Золотой лук. Книга вторая. Всё бывает

Персей ответил отказом. Шептались, что он уступил требованиям жены, не желавшей принимать подарки от ненавистного Олимпа. Те, кто хорошо знал жену Персея, готовы были согласиться с летучей сплетней. Те, кто хорошо знал Персея, возражали. На их памяти сын Зевса не совершил ни одного поступка под чужим влиянием. Договор о невмешательстве, утверждали они, лишь формальность, закрепляющая реальное положение вещей.

За эти годы женщина, которую люди звали Андромедой, научилась сдерживаться лучше, чем в былые времена. Родила детей, освоила ткацкий станок, железной рукой вела домашнее хозяйство. Но Гермий все равно предпочел бы, чтобы она смотрела в другую сторону.

Природа, думает Гермий. Природа, имя, возраст. Как бы я хотел всего этого не видеть! Счастливы слепые, ибо им дана безмятежность.

– Я возвращаюсь в Тиринф, – повторяет Персей. – Немедленно.

– Мегапент убит, – напоминает Гермий.

Не отдавая себе отчета, Персей кладет руку на меч, висящий у него на поясе. Кривой клинок похож на серп, на жало скорпиона. Меч прячется в ножнах из мореного дуба, но Гермию не нужно видеть клинок, чтобы знать, на что он похож. Этим мечом Зевс-Победитель оскопил своего отца, Крона-Временщика, прежде чем низвергнуть родителя в Тартар. Этим мечом Зевс-Эгиох[7 - Эгиох – Носящий Эгиду.] бился с ужасным Тифоном, сойдясь с гигантом в рукопашной. Этот меч Зевс дал своему сыну, рожденному от Данаи-Аргивянки, когда тот отправился на подвиг, в дальний путь за головой Медузы.

На лезвии осталась кровь, вернее, ихор Крона. Ихор Тифона. Ихор Медузы? Гермий видел клинок обнаженным. Да, ихор Медузы тоже. Когда Гермий увидел это впервые, он не поверил своим глазам. Лезвие также сохранило следы другого ихора, но в чьих жилах он тек, какому бессмертному дарил вечную жизнь, осталось загадкой. По следам не узнать природу, имя, возраст.

Кровь людей, убитых Персеем, не оставила следов на мече. Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков: ветер одни по земле развевает, другие дубрава, вновь расцветая, рождает…

Гермий дергает уголком рта: улыбается. Он тогда тоже дал брату, отправившемуся на край света, свои крылатые сандалии. Сандалии Персей вернул, меч же оставил себе. С согласия Зевса, как залог нерушимости договора. Иногда Гермий размышляет, что случилось бы, не дай Зевс согласия. Пытается представить Персея без кривого меча – с копьем, секирой, каким-нибудь другим мечом, пусть даже золотым.

Не получается.

Полог задернут. Снаружи день, но в шатре царит сумрак. Плотная ткань задерживает лучи солнца, как стража у городских ворот задерживает торговцев с подозрительным товаром. Гермию не нужно много света. Он видит, как блестит от пота бритая голова Персея. Как напрягаются мышцы под льняным хитоном, словно Персей не пьет вино, а готовится к бою. Как косит левый глаз, всматриваясь в комара-невидимку, жужжащего у виска.

Персей всегда косит. С детства.

– Мегапент убит, – повторяет Гермий. – Ванакт Аргоса, твой друг. Он принял тебя в Тиринфе, когда ты переселился туда. Он сел на трон в Аргосе после того, как ты залил Аргос кровью его отца. Он ни разу не задумался о мести.

В последнем Гермий сомневается. Ежедневно водя людские души в Аид, трудно сохранить веру в высокие идеалы. Но сейчас не время для сомнений. Во всяком случае, для сомнений, высказанных вслух.

– И ты не приедешь на его похороны? Не захочешь выяснить, были ли у убийцы сообщники? Так ли все произошло, как доносит молва? Мегапент чуждался мести, но ты не Мегапент. Ты мстишь быстро и беспощадно, как удар молнии. Неужели ты откажешь себе…

В удовольствии, хочет сказать Гермий.

– В правосудии, – вместо этого говорит он.

– Я возвращаюсь в Тиринф, – повторяет Персей в третий раз.

Слова бога пропадают втуне. Персей не дает себе труда ответить на них.

– На твоем месте я бы поехал, – упорствует Гермий. – Утешил бы вдову, ободрил бы молодого наследника. Поверни я обратно – это все равно что плюнуть Аргосу в лицо.

Судя по лицу Персея, его это не смущает.

– Когда я вел тень Мегапента в Аид, он надеялся, что ты почтишь его похороны своим присутствием…

Гермий врет. Когда он вел тень Мегапента в царство мертвых, покойный ванакт молчал всю дорогу. Молчал как убитый, что было естественно в его положении. Гермий пытался разговорить попутчика, выяснить, что с ним случилось на самом деле. Пустая трата времени! Даже угроза посмертных пыток не заставила Мегапента раскрыть рот. Про пытки Гермий тоже врал – без разрешения дядюшки Аида он не имел права мучить усопших. А дядюшка не позволил бы терзать невинную тень ради такой пустяковины, как подробности рядового убийства.

– Хочешь вина? – Персей берется за бурдюк.

Разговор окончен, понимает Гермий.

– Месть, – внезапно говорит женщина, которую люди зовут Андромедой. – Что ты понимаешь в мести, лукавый сын Зевса? Что вы оба понимаете в мести, дети Зевса, гордые и яростные мужчины?! «Ты мстишь быстро и беспощадно, как удар молнии…» Вы все так мстите: быстро и беспощадно. Мстите, словно насилуете: впопыхах, не зная другой радости, кроме собственно насилия.

– Кое-кто действует иначе, – возражает Гермий.

Меньше всего ему хочется спорить с этой женщиной. Но вызов брошен, а природа требует ответа.

– Иные говорят что месть – блюдо, которое едят холодным. Я согласен с этим мнением.

– Месть – не блюдо, – жена Персея скрещивает руки на груди. Можно сказать, что так она пытается держать себя в руках. – Месть – не молния. Месть – дитя. Дитя под твоим сердцем. Повторяю: ты мужчина, бог, тебе не понять.

Гермий молчит. Это особое молчание. В числе талантов лукавого бога числится умение молчать так, что собеседникам хочется продолжать монолог.

– Месть надо зачать, – слова, произнесенные женщиной, змеями расползаются по шатру. Шипят, извиваются, трепещут раздвоенными жалами. – Зачать в любви и ненависти. Месть надо выносить. Тебя тошнит, а ты носишь. Болит поясница, а ты носишь. Кружится голова, а ты все носишь и носишь. И некому помочь в твоем тяжком труде. Месть надо родить. Известно ли тебе, бог, как это трудно – родить настоящую, созревшую месть? Когда приходит срок, легче умереть, чем разродиться!

– Возможно, – соглашается Гермий.

Это подарок, понимает он. Она сболтнула лишнего. Это яблоко, случайно упавшее мне в руки. Дар судьбы, но я не понимаю, в чем он заключается. Смысл ускользает от меня – змеи, кругом змеи, на моем жезле, в ее устах! Хорошо, я запомню все до последнего словечка. Позже я вгрызусь в яблочко, доберусь до сердцевины, выложу семечки на ладонь.

Всему свое время.

– Возможно, да. Я мужчина, мне не понять. Но если роженица жива, значит, месть все-таки родилась. Или дитя не выжило? Странное дело, месть из породы живучих…

– Ты прав, месть выжила, – говорит женщина, которую люди зовут Андромедой. – Родилась. Она всего лишь порвалась. Если амфора разбита, лучше не склеивать черепки. Не поможет, вино так или иначе вытечет.

– Не поможет, – соглашается Персей. – Мы возвращаемся в Тиринф.

Кажется, что последние слова женщины были обращены к нему, а не к богу. Кажется, что он все понял, тогда как бог не понял ничего. Яблочко, думает Гермий. Медное яблочко. Бронзовое. Адамантовое. Боюсь, я сломаю об него зубы.

«Месть надо зачать. Месть надо выносить. И некому помочь в твоем тяжком труде…»

Химера, вспоминает Гермий. Неуловимая, огнедышащая, бешеная Химера. Живой трехголовый вызов нам, олимпийцам. Месть, которую зачала Ехидна от Тифона. Месть, которую она выносила. Которую родила. Почему я вспомнил о Химере?!

…Химера делается меньше. Сбрасывает боевой облик. Что видишь ты, дочь Тифона, в испуганном жеребенке? Что видишь ты больше, чем видит Лукавый? Все планы Гермия идут Химере под хвост, под чешуйчатый, ядовитый хвост, не желающий атаковать мальчишку…