-немецки, но с английским выговором и совершенно игнорируя падежи. Разговор начался с обычных, ничего не значащих слов, реплик, традиционных шуток и острот. Разумеется, Вульф сразу же стал объектом пристального внимания Джонни. Он удивительно тонко вел с Вольфом и его женой беседу, внимательно посматривая на Маркуса и по очереди задавая вопросы ему, мне, Андреа. Правда, к середине застолья мы перешли к политике – злободневной теме: как Вольфы справляются с бесконечными нападками злобной части общественности и враждебно настроенных к ним СМИ. Разговор стал даже излишне политизированным. Джонни с американской непосредственностью начал расспрашивать Вольфа об общественно-политической ситуации после объединения немецких земель, о возможных перспективах немцев обеих Германий и взаимоотношениях «осси» и «весси»…

…Джонни не раз акцентировал свои монологи важным, по его мнению, понятием в жизни любого человека и гражданина – наличием личной свободы и искренней дружбы между людьми в государстве. Повторы этого тезиса несколько приелись, но в поведении и манерах американца не было ни спеси, ни высокомерия – того, что довольно часто бывает у успешных янки.

Джонни говорил без самодовольства о своих делах, которым он, по его словам, был обязан исключительно своей свободе. Еще будучи на службе в американской армии, расквартированной в Германии, Джонни начал с коллекционирования холодного оружия различных видов, которое нацисты оставили в больших количествах. Вместо того, чтобы, как и другие военнослужащие, довольствоваться отдельными экземплярами военных трофеев и предаваться соблазнительным развлечениям времен оккупации, американец превратил свое хобби в прибыльное дело. Скоро его знания о холодном и прочем оружии Третьего рейха, которое досталось от различных нацистских организаций и подразделений вермахта в Золингене, помогли предприимчивому янки основать процветающий бизнес. Кроме того, Джонни обладал не только талантом коллекционера, прилежанием и основательностью чиновника, но и интуицией, или нюхом, успешного бизнесмена.

Позже он подарил Маркусу Вольфу свою книгу «Die Dolche und die blanke Waffe in Hitlers Deutschland»[8 - «Кинжалы и холодное оружие гитлеровской Германии».]. Это была серьезная работа о кинжалах, клинках и саблях времен нацизма, чем я тоже интересовался, но в более скромных масштабах. Разумеется, он снабдил книгу дарственной надписью и фразой, приписываемой Наполеону, в которой великий полководец утверждал, что в мире есть только два действенных инструмента: меч и дух, «правда, на протяжении всей исторической перспективы дух всегда побеждал меч».

– Носить бесполезный в современном бою меч было бы слишком архаично и обременительно, – говорил Джонни. – Конечно же, по боевым возможностям кинжал не намного лучше большого кухонного ножа, но обладание кинжалом побуждает человека к осознанию себя воином, а примитивный кухонный нож к этому не располагает. Кинжал, нож, штык-нож, траншейный нож – все это оказалось вполне приемлемым реквизитом и украшением в годы Второй мировой войны.

По словам Джонни, использование девизов и гравирование их на кинжалах восходит, скорее всего, к славным рыцарско-тевтонским временам. На кинжалах штурмовика, эсэсовца или подразделений СС и СА, имеющих одинаковую форму, значились девизы: у СА – «Alles fur Deutschland»[9 - «Все для Германии»], у войск СС – «Meine Ehre heiBt Treue»[10 - «Моя честь – верность»]; у RAD[11 - RAD (Reich Arbeit Dienst) – служба работы Рейха.] – «Mehr sein als scheinen»[12 - «Больше быть, чем казаться»], «Arbeit adelt»[13 - «Труд облагораживает»]; у подразделений гитлерюгенда – «Blut und Ehre»[14 - «Кровь и честь»]. Кроме того, были кинжалы нацистского Красного Креста или же национал-социалистического летного корпуса (NSFK). Мне показался любопытным, в своем роде, штык-нож с основанием рукояти в форме головы орла. Сабля использовалась как парадное и наградное оружие у офицеров. А сам ритуал вручения офицеру вермахта холодного оружия – сабли, кинжала или подарочного меча с длиной лезвия 70 сантиметров – проводился в торжественной обстановке и в классической форме оккультных наук.

– Что касается пистолетов, то они не получили в Третьем рейхе знакового статуса, – рассказывал Джонни. – Но некоторое движение в сторону их символизации имело место – было принято ношение партийными руководителями именного огнестрельного оружия…