– А здесь – плохо.
– Ты все время здесь?
– Нет, я родился на воле, а что здесь – так получилось.
– Я не о том хотела спросить. Что ты с воли – я сразу поняла, – заторопилась Волчица, – это чувствуется, это видно, правда. Ты гордый. А гордость – она от свободы, пусть и оставшейся далеко позади.
– Ты умная, – благодарно произнес Волк.
– Может быть и не умная, но я с воли, я еще чувствую и помню, что такое воля.
– Я что хотела спросить, – продолжала Волчица, – ты все время в этой клетке? Как в ней?
– В этой – очень плохо. У меня другая территория, побольше, там – просто плохо. А сюда ближе к полудню перевели, я теперь понял – тебя ждали.
– Извини. Я в этом не виновата.
– А я и не говорю. Так – рассказываю.
Разговор тек медленно, с большими перерывами, они привыкали друг к другу, понемногу раскрываясь, но все еще чего-то опасаясь, особенно Волк, но Судьба уже сделала выбор и шепнула об этом на ушко каждому из них, поэтому они не спешили, зная, что впереди их ждет долгая жизнь вдвоем.
– Тебя так и везли в этой клетке?
– Последний день – да. А до этого держали две ночи в другой, побольше, но много меньше твоей.
– А какой?
– В две меня, если не вытягиваться. Даже не прыгнуть.
– Это знакомо. А до этого?
– Кружилась ихняя, – кивок в сторону города, – стрекоза, потом удар в бок и я уже не чувствовала лап.
– А долго?
– Я многого не помню, после того удара, но в конце – долго, ну как хорошая охота. А стрекоза была огромной. Вход – больше, чем в любую пещеру, а я уж их навидалась.
– Да-да, ты много видела, я верю.
– Туда не то, что эта клетка, вот эта тарахтелка вместе с клеткой легко вошла бы. Но шум! Когда все закрылось и она начала урчать, я подумала – все! Я уже слышала подобный шум, давно. Представь: шум, кажется, идет издалека, очень низкий, ниже рычания медведей, ты его знаешь?
– Да-да, у меня на моей Территории, не этой, конечно, на воле, было несколько медведей, я с ними дружил – у них другая добыча. И здесь, ты увидишь, тоже есть, и привычные, наши, коричневые, и какой-то серый, большой…
– Это наш, они тоже хорошие…
– … и еще двое, те просто огромные, шерсть длинная, густая, белая с желтой подпалиной. Маются! Они ведь с далекого холода, им, по-моему, даже зимой у нас жарковато. Прыгнут в воду, да какая у нас вода – в миске, что приносят, холоднее, потом выберутся на землю и качаются часами. Я спрашивал у них – зачем, говорят: «Так кажется, что какой-то ветерок дует!» Ой, извини, ты рассказываешь!
– Так вот, это шум, такой низкий, что начинает казаться, что трясется земля, а потом вдруг понимаешь, что это у тебя в животе, как будто маленький заглоченный зайчонок колотится, хочет выскочить. От этого начинают ноги подрагивать и опять кажется, что это земля трясется. А шум все нарастает, мечешься, понять не можешь, откуда он идет, хочешь бежать, но почему-то все время возвращаешься на одно и то же место, привычное. Потом остается одно желание – забиться в расщелину или в пещеру, если она есть, и накрыть лапами голову. И вот уже все гремит и ты скорее понимаешь, чем видишь, что это летят камни, небольшие, с голову, и огромные, больше тебя, и, сталкиваясь, гудят. А все это в потоке снега, в целой реке снега…
– Да-да, я понимаю, у меня было что-то похожее, но, быть может, еще страшнее. Я один раз весной, ранней, но после снегопада, знаешь ведь, какие иногда снегопады бывают весной, кажется уже все – кончилась зима, проталины зеленеют спасшейся травой, ручьи потекли, журчат и поблескивают, соки земные деревьям ветви распрямляют, стряхивая сон, и вдруг – налетает! Еще недавно солнце пылало, а тут откуда-то снизу всходит, клубясь, разрастаясь и темнея на глазах туча, ветер пронесется – ей в помощь – и стихнет, как только она все небо снизу подобьет, и начинает валить снег, зимой такого не бывает, крупный – глаз залепит, мокрый, хуже дождя, как ни стряхивай, до кожи пробивает. Но я уже знал, что это ненадолго, это Создатель последний снег сбрасывает, чтобы освободить тучи для первых весенних дождей, ну и схоронился. Лежу себе под елью – у вас ели-то есть, ну такие, разлапистые, иголки короткие, зеленые, даже зимой, есть? Это хорошо. Так вот, перележал под елью, смотрю – посветлело, все, думаю, на этот год хватит, выхожу, осматриваюсь – вдруг зайчишка выскочит, куда он от меня по такому снегу. Тут это и случилось, а уж как – я потом понял. Все было тихо-тихо, только ветки сверху чуть-чуть зашелестели, как от легкого ветерка, я и внимания не обратил, а потом – «ух» – и в тот же момент что-то сваливается на меня, тяжелое, как дерево, чуть спину не переломило – потом долго болела, и – темнота, безмолвная темнота. Ничего не вижу, лапами во все стороны рою, выбираюсь, отскакиваю в стойку, оглядываюсь – сугроб, обычный разрытый сугроб. Снег на еловых лапах налип, а потом обвалился, – засмеялся Волк.
– Да. Чуть-чуть похоже на лавину, – не поддержала его смех Волчица. – Только у меня все погибли под лавиной, – и чуть погодя, – под настоящей лавиной, я о ней тебе рассказывала, начала рассказывать.
– Извини, я не знал. Я еще так мало о тебе знаю. Ты рассказывай, мне ведь все интересно. Я не буду тебя прерывать.
– Это не страшно. Тебе интересно, с тобой интересно. Ты хороший. Хороший и немного смешной, – и Волчица, засмущавшись, отошла в сторону.
* * *
– Что, что происходит?! Кто мне объяснит, а главное, кто ответит?! – кричал Директор в операторской, где все мониторы который день показывали одну и ту же картину: спокойно лежащих рядом Волка и Волчицу, изредка поворачивающих друг к другу морды, как будто при разговоре. – Десятый день Этот лежит пном-пень, пень-пном, – Директор, запутавшись, махнул рукой, – как сука последняя лежит. Да я бы на его месте!..
– Это – мысль, – протянул кто-то из окружавших его сотрудников.
– Вот это был бы гибрид!
– Глотки бы рвал – берегись!
– Какие кадры пропадают! – воскликнул главный оператор.
– С кадрами я и без вас разберусь, – вернулся в привычное русло Директор, – я с вами со всеми разберусь, если результата не будет.
– Так ведь, понимаете ли, дело тонкое, интимное, – начал объяснять один из сотрудников, молодой разбитной парень. – Его к нам откуда доставили? – задал он риторический вопрос. – Не побоюсь сказать прямо – из леса. Где просветительское влияние улицы, старших товарищей по школе, молодежных лагерей и просмотра специфических видеофильмов в узком кругу в отсутствие родителей. Он же сирота лесная, не приобщенная к мирским утехам. А эта, цел…, ой, извините, девушки, нецелованная мамзель, раньше в монастырях больше знали. Вы правы, господин Директор, – только личным примером.
– Грудью на амбразуру мы всегда вас послать успеем, молодой человек. Что делать, яйцеголовые? Мария, ты у нас главная по Волку, давай рацпредложение!
– Мария! Мы знаем, твои познания в случке млекопитающих беспредельны в объеме институтского курса! Спаси – и я готов провести практический семинар со мной в качестве подопытного, – заблажил разбитной.
– Да ну тебя совсем, – раскраснелась Мария, – вечно ты об Этом, как будто ничего другого в жизни нет.
– Нет, Мария, авторитетно заявляю, – без тени улыбки сказал Директор, – и простейшее доказательство – толпа этих муд, – он поперхнулся, – в общем, мудрых ученых, которые ломают голову там, где надо действовать.
– Да ничего не надо, – устало сказала Мария, – поместите их в большой вольер, оставьте в покое, сами разберутся.
– Тебе хорошо говорить. Сами разберутся, – передразнил Марию Директор, – а если не разберутся? Это же еще полгода ждать! Я правильно понимаю ситуацию? – не глядя, обратился он к окружающим, те согласно закивали. – Да где я буду через полгода!
– Что ж, придется обычным способом, – проговорил молчавший до сих пор зам по науке, – техника искусственного осеменения освоена у нас на высшем уровне, многократно апробирована, доложена, защищена. Завтра сделаем.
– Вот-вот, обычным способом и завтра же! – Директор, немного успокоенный, покинул операторскую.
* * *
– Теперь ты понял, как меня взяли?
– Да, все как ты говорила: легкий удар и через мгновение не чувствуешь лап. А меня сетью взяли, я и не заметил ее. Много страшнее – хочешь вырваться, но с каждым движением запутываешься еще сильнее и, понимая, все равно рвешься и вот уже вскоре – лежишь и не можешь пошевелиться.
– Куда же ты так несся, что сетку не заметил? – с ревнивой подозрительностью спросила Волчица.
– Ее убили, я видел, – просто ответил Волк.