Жемчужина Востока

– В таком случае, Марк, тебе придется теперь же отказаться от него, – проговорила она печально, тогда как глаза ее ласково и любовно глядели на него. – Между нами – целая пропасть!

– И зовут эту пропасть Халев? – с горечью подхватил Марк.

– Нет, у нее другое название, и ты сам хорошо это знаешь. Ты – римлянин и поклоняешься богам Рима, а я – христианка и верую в Бога и во Христа Распятого. Вот что разлучает нас навек!

– Почему же? Разве мы не видим, что христиане вступают в брак с нехристианами; часто муж-христианин или же жена-христианка обращают супруга своего или супругу в свою веру. Ведь это дело убеждения, дело времени…

– Да, но я, если бы даже того хотела, не могла бы стать женой человека иной веры, чем моя!

– Почему? – спросил Марк.

Мириам рассказала ему о завете ее покойных родителей.

– Как бы я ни любила человека, я должна помнить этот завет!

Марк пытался доказать необязательность родительского наказа для нее. Но девушка была непоколебима. Тогда сотник выразил предположение, что, быть может, и он станет в ряды последователей Христа, но просил дать ему время подумать, пока же обещал писать ей из Рима. Лицо девушки озарилось лучезарной улыбкой…

Долго еще говорили молодые люди. Но пришло время прощаться.

– Прощай, Марк, – проговорила девушка, – и пусть любовь Всевышнего сопутствует тебе!

– А твоя любовь, Мириам? – спросил он.

– Моя любовь всегда с тобой, Марк! – просто ответила Мириам.

– О, я недаром жил! – воскликнул римлянин. – Знай, что я страстно люблю тебя, но еще более уважаю! – И, опустившись перед ней на колено, он поцеловал ее руку, кайму ее платья, а затем быстро вскочил на ноги, повернулся и вышел.

Стемнело. Мириам с крыши своего дома смотрела, как Марк во главе отряда тихим шагом выехал из селения ессеев. На вершине холма, с которого открывался вид на все селение, он приостановил коня и, пропустив мимо себя солдат, повернулся лицом к селению и долго смотрел в ту сторону, где стоял домик Мириам. Серебристый свет луны ярко играл на его боевых доспехах так, что сам он казался светлой точкой в окружающем мраке ночного пейзажа. Мириам не могла оторвать очей от этой светлой точки, сердце ее слышало его немой привет и слало ему такой же привет, такое же нежное слово любви.

Но вот он быстро повернул коня и исчез во мраке ночи. Все мужество бедной девушки разом оставило ее: припав головою к перилам, Мириам залилась слезами.

– Не плачь, дитя, не горюй! Тот, кто исчез теперь во мраке ночи, вернется к тебе в сиянии дня! Верь мне! – произнес за ее плечом ласковый голос Нехушты.

– Увы, дорогая Ноу, что из того, что он и вернется? Ведь я же связана этим зароком. Нарушить его я не могу, чтобы не навлечь на себя проклятие и неба, и людей!

– Я знаю только то, дитя мое, что и в этой стене, как и во всякой другой, есть калитка; не тревожься тем, что лежит в руках Божиьх, и верь, что он вернется. Ты можешь гордиться любовью этого римлянина: он честен, верен и сердцем чист, несмотря на то что вырос и воспитан в развратном Риме. Подумай об этом и будь благодарна Богу, так как многие женщины прожили свою жизнь, не встретив и не испытав любви, не изведав этой земной радости!

– Ты права, дорогая Ноу, – сказала девушка, – слова твои придали мне силы!

– Ну а теперь, когда ты несколько успокоилась, – продолжала Нехушта, – я сообщу тебе об одном важном деле. Ессеи, принимая нас в свою общину, поставили строжайшее условие, что ты останешься у них только до 18 лет. Но этот срок минул уже почти год тому назад, и, хотя ты ничего об этом не знала, вопрос основательно обсуждался на совете.

– И мы должны будем покинуть этот дом, Ноу?! – воскликнула девушка, для которой это затерявшееся в пустыне селение было целым миром, а эти добродушные старцы – единственными друзьями. – Куда же мы с тобой пойдем, Ноу? Ведь у нас нет ни дома, ни друзей, ни денег!

– Не знаю, дитя. Но, без сомнения, и в этой стене мы должны найти калитку. У христианки много братьев, и для нее всегда найдется приют. Кроме того, с твоим искусством ты всегда сумеешь заработать себе в Иерусалиме или любом большом городе на пропитание. Да и я сберегла на черный день немало денег: почти все золото, данное Амрамом, цело, да и те деньги и драгоценности, которые капитан погибшей галеры оставил в своей каюте, тоже я сохранила. Да и ессеи не допустят, чтоб ты терпела нужду. Итак, дитя, не мучай себя заботой: ты без того утомлена сегодня, тебе нужно отдыхать. Ложись-ка спать, уже поздно!

С тяжким сердцем покидал Халев тихую деревеньку ессеев за час до рассвета после поединка с Марком. Дойдя до вершины холма, он обернулся назад и долго-долго смотрел на домик Мириам. В любви и в бою он был несчастлив; побежденный, униженный тем, что надменный римлянин подарил ему жизнь, чуя душой, что счастливый соперник овладел сердцем Мириам, Халев страдал невыносимо. Но страдание рождало в нем злобу, а эта злоба – силу.

Мало-помалу тени ночи бледнели; восток начал алеть, и дневное светило торжественно взошло на горизонте, озарив все своим золотым светом.

– О! – воскликнул Халев. – Я еще восторжествую над всеми, как это солнце восторжествовало над сумраком и мглой! Теперь я рад, что этот римлянин пощадил мою жизнь: настанет день, когда я отниму у него жизнь и Мириам! – И юноша, забыв про боль израненной руки, полный злобного торжества и зародившейся в нем надежды, чуть не бегом спустился с холма в долину и, бодро шагая, направился к Иерусалиму.

В пути он много думал и вступал в длинные беседы со всеми встречными, стараясь разузнать от них положение дел в Иерусалиме. Прибыв же, он разыскал дом бывшей своей покровительницы. Ее уже не было в живых, но сын ее принял его, обласкал и снабдил хорошим платьем и небольшой суммой денег, чтобы он мог подыскать себе какое-нибудь занятие. Однако, вместо того чтобы позаботиться об этом, Халев, как только зажила его рана, стал ходить ежедневно ко дворцу Гессия Флора – римского прокуратора, ища случая поговорить с ним.

Он ожидал его напрасно по четыре, по пять часов, пока не прогоняла его дворцовая стража. Но это не смущало Халева, и однажды Флор, заметивший его уже раньше, приказал своим приближенным спросить, чего он так терпеливо ожидает. Офицер возвратился с ответом, что этот еврей явился с просьбой к благородному Флору.

– Так пусть он выскажет ее! – разрешил управитель. – Я на то и сижу здесь, чтобы чинить суд и расправу по милости и именем цезаря!

Халев предстал перед Флором – одним из худших людей и худших правителей, каких когда-либо имела Иудея.

– Чего ты хочешь от меня, еврей? – спросил прокуратор Халева.

– Того, что, наверное, получу от тебя, благороднейший Флор: справедливости! Ничего, кроме справедливости!

– Что ж, это можно получить за известную цену! – с усмешкой сказал правитель.

– О цене не стоит толковать: я согласен заплатить!

– Если так, то изложи свое дело!

И Халев рассказал, как отец его был убит случайно во время бунта, как некоторые евреи-зилоты захватили все его наследство, поделив между собой на том основании, что его отец был сторонником римлян. Он, Халев, единственный сын и наследник всех земель и капиталов, остался нищим и воспитан из милости добрыми людьми, тогда как эти евреи или их наследники владеют всем его состоянием.

Маленькие бегающие глазки Флора заискрились от корыстолюбивой радости.

– Называй имена твоих обидчиков! – приказал он.

Но Халев был не так прост: он предварительно настоял на формальном договоре относительно того, что достанется ему, законному наследнику, и что он должен уступить правителю. После долгих препирательств решили, что все земли и дворец в Тире с прилегающими к нему складами и магазинами, а также половина доходов за истекшее время будут переданы ему, Халеву; все же недвижимое имущество его отца, находящееся в Иерусалиме, и другая половина доходов приходились на долю правителя, или, как выражался Флор, на долю цезаря. В этом, как и во всем, Халев оказался предусмотрительным. «Дома, – думал он, – могут сгореть, их можно разрушить во время какого-нибудь бунта. Поместье же и земля всегда будут иметь свою цену». Условие было оформлено и подписано. Тогда только он назвал имена своих обидчиков и представил свои доказательства.

Спустя неделю все названные им лица были уже заключены в тюрьму, а все имущество их отобрано. Потому ли, что Флор радовался такой непредвиденной наживе, или же потому, что угадал в Халеве человека многообещающего в будущем и могущего со временем быть ему полезным, только на этот раз, вопреки своему обыкновению, римский прокуратор выполнил в точности свой договор.

Вот как случилось, что спустя несколько месяцев после своего бегства из селения ессеев бездомный и униженный сирота Халев стал богатым и влиятельным человеком. Солнце счастья взошло теперь для него.

Глава X

Бенони

Истекло некоторое время, Халев, который теперь был уже не бездомным сиротой, а состоятельным молодым человеком, владельцем богатых поместий и земель, выезжал из Дамасских ворот Иерусалима на дорогом коне, в богатой одежде и в сопровождении нескольких слуг.

Выехав за город и поднявшись на холмистую возвышенность, по которой лежал его путь, он оглянулся на Иерусалим и подумал: «Придет время, когда я там буду властвовать и повелевать, когда римляне будут изгнаны из Иерусалима!»

Этому честолюбивому юноше уже недостаточно показалось богатства и положения, которое он получил: ему хотелось большего. Он направился в Тир, чтобы вступить во владение теми домами с прилегающими к нему землями, которые некогда принадлежали его отцу. У него была и иная цель этого путешествия: в Тире жил старый еврей Бенони, дед Мириам, о котором он слышал от нее самой, еще когда они оба были детьми. Этого-то Бенони Халеву и хотелось повидать.

Дворец Бенони стоял в части города, расположенной на острове, где жило большинство знатных сирийцев. Это был один из богатейших и великолепных домов Тира: из чистого мрамора, убранный великолепно, изысканно. Драгоценная мебель, дорогие ковры, редкая утварь и художественные произведения лучших мастеров делали дом похожим на музей.

На длинной каменной веранде-портике возлежал в послеобеденное время на своем роскошном ложе красивый старик. Он отдыхал после трудов, прислушиваясь к легкому рокоту Средиземного моря. Темные, полные жизни глаза старика, его орлиный нос, длинные серебристые волосы и борода делали его просто красавцем, несмотря на преклонный возраст. Поверх роскошного платья (была зима, и даже в Тире довольно холодная) он набросил дорогой меховой плащ.

Покончив со счетами и приняв товар с только что прибывшего из Египта торгового судна, старик Бенони надеялся соснуть на своей мраморной террасе, выходившей на море. Но сон его был тревожен; скоро он вскочил на ноги и, схватившись за голову, воскликнул:

– О, Рахиль, дитя мое! Почему ты преследуешь меня днем и ночью? Почему образ твой не покидает меня даже во сне, стоит передо мной и укоряет меня… Пощади, Рахиль!.. Впрочем, это не ты, это мой грех преследует меня! Это совесть не дает мне покоя! – Присев на край ложа, старик закрыл лицо руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, громко застонал.