В Афганистане, в «Черном тюльпане»

– Здорово, капитан, – бодрым и немного фальшивым голосом сказал начальник медицинской службы. – Как там генерал дивизионный, всех довел до дрожи?

– Довел, как же, – отозвался оперативный. – В советской армии, что ни генерал, то зверь. Нечеловеческая порода. Крикнет, кровь леденеет. Хорошо, что наш командир – всего лишь подполковник. Замордовались бы мы с генералами…

– Вот что, товарищ капитан, – осторожно начал Игорь Иванович, – помог бы ты нашей сестричке.

Дежурный расплылся в улыбке:

– Что за проблемы. Сейчас порешаем. Я же ее хорошо помню. На операции у ней лежал… В лучшем виде меня обработала…

Елена выступила вперед и сказала зазвеневшим в тишине, напряженным голосом:

– Товарищ капитан, я вас очень прошу… Только не отказывайте, умоляю… Вызовите для меня по связи «Метель-один»…

Она качнулась, когда дежурный раздраженно замахал руками.

– Да вы что, с ума сошли. Вы что… Это же оперативная связь…

Дежурный даже затряс головой, так что шапка съехала на плечо.

– Там же Сидорчук-зверь на прямом проводе! Здесь генерал, понимаешь, бдит! Съедят же сразу! Без закуси! Что вы, не понимаете?.. Вы в своем уме?..

Он махнул рукой и хотел было уже отвернуться от Елены, как она с силой вцепилась в его рукав.

– Это я не в своем уме? Забыли уже, совсем забыли… Вы сейчас, конечно, при своем уме и здоровыми ручищами машете, а кто вас, бессознательного, с вертолета снимал? Кто переносил вас на операционный стол? Кто пулю из руки вырезал? Забыли, при своем-то уме… Это я тогда артерии ваши нежные берегла, чтобы не одеревенела рука, не стала парализованной. А вы сейчас очень здорово машете… Своими здоровыми руками… Невозможно, нельзя… Съедят вас…

Елена захлебнулась от слез.

– Игорь Иванович, как же он так может?..

– Ну, Елена Сергеевна, – взмолился оперативный, – что вы сразу-то… Да я что? Да я ничего… Мне себя совсем не жаль… Честное слово! Пусть меня хоть десять раз снимают. Ради вас готов хоть к расстрелу через повешание…

Оперативный решительно развернулся в сторону штаба.

– Только тихо, на цыпочках и говорить шепотом. Может, генерал и не проснется. Спит второй час, прямо, как медведь в лежке…

Они на цыпочках зашли в дежурную комнату. Елена села на стул перед большим корпусом радиостанции. Взяла в руки нагретую коробочку с микрофоном. И зазвенел в эфире ее слабый печальный голосок:

– Метелюшка…

Заворочался в кресле тучный генерал. Заулыбался во сне. Видно женский голос направил его дрему прямо в домашние стены, к зеленому бархату штор, крахмальной чистоте скатертей, золотым абажурам с дрожащей бахромой… Эх-эх…

И ничто не нарушило краткий минутный разговор Елены с Андреем. Весь эфир замер в смущении. Только после их разговора, спустя минуту, раздался в наушниках голос командира полка:

– Капитан Черненко, я тебя за это хулиганство в эфире с дежурства должен снять. Но не снимаю… Объявляю нестрогий выговор. Понял… А с Елены Сергеевны спросу нет. Я ее понимаю. Конец связи…

10

Кому-то коньячок и осетринка
И пива запотевшего бокал.
А в речке Кокча водится маринка.
Костлявей рыбы в жизни не едал.

Тихие голоса еле слышно клокотали на дне окопа. Голоса не оперные, не манерные. Скрипучие, прокуренные.

А где-то даже женщин обнимают,
Которые не стоят ничего, ну, ни чека…
А в Файзабаде по ночам стреляют,
И пули пролетают сквозь окно…

Временами раздавался приглушенный смех. Кашель, а не смех. Шульгин, согревшийся, укрытый плащ-накидкой, не мог заснуть. Черное звездное небо давило ковшом. Но стоило отвернуться от звезд и закрыть глаза, как медленно наваливался ужас. Тот ужас, бояться которого раньше не хватало времени.

Шульгин с товарищами лежал на потушенном костровище. На теплой земле, где только что горел костер, на котором грели консервы и кипятили чай в металлических фляжках. Угли были выметены. Наброшена палатка. И лежали на горячем пятачке многоопытные солдаты, разметавшись под бушлатами, зная, что теплая от костра земля не скоро остынет под их телами. И Андрей ворочался с боку на бок, мучаясь и представляя, что какой-нибудь забытый уголек сейчас прожжет сухую ткань, и вновь вспыхнет и заискрится бушующий вездесущий огонь, подобный тому, пожравшему вертолет беспощадному пламени.

Шульгин мысленно отмахивался от этой совершенной глупости, беспокойно ворочался, но взгляд неожиданно натыкался на черные глинистые стены окопа, и перед глазами вставали обгоревшие и смрадно пахнущие останки погибших солдат в черных потеках свернувшейся крови.

Вот ракета пошла,
Начинаем мы работу.
Лезем прямо с борта
Под огонь их пулеметов.
Вот теперь поглядим,
Кто умеет воевать?
ДэШэКа, твою афгано-мать.

Абсолютная нелепица лезла Андрею в душу. Красная, похожая на лопнувший помидор щека летчика. Тела солдат, катающиеся по бугристому днищу вертолета. Пустое дымное небо в иллюминаторах. Но самое страшное – расстеленная на пашне палатка, почерневшая от крови.

Шульгин и раньше знал, что погибшие ребята часто возвращаются к «афганцам» в кошмарных снах. Знал, как невыносимо тяжелы эти удручающие свидания. Это мгновенная испарина у спящих солдат. Пропасть без дна. Долгая изнуряющая бессонница. Может поэтому, сколько бы Шульгин не закрывал глаза, сдавливая их до рези, – сон не шел.

Так что ты, кукушка, погоди
Отмерять чужую долю чью-то.
У солдата вечность впереди.
Ты ее со старостью не путай.

Андрей приподнялся. Разглядел длинную фигуру дежурного по окопу Матиевского. Тот продолжал бормотать песню, перемешивая слова с раздирающей скулы зевотой.

– Виноват, товарищ лейтенант… Я, наверно, мешаю, – раздался из темноты голос Матиевского. – А наши ребята любят. Они мгновенно засыпают под мою тягомотину. Говорят, что я не пою, а хрипло плачу. Говорят, лучше сразу заснуть, чем мои вопли слушать…

Шульгин махнул рукой:

– Пой дальше. Терпимые вопли.

Закурил. Привычно спрятал огонек в кулак. Здесь даже по крохотному сигаретному огоньку могла прийти в гости снайперская пуля. Запрокинул голову в небо. Надолго ли эта бессонница?

Со стороны полка из далекой непроглядной темноты послышался тяжелый гул. Константин угадал залп полковых гаубиц. Дыхание бога войны. Не спали артиллеристы. Начали обстрел соседних вершин. Сооружали вокруг полкового десанта огневой заслон. Если где-то рядом бродили «духи» враждебными приведениями, то для них сейчас выпадет осколочный дождь.

Действительно, над соседними скалами повис «Первый» прицельный осветительный снаряд. Желтый негаснущий шар. И через некоторое время на эти скалы посыпались снаряды. Протяжное эхо взрывов понеслось над вершинами. Ветер пахнул горьким дымом.

Солдаты на дне окопа спали невозмутимо крепко.

Матиевский поглядывал вокруг с удовольствием.