Жемчужина Востока
Однажды во время сеанса, когда гипсовый слепок был уже готов, а Мириам работала над мрамором, Марк сказал ей:
– Хочу сообщить тебе новость, госпожа. Теперь я знаю, кто убил того плута еврея. Это твой друг Халев. Есть свидетельские показания!
Мириам невольно вздрогнула так, что резец выпал у нее из рук.
– Тише! – попросила она, оглядываясь на спящих кураторов. В этот момент один из них начал просыпаться. – Ведь они еще не знают об этом? – шепотом спросила она, наклонившись к Марку.
Он отрицательно покачал головой и казался изумленным.
– Я должна поговорить с тобой об этом деле, только не здесь и не теперь! – тем же торопливым шепотом сказала она в то время, как Нехушта, как нельзя более кстати, уронила какой-то сосуд с металлическими инструментами.
Шум этот разбудил и двух остальных кураторов, но Мириам успела шепнуть:
– B моем саду, час после заката, калитка будет не заперта!
– Хорошо! – ответил Марк. – Но, боги, что это за шум? Друг Нехушта, ты потревожила своей неосторожностью сон наших уважаемых кураторов, хотя, впрочем, сегодня сеанс, кажется, закончен? – добавил он, обращаясь к Мириам.
– Да, я не задерживаю тебя теперь! – ответила она. Солнце уже зашло, мягкий лунный свет залил всю окрестность. Олеандры, лилии и нежный цвет апельсиновых деревьев наполнили воздух нежным благоуханием. Кругом все стихло, только где-то лаяла собака, а вдали завывал одинокий голодный шакал.
Марк явился минут за десять до назначенного времени и, найдя калитку незапертой, вошел в сад. Вдоль высокой каменной ограды рос длинный ряд деревьев, отбрасывающий густую тень. Середина же сада, сравнительно открытая, сияла под луной. Крадучись, точно кошка за намеченной добычей, пробрался в сад и Халев за спиною Марка и, скрываясь в тени деревьев, притаился у стены.
Марк ожидал назначенного свидания, даже не подозревая, что ему может грозить опасность. Вон там, впереди, мелькнуло белое платье, и молодой римлянин сделал несколько поспешных шагов навстречу молодой девушке и ее неизменной спутнице Нехуште. Теперь они оказались достаточно далеко от Халева. Он ясно различал их фигуры и движения, но тихого их разговора не мог расслышать.
– Господин, – начала Мириам, устремив на римлянина свой ласковый, спокойный взгляд, напоминающий спокойную синеву небес, – прости, что я потревожила тебя в такой необычный час!
– Полно, госпожа Мириам, я всегда рад тебе служить! – отвечал сотник. – Да не называй меня господином, а зови Марком, это будет мне много приятнее!
– Дело в том, что эта история с Халевом…
– Пусть бы все духи ада побрали этого Халева, что, как я полагаю, вскоре и должно случиться!
– Вот этого-то именно и не должно случиться! – сказала Мириам. – Мы сошлись здесь для того, чтобы поговорить о Халеве! Скажи мне, господин Марк, что ты узнал о нем?
Марк рассказал, что нашлись свидетели из окрестных жителей, которые видели сам факт убийства, и заявил, что его долг – арестовать Халева.
Мириам же просила пощадить его. Но римлянин ревниво заметил, что он видит, как Халев любит Мириам, и спросил, не отвечает ли она взаимностью. Мириам пылко запротестовала против такого предположения, и обрадованный сотник уступил ее мольбам.
Как ни прислушивался Халев, но он не расслышал ни слова. До него доносился только смутный шепот двух голосов. Но зато ни один жест, ни одно движение обоих не укрылось от его ревнивого взгляда. Нет сомнения, он присутствовал при страстном свидании влюбленных. Ему казалось, что сердце разорвется в груди его от ревнивой злобы; он готов был сейчас же на месте убить его. Но чувство благоразумия и самосохранения все же взяло верх: он хотел убить, но не быть убитым! Если он убьет римлянина, Нехушта, эта старая кошка, подкупленная римским золотом, вонзит ему свой неизменный нож в спину! Тогда Мириам достанется кому-нибудь другому, а он не получит никакого удовлетворения. Так рассуждал Халев, не спуская глаз с освещенной луной площадки сада.
Вот они расстались, и Мириам, не оглядываясь, исчезла в дверях дома. Марк, точно в полусне, прошел мимо еврея так близко, что чуть не коснулся его. Только Нехушта оставалась неподвижно на том месте, где стояла, в глубоком раздумье. Халев, крадучись, последовал за Марком, скрываясь в тени деревьев. В десяти шагах от калитки сада была в стене другая калитка, ведущая в сад странноприимного дома. Когда сотник обернулся, чтобы запереть за собой калитку, перед ним, точно из-под земли, выросла человеческая фигура.
– Кто ты? – спросил римлянин, отступив на шаг, чтобы лучше разглядеть незнакомца.
Халев между тем переступил через порог калитки и запер ее за собой на засов.
– Я – Халев, сын Гиллиэля, и хочу говорить с тобой!
– Какое у тебя дело ко мне, Халев, сын Гиллиэля? – спросил Марк.
– Дело жизни и смерти, Марк, сын Эмилия!! Мы оба любим одну девушку. Я видел все! Двоим она принадлежать не может, а я рассчитываю, что со временем она должна стать моей, если только мой глаз и рука не изменят мне. Из этого, полагаю, ясно, что один из нас должен умереть сегодня!
Тщетно Марк увещевал его, пылкий еврей оставался непоколебим в своем намерении. Тогда сотник принял вызов. Драться решили на коротких мечах.
С минуту соперники стояли друг против друга. Римлянин гордо и смело ждал нападения, зорко следя за малейшим движением своего противника; еврей же присел, как тигр, готовящийся к нападению, выжидая удобного момента. И вот с тихим, коротким криком Халев кинулся на Марка. Дикой яростью сверкали его глаза. Марк проворно отскочил в сторону в тот миг, когда удар должен был поразить его, и меч Халева запутался в складках его плаща. Марк, поймав его, возвратил удар, но, опасаясь нанести юноше серьезную смертельную рану, направил удар на руку и отсек один палец, поранив остальные; Халев выронил оружие. Тогда Марк, наступив ногой на меч противника, обернулся к нему:
– Юноша, ты сам того хотел! Это тебе урок, и ты до самой смерти не забудешь его. Ну а теперь иди!
Халев заскрежетал зубами.
– Мы дрались насмерть. Слышишь, насмерть!.. Ты победил, убей же меня! – и окровавленной рукой он распахнул на груди одежду, чтобы противник легче мог пронзить его мечом.
– Оставь подобные шутки лицедеям! – сказал Марк. – Иди, но помни: если ты осмелишься когда-нибудь на какой-либо предательский поступок по отношению ко мне или к любимой тобой девушке, то я убью тебя, как воробья!
Издав нечто похожее на стон или проклятье, Халев скрылся во мраке, а Марк, пожав плечами, уже готовился войти в дом, как вдруг чья-то тень упала на дорогу. Он обернулся и увидел подле себя Нехушту.
– Ах, друг Нехушта, каким путем ты очутилась здесь?
– Вот этим! – ответила та, указывая на живую изгородь, отделявшую их сад от сада странноприимного дома. – Оттуда я все и видела, и слышала!
– Если так, то, надеюсь, ты похвалишь меня и за ловкость в бою, и за добродушный нрав?
– В бою ты ловок, это правда, хотя нечем похваляться, имея такого безумного противника. Ну а что касается твоего добродушия, господин, то скажу тебе, что оно достойно глупца!
– Так вот какова награда за добродетель! – воскликнул Марк. – Скажи, пожалуйста, почему ты так говоришь?
– А потому, господин, что этот Халев станет опаснейшим в Иудее человеком, особенно для госпожи моей Мириам и для тебя самого. Тебе следовало убить его теперь, тем более был случай. Теперь же придет его очередь!
– Ты, может быть, и права, добрая Нехушта, но я все это время вращался между христианами и, вероятно, несколько заразился их взглядами. Это, кажется, славный меч, возьми его, друг Нехушта и храни у себя. Спокойной ночи!
Глава IX
Праведный суд Флора
На следующий день, на перекличке юных воспитанников ессеев, Халев не отозвался. Ни на второй, ни на третий день его нигде не могли разыскать. Лишь много времени спустя на имя кураторов было получено короткое послание от Халева, в котором он говорил, что, сознавая полное отсутствие призвания стать со временем последователем учения ессеев, он покинул их приют и нашел убежище у друзей покойного отца своего, но где именно, об этом не упоминал. Принимая во внимание разнесшийся в окрестностях слух о том, что убийцей еврея был именно Халев, почтенные старцы ессеи нашли в этом достаточное объяснение бегства юноши, и так как он вообще не подавал блестящих надежд, то о нем не особенно жалели.
Прошла неделя со дня исчезновения Халева. Мириам почти не видела Марка, так как надобности в дальнейших сеансах не было – она могла лепить с глиняной модели. Теперь уже и мрамор был готов, даже отполирован. Однажды поутру, Мириам уже заканчивала работу, чья-то тень заслонила полосу солнечного света, врывавшуюся в ее мастерскую. Она подняла глаза и, к немалому удивлению своему, увидела перед собой Марка в полном боевом одеянии, в кольчуге, панцире и дорожном плаще.
Мириам была одна в мастерской, так как Нехушта вышла распорядиться по хозяйству. Увидав Марка, девушка слегка покраснела и выронила из рук тряпку, которою она полировала мрамор.
– Прости меня, госпожа Мириам, – начал римлянин, – что я осмелился нарушить так неожиданно твое уединение, но время не терпит!
– Ты покидаешь нас, господин? – прошептала она.
– Да, в три часа после полудня я должен ехать отсюда. Дело мое здесь окончено, мой отчет относительно ессеев, которых я считаю совершенно безобидными и вполне заслуживающими уважения людьми, готов, и меня спешно вызывают в Иерусалим – гонец прибыл сюда час тому назад!
– В три часа после полудня! – повторила девушка. – Что ж, работа моя окончена, и, если ты, господин, считаешь ее годной, возьми ее!
– Конечно, я возьму ее с собой, а относительно цены мы сговоримся с уважаемыми старцами!
– Да, да, – продолжала Мириам, утвердительно кивнув головкой, – но если ты позволишь, я сама упакую мрамор, чтобы он не пострадал в дороге. Кроме того, разреши мне оставить у себя модель, которая по праву должна принадлежать тебе, но я не совсем довольна и хотела бы сделать другую!
– Мне кажется, что мрамор безупречен, но модель я все же оставлю, госпожа. Скажу больше – я очень рад, что ты оставляешь ее у себя! Ты не спрашиваешь, госпожа, почему меня вдруг так спешно вызывают в Иерусалим, или ты не желаешь знать?
– Если тебе угодно – скажи, я буду рада!
– Помнится, я упоминал, госпожа Мириам, о дяде моем Кае, проконсуле римского императора в богатейшей провинции нашей – Испании, где он нажил большое состояние. Так вот, старик занемог, и болезнь его смертельна; быть может, он уже умер, хотя врачи уверяли, что он протянет еще с полгода или даже больше. В болезни своей он вдруг вспомнил обо мне и пожелал меня увидеть, хотя в течение многих лет совершенно не помнил о моем существовании. Мало того, в письме своем он выражает намерение сделать меня своим наследником, а пока доставил мне весьма крупную сумму на путевые издержки, прося спешить к нему как только возможно. Одновременно с его письмом пришло прокуратору Альбину приказание цезаря Нерона немедленно отпустить меня к дяде, снабдив всем необходимым. Вот почему я должен ехать немедленно, госпожа Мириам!
– Да, конечно, – сказала молодая девушка, – через два часа этот мраморный бюст будет окончен и упакован! – И она протянула ему руку на прощание.
Марк взял ее руку и удержал в своих.
– Мне тяжело с тобой прощаться таким образом!
– Мне кажется, что иного прощания не может быть!
– Проститься можно так и эдак, но всякое прощание с тобой мне тяжело, больно и ненавистно!
– Стоит ли тебе, господин, терять время на такие слова?! Мы встретились на час и расстанемся навек. К чему пустые слова?
– Я не хочу этой вечной разлуки с тобой, госпожа! – воскликнул Марк. – Вот почему я и сказал тебе это!
– Пусти, господин, мою руку, мне надо еще кончать эту работу!
– Тебе надо кончать, мне надо начинать! – сказал Марк каким-то загадочным, взволнованным тоном. – Мириам, я тебя люблю!
– Я не должна выслушивать от тебя, Марк, такие слова! – смущенно сказала девушка.
– Почему же? До сих пор они считались позволительными между мужчиной и женщиной, если намерения обоих честны. В моих устах они, конечно, значат, что я предлагаю тебе быть моей женой, если только и ты любишь меня!
– Не в этом дело: ты едва ли серьезно относишься к тому, что сейчас сказал!
– Клянусь своей честью, Мириам, это мое самое искреннее желание! – воскликнул молодой воин.
– В таком случае, Марк, тебе придется теперь же отказаться от него, – проговорила она печально, тогда как глаза ее ласково и любовно глядели на него. – Между нами – целая пропасть!
– И зовут эту пропасть Халев? – с горечью подхватил Марк.
– Нет, у нее другое название, и ты сам хорошо это знаешь. Ты – римлянин и поклоняешься богам Рима, а я – христианка и верую в Бога и во Христа Распятого. Вот что разлучает нас навек!
– Почему же? Разве мы не видим, что христиане вступают в брак с нехристианами; часто муж-христианин или же жена-христианка обращают супруга своего или супругу в свою веру. Ведь это дело убеждения, дело времени…
– Да, но я, если бы даже того хотела, не могла бы стать женой человека иной веры, чем моя!
– Почему? – спросил Марк.
Мириам рассказала ему о завете ее покойных родителей.
– Как бы я ни любила человека, я должна помнить этот завет!
Марк пытался доказать необязательность родительского наказа для нее. Но девушка была непоколебима. Тогда сотник выразил предположение, что, быть может, и он станет в ряды последователей Христа, но просил дать ему время подумать, пока же обещал писать ей из Рима. Лицо девушки озарилось лучезарной улыбкой…
Долго еще говорили молодые люди. Но пришло время прощаться.
– Прощай, Марк, – проговорила девушка, – и пусть любовь Всевышнего сопутствует тебе!
– А твоя любовь, Мириам? – спросил он.
– Моя любовь всегда с тобой, Марк! – просто ответила Мириам.
– О, я недаром жил! – воскликнул римлянин. – Знай, что я страстно люблю тебя, но еще более уважаю! – И, опустившись перед ней на колено, он поцеловал ее руку, кайму ее платья, а затем быстро вскочил на ноги, повернулся и вышел.
Стемнело. Мириам с крыши своего дома смотрела, как Марк во главе отряда тихим шагом выехал из селения ессеев. На вершине холма, с которого открывался вид на все селение, он приостановил коня и, пропустив мимо себя солдат, повернулся лицом к селению и долго смотрел в ту сторону, где стоял домик Мириам. Серебристый свет луны ярко играл на его боевых доспехах так, что сам он казался светлой точкой в окружающем мраке ночного пейзажа. Мириам не могла оторвать очей от этой светлой точки, сердце ее слышало его немой привет и слало ему такой же привет, такое же нежное слово любви.
Но вот он быстро повернул коня и исчез во мраке ночи. Все мужество бедной девушки разом оставило ее: припав головою к перилам, Мириам залилась слезами.
– Не плачь, дитя, не горюй! Тот, кто исчез теперь во мраке ночи, вернется к тебе в сиянии дня! Верь мне! – произнес за ее плечом ласковый голос Нехушты.
– Увы, дорогая Ноу, что из того, что он и вернется? Ведь я же связана этим зароком. Нарушить его я не могу, чтобы не навлечь на себя проклятие и неба, и людей!
– Я знаю только то, дитя мое, что и в этой стене, как и во всякой другой, есть калитка; не тревожься тем, что лежит в руках Божиьх, и верь, что он вернется. Ты можешь гордиться любовью этого римлянина: он честен, верен и сердцем чист, несмотря на то что вырос и воспитан в развратном Риме. Подумай об этом и будь благодарна Богу, так как многие женщины прожили свою жизнь, не встретив и не испытав любви, не изведав этой земной радости!
– Ты права, дорогая Ноу, – сказала девушка, – слова твои придали мне силы!
– Ну а теперь, когда ты несколько успокоилась, – продолжала Нехушта, – я сообщу тебе об одном важном деле. Ессеи, принимая нас в свою общину, поставили строжайшее условие, что ты останешься у них только до 18 лет. Но этот срок минул уже почти год тому назад, и, хотя ты ничего об этом не знала, вопрос основательно обсуждался на совете.
– И мы должны будем покинуть этот дом, Ноу?! – воскликнула девушка, для которой это затерявшееся в пустыне селение было целым миром, а эти добродушные старцы – единственными друзьями. – Куда же мы с тобой пойдем, Ноу? Ведь у нас нет ни дома, ни друзей, ни денег!
– Не знаю, дитя. Но, без сомнения, и в этой стене мы должны найти калитку. У христианки много братьев, и для нее всегда найдется приют. Кроме того, с твоим искусством ты всегда сумеешь заработать себе в Иерусалиме или любом большом городе на пропитание. Да и я сберегла на черный день немало денег: почти все золото, данное Амрамом, цело, да и те деньги и драгоценности, которые капитан погибшей галеры оставил в своей каюте, тоже я сохранила. Да и ессеи не допустят, чтоб ты терпела нужду. Итак, дитя, не мучай себя заботой: ты без того утомлена сегодня, тебе нужно отдыхать. Ложись-ка спать, уже поздно!
С тяжким сердцем покидал Халев тихую деревеньку ессеев за час до рассвета после поединка с Марком. Дойдя до вершины холма, он обернулся назад и долго-долго смотрел на домик Мириам. В любви и в бою он был несчастлив; побежденный, униженный тем, что надменный римлянин подарил ему жизнь, чуя душой, что счастливый соперник овладел сердцем Мириам, Халев страдал невыносимо. Но страдание рождало в нем злобу, а эта злоба – силу.
Мало-помалу тени ночи бледнели; восток начал алеть, и дневное светило торжественно взошло на горизонте, озарив все своим золотым светом.
– О! – воскликнул Халев. – Я еще восторжествую над всеми, как это солнце восторжествовало над сумраком и мглой! Теперь я рад, что этот римлянин пощадил мою жизнь: настанет день, когда я отниму у него жизнь и Мириам! – И юноша, забыв про боль израненной руки, полный злобного торжества и зародившейся в нем надежды, чуть не бегом спустился с холма в долину и, бодро шагая, направился к Иерусалиму.
В пути он много думал и вступал в длинные беседы со всеми встречными, стараясь разузнать от них положение дел в Иерусалиме. Прибыв же, он разыскал дом бывшей своей покровительницы. Ее уже не было в живых, но сын ее принял его, обласкал и снабдил хорошим платьем и небольшой суммой денег, чтобы он мог подыскать себе какое-нибудь занятие. Однако, вместо того чтобы позаботиться об этом, Халев, как только зажила его рана, стал ходить ежедневно ко дворцу Гессия Флора – римского прокуратора, ища случая поговорить с ним.
Он ожидал его напрасно по четыре, по пять часов, пока не прогоняла его дворцовая стража. Но это не смущало Халева, и однажды Флор, заметивший его уже раньше, приказал своим приближенным спросить, чего он так терпеливо ожидает. Офицер возвратился с ответом, что этот еврей явился с просьбой к благородному Флору.
– Так пусть он выскажет ее! – разрешил управитель. – Я на то и сижу здесь, чтобы чинить суд и расправу по милости и именем цезаря!
Халев предстал перед Флором – одним из худших людей и худших правителей, каких когда-либо имела Иудея.
– Чего ты хочешь от меня, еврей? – спросил прокуратор Халева.
– Того, что, наверное, получу от тебя, благороднейший Флор: справедливости! Ничего, кроме справедливости!
– Что ж, это можно получить за известную цену! – с усмешкой сказал правитель.
– О цене не стоит толковать: я согласен заплатить!
– Если так, то изложи свое дело!
И Халев рассказал, как отец его был убит случайно во время бунта, как некоторые евреи-зилоты захватили все его наследство, поделив между собой на том основании, что его отец был сторонником римлян. Он, Халев, единственный сын и наследник всех земель и капиталов, остался нищим и воспитан из милости добрыми людьми, тогда как эти евреи или их наследники владеют всем его состоянием.
Маленькие бегающие глазки Флора заискрились от корыстолюбивой радости.
– Называй имена твоих обидчиков! – приказал он.
Но Халев был не так прост: он предварительно настоял на формальном договоре относительно того, что достанется ему, законному наследнику, и что он должен уступить правителю. После долгих препирательств решили, что все земли и дворец в Тире с прилегающими к нему складами и магазинами, а также половина доходов за истекшее время будут переданы ему, Халеву; все же недвижимое имущество его отца, находящееся в Иерусалиме, и другая половина доходов приходились на долю правителя, или, как выражался Флор, на долю цезаря. В этом, как и во всем, Халев оказался предусмотрительным. «Дома, – думал он, – могут сгореть, их можно разрушить во время какого-нибудь бунта. Поместье же и земля всегда будут иметь свою цену». Условие было оформлено и подписано. Тогда только он назвал имена своих обидчиков и представил свои доказательства.
Спустя неделю все названные им лица были уже заключены в тюрьму, а все имущество их отобрано. Потому ли, что Флор радовался такой непредвиденной наживе, или же потому, что угадал в Халеве человека многообещающего в будущем и могущего со временем быть ему полезным, только на этот раз, вопреки своему обыкновению, римский прокуратор выполнил в точности свой договор.
Вот как случилось, что спустя несколько месяцев после своего бегства из селения ессеев бездомный и униженный сирота Халев стал богатым и влиятельным человеком. Солнце счастья взошло теперь для него.
Глава X
Бенони
Истекло некоторое время, Халев, который теперь был уже не бездомным сиротой, а состоятельным молодым человеком, владельцем богатых поместий и земель, выезжал из Дамасских ворот Иерусалима на дорогом коне, в богатой одежде и в сопровождении нескольких слуг.
Выехав за город и поднявшись на холмистую возвышенность, по которой лежал его путь, он оглянулся на Иерусалим и подумал: «Придет время, когда я там буду властвовать и повелевать, когда римляне будут изгнаны из Иерусалима!»
Этому честолюбивому юноше уже недостаточно показалось богатства и положения, которое он получил: ему хотелось большего. Он направился в Тир, чтобы вступить во владение теми домами с прилегающими к нему землями, которые некогда принадлежали его отцу. У него была и иная цель этого путешествия: в Тире жил старый еврей Бенони, дед Мириам, о котором он слышал от нее самой, еще когда они оба были детьми. Этого-то Бенони Халеву и хотелось повидать.
Дворец Бенони стоял в части города, расположенной на острове, где жило большинство знатных сирийцев. Это был один из богатейших и великолепных домов Тира: из чистого мрамора, убранный великолепно, изысканно. Драгоценная мебель, дорогие ковры, редкая утварь и художественные произведения лучших мастеров делали дом похожим на музей.
На длинной каменной веранде-портике возлежал в послеобеденное время на своем роскошном ложе красивый старик. Он отдыхал после трудов, прислушиваясь к легкому рокоту Средиземного моря. Темные, полные жизни глаза старика, его орлиный нос, длинные серебристые волосы и борода делали его просто красавцем, несмотря на преклонный возраст. Поверх роскошного платья (была зима, и даже в Тире довольно холодная) он набросил дорогой меховой плащ.
Покончив со счетами и приняв товар с только что прибывшего из Египта торгового судна, старик Бенони надеялся соснуть на своей мраморной террасе, выходившей на море. Но сон его был тревожен; скоро он вскочил на ноги и, схватившись за голову, воскликнул:
– О, Рахиль, дитя мое! Почему ты преследуешь меня днем и ночью? Почему образ твой не покидает меня даже во сне, стоит передо мной и укоряет меня… Пощади, Рахиль!.. Впрочем, это не ты, это мой грех преследует меня! Это совесть не дает мне покоя! – Присев на край ложа, старик закрыл лицо руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, громко застонал.
Вдруг он снова вскочил и принялся ходить большими шагами взад и вперед по портику.
– Нет! То был не грех, – бормотал он, – а только справедливость! Я принес ее в жертву Иегове, как некогда отец наш Авраам готов был принести в жертву Исаака. Но я чувствую, что проклятье этого Лжепророка тяготеет надо мной, и все по вине Демаса, этого ублюдка, который вкрался в мой дом, в душу моей голубки, а я позволил ей взять его себе в мужья. Разве я виноват, что меч, который должен был пасть только на его голову, сразил их обоих?! – И измученный старик в изнеможении упал на шелковые подушки своего ложа.
В этот момент появился араб-привратник в богатой одежде, вооруженный громадным мечом. Убедившись, что господин его не спит, он поклонился низко, почтительно не говоря ни слова.
– Что такое? – коротко спросил Бенони.
– Господин, там внизу ожидает молодой господин по имени Халев, сын Гиллиэля, и желает говорить с тобой!
– Халев, которому римский правитель… (при этом старик плюнул на пол) возвратил его собственность. Да, я слышал уже о нем. Проводи его сюда!
Араб снова отвесил низкий поклон и удалился, а спустя минуту ввел благородного вида юношу в богатой одежде. Бенони приветствовал его поклоном и просил садиться. Халев, в свою очередь, отдал ему низкий поклон, коснувшись рукою лба по восточному обычаю. При этом хозяин заметил, что у гостя на руке недостает пальца.
