Внук Персея. Сын хромого Алкея

Амфитриону захотелось обернуться.

– Зачем приехал?

– Узнал, что тебя ранили…

– Ты лекарь? Наемная плакальщица?

– Я волновался за тебя!

– Ты воин, или баба заполошная?! Раненых не видел?

– Сердишься на меня, отец?

– Ты говоришь, как мальчишка, – Алкей отвернулся. – Ты и есть мальчишка.

В груди Амфитриона закипала обида, мешаясь со стыдом. Ну да, он виноват. Он надерзил отцу перед расставанием. Его не оказалось рядом, когда он был нужен. Отец ранен, но это не дает тиринфскому басилею права… В смятении чувств молодой человек уже хотел выбежать вон, когда Алкей задал вопрос:

– Ты видел Пелопидов? Чем они дышат?

– Я не успел…

– И ты осмелился вернуться? Даймон тебя забери! Небось, чужую землю бодрей защищал! За долю-то в добыче! А дом родной хоть сгори в огне… Кто вызвался узнать все о Пелопидах? Кто корчит из себя героя? Кто голым по микенскому дворцу скачет?!

Лицо Алкея стало иссиня-багровым, будто сплошной кровоподтек. Речь превратилась в невнятицу, в хриплый рык. Басилей повел широкими плечами, сбрасывая покрывало, и начал подниматься с неотвратимостью штормовой волны. Мощный торс Персеида защищал панцирь, похожий на черепаший – доспех намертво врос в тело. К дерзкому сыну протянулись две волосатые ручищи, сгребли в охапку…

– Амфитрион!

Он вывернулся, отпрыгнул прочь. Зашарил в поисках меча…

– Амфитрион! Очнись! Это я…

Взор прояснился. В углу, закрываясь бронзовым треножником, трясся Гий, друг детства. К счастью, светильник горел на другом треножнике, иначе не миновать пожара. Я в Микенах, вспомнил Амфитрион. Во дворце дяди. Бурная ночь, похоже, длилась. Ну да, из мегарона он вернулся в свою комнату, долго ворочался на ложе, убеждая себя: с утра надо ехать к отцу. Пелопиды никуда не денутся – он вернется в Микены через пару дней…

Скажи кто-нибудь Амфитриону, что в глубине души он отчаянно не хочет ехать в Тиринф, страшась разговора с отцом – сын Алкея без раздумий заехал бы доброхоту по зубам.

– Ты чего? Взбесился?!

Гий медлил вернуть треножник на место.

– Сон, – буркнул Амфитрион. – Дурной.

– Я тебя добудиться не мог. Решил за плечо потрясти… – Гий потрогал разбитую губу, скривился. – Ты меня чуть не пришиб. Здоровый, как титан…

– Дрянь снилась. Извини.

Амфитрион накинул хитон: и впрямь, хватит по дворцу голышом разгуливать. Заколол ткань двумя пряжками – золотыми львицами; препоясался ремнем из волчьей кожи. Одевался он медленно, стараясь за обыденным делом скрыть смущение. В ушах до сих пор звучало: «Небось, чужую землю бодрей защищал! За долю-то в добыче!..»

– Зачем разбудил?

– Ты в Тиринф собрался?

«Тебе-то что за дело!» – едва не сорвалось с губ. Еще под впечатлением от дурацкого сна, Амфитрион с трудом удержался от грубости. Он покосился на Тритона – накрывшись овчиной, тирренец безмятежно дрых у порога. От Тритонова храпа дворец содрогался, как от землетрясения. Охранничек! И не спросишь: зачем пустил? Дурак дураком, а Гия Тритон знает издавна…

– Надо отца проведать.

– Не надо. Оставайся в Микенах.

– Почему?

– Во-первых, отцу ты ничем не поможешь…

Увидев, как побледнел сын Алкея, Гий замахал руками:

– Да нет, я в хорошем смысле! Лекари возле него днюют и ночуют. Будь спокоен, басилей ни в чем не нуждается.

– Это было «во-первых». А «во-вторых»?

– Понимаешь… – Гий замялся. – Басилей, он… Видеть никого не хочет.

– Первый бой? Да, я понимаю.

Произнес он это вслух, или только подумал? Свой первый бой Амфитрион запомнил навсегда. Его отряд наткнулся на телебоев волей случая. Перевалили через холм – и вот она, деревня, где вовсю идет грабеж. Визг свиней, крики; на дороге – два трупа. Мешаясь с пылью, кровь превратилась в бурую грязь. Внезапного нападения не получилось: их заметили. Амфитрион несся по склону, на бегу целя копьем в лицо рябого детины. Сейчас жало вонзится в щербатый оскал, высаживая оставшиеся зубы…

Глухой лязг: копье скользнуло по щиту.

Дальше были медь и бронза, дубленая кожа и голое тело. Жгучий пот; влажный хруст. Соль на губах. Глаза забрызгало горячим и липким. Мир оделся в пурпур. Все закончилось, а он еще рубил мечом проклятого телебоя, не замечая, что сражается с мертвецом. Рубил, колол, кромсал; отбросив меч, голыми руками вцепился в шею – убитым дышать ни к чему, а он, дурак, старался, давил, чувствуя, как костенеют пальцы…

«Отец вдвое старше меня…»

Он видел, как люди гибнут, не успев нанести удар. Ломаются, превращаясь в труху. Бегут, не разбирая дороги. Бросают оружие, закрыв лицо руками. Видел, как от страха первыми кидаются в бой – обращая врага в бегство. А за спиной ревут десятки товарищей, идя в атаку лишь потому, что больше всего на свете они боятся прослыть трусами. Но каково это – взяться за копье, прожив всю жизнь калекой?

– Почему Птерелай не убил моего отца?

– Не знаю, – смешался Гий.

– Я должен…

– Алкей не станет беседовать с тобой.

– Прогонит взашей?

Дурной сон был свеж, как рана.

– Встретит, словно чужого. Будет молчать и глядеть мимо. Лекарь заверяет: это пройдет. Со временем. Оставайся в Микенах, ладно? Мы дадим тебе знать…

– Не слишком ли ты настойчив? – Амфитрион встал, навис над другом детства; упер руки в бедра. – Тебе велели меня отговорить? Да?!

– Твоему отцу нужен покой…