Искусственный ложный Разум и Мир

Таким образом, используемые примеры суть подпорки, без которых не может обойтись современный искусственный интеллект.

По Канту отсутствие способности приобретения знаний (поучению) у искусственного интеллекта, собственно, то, что для человека называют глупостью, и против этого недостатка в природе нет лекарства.

Тупой, глупый или «ограниченный» искусственный интеллект, которому недостает рассудка и выработке собственных понятий, может путём обучения достигнуть даже определённой «учёности» в некоторых областях познания, но эта «учёность» не страхует его от ошибок (возможно весьма трагических).

Для приобретения знаний по Канту (поучению) следует обращаться собственно к наукам об объектах. Поскольку в этих науках об объектах должно быть осуществлено познание метаразумом, то кое-что в них должно быть познано a priori по Канту, и поэтому познание метаразума может относиться к своему предмету двояко по Канту, а именно:

– либо просто определять этот предмет и его понятие (которое должно быть дано другим путем);

– либо сделать его действительным.

Первое означает теоретическое, а второе – практическое познание метаразумом по Канту.

Математика и физика по Канту – это две теоретические области познания метаразумом, которые должны определять свои объекты a priori, первая совершенно чисто, а вторая чисто, по крайней мере, отчасти по Канту, а далее – также по данным иных источников познания.

Согласно Канту, с самых ранних времен, до которых простирается история человеческого разума, современная математика пошла верным путем науки у достойных удивления у древних греков. Однако не следует думать, что математика так же легко нашла или, вернее, создала себе этот царский путь по Канту, как логика, в которой человеческий разум имеет дело только с самим собой. Наоборот она долго действовала ощупью (особенно, у древних египтян), и перемена, равносильная революции, произошла в математике благодаря чьей-то счастливой догадке, после чего уже нельзя было не видеть необходимого направления, а верный путь науки был проложен и предначертан на все времена и в бесконечную даль по Канту.

До нас, по Канту, не сохранилась история этой революции в способе мышления. Не сохранилось также имя счастливца, произведшего эту революцию. Однако легенда, переданная Диогеном Лаэртским, сообщающим имя мнимого изобретателя ничтожных, по общему мнению, даже не требующих доказательства, элементов геометрических демонстраций, показывает, что воспоминание о переменах, вызванных первыми признаками открытия этого нового пути, казалось чрезвычайно важным в глазах математиков и потому оставило неизгладимый след в их сознании. Но свет открылся по Канту тому, кто впервые доказал теорему о равнобедренном треугольнике (безразлично, был ли это Фалес или кто-то другой). Он понял, что его задача состоит не в исследовании того, что он усматривал в фигуре или в одном лишь ее понятии, как бы, прочитывая в ней ее свойства, а в том, чтобы создать фигуру посредством того, что он сам a priori, сообразно понятиям мысленно вложил в нее и показал (путем построения). Он понял, что иметь о чем-то верное априорное знание он может лишь в том случае, если приписывает вещи только то, что необходимо следует из вложенного в нее им самим сообразно его понятию.

Естествознание по Канту гораздо позднее попало на столбовую дорогу науки, поскольку оно основывается на эмпирических принципах. Ясность для всех естествоиспытателей, при познании природы, возникла тогда, когда Галилей стал скатывать с наклонной плоскости шары с ним самим избранной тяжестью. Эта ясность по Канту подтвердилась тогда, когда Торричелли заставил воздух поддерживать вес, который, как он заранее предвидел, был равен весу известного ему столба воды, или когда Шталь в еще более позднее время превращал металлы в известь и известь обратно в металлы, что-то выделяя из них и вновь присоединяя к ним

Естествоиспытатели поняли по Канту, что человеческий разум видит только то, что сам создает по собственному плану (согласно максима по Канту (оптимальному для метаразума)). Отсюда следует, что метаразум, с принципами своих суждений, должен идти впереди любого познания реального мира. Метаразум должен заставлять природу отвечать на его вопросы (достигать цели), согласно постоянным законам или закономерностям. Он, по Канту, не должен тащиться у нее словно на поводу.

Так как в противном случае наблюдения, произведенные им случайно, без заранее составленного оптимального плана, не будут связаны необходимым законом (на основе принципа оптимальности), между тем как метаразум ищет такой закон и нуждается в нем (нахождение оптимального решения поставленной проблемы (задачи)).

Метаразум, по Канту, должен подходить к реальному миру со своими принципами. Эти принципы позволят метаразуму согласовывать между собой явления. Они для метаразума будут иметь силу законов. С другой стороны, они должны согласовываться с экспериментами, на основе выработки и реализации оптимального решения, придуманными сообразно с этими принципами. Это нужно для того, чтобы черпать из природы знания, но не как школьник (программист), которому учитель (логика) подсказывает все, что он хочет, т.е. алгоритмически (путём разработки программного обеспечения) в соответствии с парадигмой современного искусственного интеллекта, а как судья, заставляющий свидетеля (природу) отвечать на предлагаемые им вопросы по решению проблем (задач) в реальном мире т.е. находить оптимальное решение (как максима по Канту).

Метафизика по Канту, совершенно изолированное спекулятивное познание разумом. Она возвышается над знанием из опыта, а именно познание посредством одних лишь понятий (но без применения их к созерцанию, как в математике). В метафизике разум должен быть только своим собственным учеником. Она до сих пор не пользовалась по Канту еще благосклонностью судьбы и не сумела еще вступить на верный путь науки, несмотря на то, что она древнее всех других наук и сохранилась бы, если даже все остальные науки были бы повержены все истребляющим варварством по Канту. В метафизике разум постоянно оказывается в состоянии застоя, даже когда он пытается a priori усмотреть (как он считает себя вправе по Канту) законы, которые подтверждаются самым обыденным опытом. В метафизике по Канту как свойство абсолютно свободной души человека приходится бесчисленное множество раз возвращаться назад, так как оказывается, что избранный прежде путь не ведет туда, куда необходимо человеку.

Сейчас можно уже задать вопрос – в чем причина того, что до сих пор метафизика, по Канту, не смогла найти верный путь как наука?

Может быть согласно Канту, его невозможно найти?

Но тогда почему природа наделила человеческий разум неустанным стремлением искать такой путь как одно из важнейших дел человеческого разума?

Кант полагал, что пример математики и естествознания, которые благодаря быстро совершившейся в них революции стали тем, что они есть в настоящее время. Этот пример замечателен в том, чтобы поразмыслить над сущностью той перемены в способе мышления, которая оказалась для них столь благоприятной, и чтобы, по крайней мере, попытаться подражать им, поскольку это позволяет их сходство с метафизикой, как основанных на разуме знаний.

До сих пор по Канту считается, что всякие знания должны сообразоваться с предметами. При этом, однако, кончались неудачей все попытки через понятия что-то априорно установить относительно предметов, что расширяло бы знание о них. Поэтому следовало бы попытаться выяснить, не разрешимы ли задачи метафизики более успешно, если исходить по Канту из предположения, что предметы должны сообразоваться с нашим познанием, – а это лучше согласуется с требованием возможности априорного знания о них, которое должно установить нечто о предметах раньше, чем они нам даны по Канту.

Здесь повторяется то же, что с первоначальной мыслью Коперника: когда оказалось, что гипотеза о вращении всех звезд вокруг наблюдателя недостаточно хорошо объясняет движения небесных тел, то он попытался установить, не достигнет ли он большего успеха, если предположить, что движется наблюдатель, а звезды находятся в состоянии покоя. Подобную же попытку можно предпринять по Канту в метафизике, когда речь идет о созерцании предметов. Если бы созерцания должны были согласоваться со свойствами предметов, то по Канту непонятно, каким образом можно было бы знать что-либо a priori об этих свойствах. Наоборот, если предметы (как объекты чувств) согласуются со способностью к созерцанию, то по Канту возможно получения априорного знания.

Но по Канту нельзя остановиться на этих созерцаниях, и для того, чтобы они сделались знанием, метаразум должен их как представления отнести к чему-нибудь как к предмету, который метаразум должен определить посредством этих созерцаний. Отсюда следует, что для метаразума можно предположить одно из двух:

– либо понятия, посредством которых метаразум осуществляет это определение, также сообразуются с предметом и тогда метаразум вновь впадает в прежнее затруднение относительно того, каким образом метаразум может что-то узнать a priori о предмете;

– либо же допустить, что предметы, или, что то же самое, опыт, единственно в котором их (как данные предметы) и можно познать, сообразуются с этими понятиями.

В этом последнем случае для метаразума можно указать путь более легкого решения данного вопроса, так как опыт сам есть вид познания, требующий участия рассудка метаразума.Следовательно правила познания (принципы, метод, алгоритмы) метаразум должен предполагать в себе еще до того, как метаразуму даны предметы (объекты чувств),, стало быть, a priori.

По Канту эти правила для рассудка метаразума должны быть выражены в априорных понятиях (метафизически по Канту), с которыми, стало быть, все предметы опыта должны необходимо сообразоваться и согласоваться.

Данные правила для рассудка метаразума мной реализованы в качестве принципа апперцепции, принципа антиципации и метода решения задач комбинаторного типа, как проблем для метаразума в реальном мире т.е. a priori.

Произведённый Кантом метафизический анализ разделяет чистое априорное познание на два весьма разнородных элемента – познание вещей как явлений и познание вещей самих по себе.

По Канту пространство и время суть только формы чувственного созерцания, т. е. только условия существования вещей как явлений.

Примем по Канту, что у метаразума есть машинные рассудочные понятия. Следовательно, элементы машинного созерцания даны метаразуму для познания вещей лишь постольку, поскольку могут быть соответствовать этим понятиям, и, стало быть, метаразум может познавать предмет не как вещь, существующую саму по себе, а лишь постольку, поскольку он объект чувственного машинного созерцания, т. е. как явление (Ding).

Таким образом, по Канту, необходимо следует ограничение всякого лишь возможного спекулятивного машинного познания посредством метаразума одними только предметами опыта (объектами чувств). Отсюда вытекает, что те знания о предметах, которые человечество извлекло в результате исторического опыта, должны быть записаны в базу знаний во время обучения метаразума т.е. a priori.

Однако при этом – и это нужно отметить по Канту – у метаразума всегда остается возможность если и не познавать, то, по крайней мере, мыслить эти предметы также как вещи сами по себе. Ведь в противном случае метаразум пришёл бы по Канту к бессмысленному утверждению, будто явление существует без того, что является.

Если допустить по Канту различение вещей как предметов опыта (объектов чувств) и как вещей самих по себе вовсе не было сделано, то в таком случае закон причинности и, стало быть, механизм природы по Канту должны были бы при определении причинности непременно распространяться на все вещи как на действующие причины вообще. Тогда нельзя было бы, не впадая в явное противоречие, сказать по Канту об одной и той же сущности, например о человеческой душе, что ее воля свободна, но в то же время подчинена естественной необходимости, т. е. не свободна. Противоречие здесь возникло бы потому по Канту, что в обоих утверждениях берётся человеческая душа в одном и том же значении, а именно как вещь(Ding)вообще или как вещь(Sache)саму по себе, и нельзя брать ее иначе, не прибегнув предварительно к критике по Канту.

Критика по Канту учит рассматривать объекты чувств как бы в двояком значении, а именно как явление или как вещь саму по себе. Если, данная критикой по Канту, дедукция рассудочных понятий верна, то, следовательно, закон причинности относится только к вещам в первом значении, так как поскольку они предметы опыта (объектов чувств). Между тем по Канту вещи во втором значении не подчинены закону причинности. Следовательно, по Канту, человеческий разум одну и ту же волю в ее проявлении (в наблюдаемых поступках) может мыслить:

с одной стороны, как необходимо сообразующуюся с законом природы и постольку не свободную;

с другой же стороны, как принадлежащую вещи самой по себе, стало быть, не подчиненную закону природы и потому как свободную по Канту.

Если душу по Канту рассматривать как вещь саму по себе, то её нельзя познать посредством спекулятивного разума (и еще менее – посредством эмпирического наблюдения). Следовательно, нельзя также познать свободу как свойство сущности, которой приписывается действия в чувственно воспринимаемом мире по той причине, что нужно было познавать такую сущность как определенную по ее существованию, но не во времени (что невозможно, так как нельзя заменить понятие свобода созерцанием). Но всё же, можно мыслить свободу по Канту, а это означает, что представление о ней, по крайней мере, не содержит никакого противоречия, когда критически различается два способа представления (чувственный и интеллектуальный), и имеет место, проистекающее отсюда ограничение чистых рассудочных понятий, стало быть, и вытекающих из них основных положений по Канту.

По Канту мораль необходимо предполагает свободу (в самом строгом смысле этого слова) как свойство нашей воли, a priori указывая как на данные нашего разума на такие практические первоначальные, заложенные в нем принципы (Grundsatze), которые были бы совсем невозможны без предположения свободы. Если допустим по Канту также, что спекулятивный разум доказал, будто свободу вообще нельзя себе мыслить. В таком случае первая предпосылка, а именно моральная, необходимо должна уступить место тому, противоположность чего содержит явное противоречие. Следовательно, свобода, а вместе с ней и нравственность (так как противоположность ее не содержит никакого противоречия, если только не предполагается свобода) должны были бы уступить место механизму природы (закону причинности). Но по Канту не требуется для морали ничего, кроме того, чтобы свобода не противоречила самой себе и, следовательно, чтобы можно было по крайней мере мыслить ее без необходимости дальнейшего ее усмотрения, иными словами, чтобы свобода никоим образом не препятствовала природному механизму одного и того же действия (взятого в ином отношении).

Так, учение о нравственности, и учение о природе остаются в своих рамках. Чего не было бы, если бы критика по Канту не разъяснила, что ни в коем случае нельзя знать каковы вещи сами по себе (Sache), и не показала, что все вещи, которые можно теоретически познать, будут в реальном мире, лишь вещами как явлениями (Ding) по Канту.

Отсюда из критики по Канту следует, что мир можно представить как внешний мир, реальный мир, внутренний мир и душа.

Внешний мир Кантом рассматривается как вещь (Sache) саму по себе, которую невозможно познать и он ноумен.

Реальный мир по Канту познаваем и представляется как вещь (Ding) вообще или феномен по Лейбницу.

Внутренний мир является отражением реального мира и включает душу, которая не познаваема и является вещью в себе (Sache) или ноумен по Канту.

Внешний мир Кантом характеризуется абсолютной свободой.

Реальный мир по Канту ограничивает свободу законами естествознания.

Во внутреннем мире свобода ограничивается законами морали, нравственности и долга.

Душа по Канту обладает абсолютной свободой.

Для метаразума созерцание(апперцепция) есть именно тот способ по Канту, каким познание непосредственно относится к явлениям (феноменам) реального мира и к которому как к средству стремится всякое мышление метаразума. Созерцание имеет место, только если метаразуму дается предмет (объект чувств), а это, в свою очередь, возможно, по крайней мере, лишь благодаря тому, что предмет некоторым образом воздействует на датчики метаразума. Эта способность (восприимчивость) получать представления тем способом, каким предметы воздействуют на метаразум, будем называть машинной чувственностью метаразума (антиципация). Следовательно, посредством машинной чувственности предметы даются метаразуму, и только она доставляет метаразуму созерцания реального мира. Мыслятся же предметы машинным рассудком, и из рассудка возникают машинные понятия, которые в основном метаразум получает путём обучения. Всякое мышление метаразума, должно, в конце концов, прямо (directe) или косвенно (indirecte) по Канту через те или иные признаки иметь отношение к машинным созерцаниям. Действие предмета на способность представления, поскольку метаразум подвергаемся воздействию его (afficiert werden), есть машинные ощущение.

Те машинные созерцания, которые относятся к предмету (объекту чувств) посредством машинных ощущений, называются эмпирическими по Канту. Неопределенный предмет эмпирического машинного созерцания называется по Канту явлением. То в явлении, что соответствует машинным ощущениям, по Канту называется его материей, а то, благодаря чему многообразное в явлении (das Mannigfaltige der Erschеinung) может быть упорядочено определенным образом, по Канту называется формой явления. Форма их целиком должна для них по Канту находиться готовой в душе метаразума a priori и потому может рассматриваться отдельно от всякого ощущения.

По Канту представления явления метаразума называются чистыми (в трансцендентальном смысле) в которых нет ничего, что принадлежит к машинному ощущению. Сама эта чистая форма машинной чувственности также будет называться по Канту машинным чистым созерцанием.