Ты любишь науку или нет?

«Какой еще Алеша? – вяло подумал Витик. Ни с кем разговаривать не хотелось. – Да ведь это Фуня, он же на самом деле Алеша!» – вспомнил Витик и набрал Фунин номер.

Тот взял трубку и сразу закричал:

– Я все понял! У нас ничего и не могло получиться! Мы пускали искру через готовый непроходимый воздух, а надо ставить такой воздух у нее на пути, когда она уже вылетела. – Голос у Фуни был опять бодрый и уверенный.

«Надо же, как просто! – подумал Витик. – Действительно: чувствует, что может, – летит; чувствует, что не может, – не летит. А вот подловить ее, когда она уже вылетела… Только как это сделать?»

– И давай немедленно ко мне, – включился он в Фунин монолог.

– Уже поздно, Фуня, и не пустят меня, – сказал Витик. – И есть я хочу, и уроки не сделаны…

– Ты не любишь науку, – заявил Фуня. – Тогда завтра обсудим. А сегодня – думай. Пока.

Настроение чуть-чуть улучшилось. Витик пошел мыть руки. «А как искра чувствует, можно ей лететь или нет? – мелькнула мысль. – Ладно, спрошу потом у Фуньки».

Утром, войдя в класс, Витик сразу наткнулся на Фунин вопросительный взгляд и покачал головой. Фуня вздохнул и отвел глаза.

«Тоже ничего не придумал», – понял Витик.

– Ну как успеть подставить ей какое-нибудь препятствие? – уныло произнес Фуня, когда Витик сел на свое место рядом с ним. – Она знаешь как быстро летит? Ужас! Папа сказал, метр она пробегает за одну тысячную секунды, а между шариками машины расстояние еще меньше раз в пять. За две десятитысячных, значит…

– За сколько?! – переспросил Витик.

– За две десятитысячных, – повторил Фуня упавшим голосом. До него тоже дошло, что и за целую секунду мало что можно успеть сделать, а уж за две десятитысячных…

Англичанка вошла в класс, все встали, Фуня и Витик тоже поднялись, почти не замечая происходящего вокруг.

«Тут что-то не так, – думал Витик. – Десятитысячная – это и увидеть не успеешь, а мы искру видели и слышали, как она жужжала».

– Не может быть! – зашипел Фуня у Витика над ухом. – Мы искру видели? Видели. Даже ее цвет разобрали: когда – синий, когда – красный с синим… Не-ет, я все понял: проскакивает она, может быть, и быстро, но потом висит некоторое время, как мост, пока электроны не перебегут с одного шарика на другой. Или с тучи на землю. Она долго висит, целую секунду наверное… Здо?рово! Вот тогда и можно успеть сунуть что-нибудь у нее на пути.

– Замороженную трубу!

– Замороженную вату! В ней много холодного воздуха, и она мягкая.

– Привязать вату за веревочку, и когда искра ударит – дернуть, чтобы встала на пути. Или пружину с курком, как в пистолете…

– А если папиросную бумагу?

– Точно! А если будет плохо пропускать, намочим ее…

– Ура! – воскликнул Фуня.

– Афонин! Что за крик?! Выгоню из класса! – возмутилась англичанка.

На следующем уроке родилось несколько новых вариантов Эксперимента. И опять, переписываясь и перерисовываясь с Фуней, Витик испытывал радость от безмолвного взаимопонимания, когда один взгляд, нарисованный значок, пожатие плечами говорят больше, чем сто слов с другим человеком. «Вот Дуба, например, – думал Витик. – Ему говоришь, втолковываешь, он вроде и слушает, и соглашается, а потом как скажет что-нибудь, и сразу ясно, что услышал он совсем не то, что ты хотел ему сказать. Или Элька… – Витик непроизвольно вздохнул. – А вот Малька – та понимает, если только не обижается своими дурацкими обидами. А может, это она мне хочет что-то такое объяснить, а я не понимаю, оттого и обижается? Кстати, где она, не заболела ли после вчерашнего? А, вон она, к Тоньке пересела, беседуют. И Ниночка-Мыша аж спиной к Чучундре повернулась, из своей парты вылезла, их слушает. И на нас с Фуней зыркает. А разговор-то серьезный, не охают, не хихикают… Интересно о чем?»

– Смотри, – обратился он к Фуне. – Совсем страх забыли. Сейчас Чучундра им даст…

– Ага! – развеселился Фуня. – Кстати, почему она – Чучундра?

– У нее имя-фамилия подходящие: Чучурина Александра Андреевна. Ну вот, дождались.

– Сельцова, Валеева, Сторбеева, дневники ко мне на стол быстро! – скомандовала учительница.

Мыша, Малька и Тонька с воплями: «За что?!» и похоронно-укоризненными лицами, едва шевеля руками, стали доставать дневники.

– Ничего, – прокомментировал Витик. – Это она пугает. После уроков поназидает и отдаст. Интересно, о чем это они говорили, так увлекшись?

– Погоди, – сказал Фуня. – А если попробовать так?..

Он начал рисовать, и Витик тут же забыл о Мальке, Мыше и Тоньке.

В тот вечер, идя к Фуне, Витик очень волновался: предстояло знакомство с дедом. Фуниных отца и маму Витик уже знал. Они были веселые, симпатичные, в очках и джинсах и не очень похожие на Фуню. Зато дед был вылитый Фуня, только старый и волосы белые, лежачие, а не черные и стоячие, как у Фуни. И лицо не сердитое и озабоченное, а какое-то очень усталое. Он был маленький, худой, чуть согнутый, но когда вошел в Фунину комнату, Витик сразу понял: настоящий академик.

Поначалу Витик очень стеснялся и помалкивал, предоставив Фуне излагать их общие разработки, но потом как-то забыл, что дед знаменитый академик, и втянулся в разговор. С дедом было ужасно интересно, хотя сам он говорил мало, а только улыбался, поднимал брови, хмыкал, качал головой. Все равно было видно, что и ему интересно с ними, хотя он в физике знает, наверное, все, а Фуня – почти ничего, не говоря уже о Витике.

Когда они изложили все свои проекты и идеи, как остановить молнию или искру на лету, дед весело посмотрел на них и сказал:

– Ну что ж, фантазия есть, а это важно.

И тогда Витик неожиданно для самого себя спросил:

– А откуда искра знает, сможет она пролететь этим путем или не сможет? – и испугался: вдруг его вопрос очень глупый, ведь дед привык только к самым умным вопросам.

– Ну как же… – начал Фуня и растерянно замолк.

Дед вдруг коротко и остро взглянул на Витика, и Витик, сам не зная почему, почувствовал такую гордость, что едва удержался, чтобы не расплыться в улыбке от уха до уха.

– Когда вы вертите колесо электрической машины, электричество накапливается на одном из электродов, то есть на одном из шариков, и меняет свойства пространства вокруг себя… – Дед говорил неторопливо и серьезно. – Мы не видим и не слышим этих изменений, разве что неосознанно чувствуем их.

«Точно! – подумал Витик. – Когда долго крутишь, а искры все нет, что-то чувствуешь и на голове волосы шевелятся».

– Это свойство называется напряженностью электрического поля, – продолжал дед. – Как только напряженность окажется достаточной, искра прорвется к нулевому электроду. В разных условиях для прорыва требуется разная напряженность. В сухом воздухе, например, нужно накопить на разряднике больше электричества, чтобы проскочила искра или молния, во влажном – меньше…

Витик слушал в полном благоговении, и хотя он почти ничего не понимал – не переспрашивать же академика. Фуня все поймет и потом объяснит, а пока важно не упустить ни единого слова.

– Коленька! Николай Ильич! К тебе пришли, – раздался голос.

Дверь Фуниной комнаты отворилась, и на пороге появилась невысокая изящная старушка, по-видимому Фунина бабушка, а за ней очень большой, коричневый от загара, лысый человек в тяжелых очках, с широченной улыбкой, тоже старый.

– Хелло, Ник, хау а ю? – сказал загорелый человек и потряс над бабушкиной головой обеими руками, сцепленными в один громадный кулак.

– Хелло, Джон! – улыбнулся ему дед. – Так вот, исчезнет поле – исчезнет и искра. Известные опыты с торможением интенсивных электронных и ионных пучков в ускорителях не приводили к образованию устойчивых сгустков. Проблема, я думаю, неизмеримо сложнее…

– А куда же тогда денется?.. – начал Фуня.

Но дед уже говорил что-то загорелому на английском языке. Тот поднял толстый коричневый палец, сделал круглый рот, воскликнул: «О-о!» – и что-то добавил по-английски.