Пан Володыевский

«Зачем мне наряды, казна золотая,
Алмазы с их чудной игрой?
Я счастлива буду, весь век голодая,
В избушке, мой милый, с тобой!»

Вскоре, однако, и здесь все стихло. И в этой немой тишине слышались только глухие удары мотыг да возгласы польских часовых: «Слушай же» Очарованные этой чудной ночью, Бася и маленький рыцарь чувствовали какую-то грусть и вместе с тем сладкую истому. Бася, взглянув на мужа, увидала, что и он глядит на нее.

– Миша, ты не спишь?

– Удивительно, но мне совершенно не хочется спать!

– А хорошо тебе здесь?

– Хорошо. А тебе?

Кивнув головой, Бася отвечала:

– Ах, как хорошо, Миша! Ты слышал, что там сейчас пели? «Я счастлива буду, весь век голодая, в избушке, мой милый, с тобой!..». – повторила Бася последние слова песни.

Затем они снова замолчали. Наконец маленький рыцарь произнес:

– Бася! Послушай, Бася!

– Что, Миша?

– По правде сказать, нам так хорошо друг с другом, что если бы один из нас был убит, другой страшно затосковал бы…

Для Баси было ясно, что муж, говоря «если бы один из нас был убит» вместо «если б один из нас умер», намекал только на свою смерть. В ее голове мелькнула мысль, что муж, вероятно, не рассчитывает остаться в живых при этой осаде, а потому и задумал приготовить ее к этому страшному удару. Предчувствие чего-то ужасного как клещами стиснуло ей сердце, и, заломив руки, она закричала:

– Миша, сжалься надо мной и над собой!..

Маленький рыцарь отвечал ей взволнованным голосом, но, по-видимому, спокойно:

– Вот видишь, Бася, ты не права, – сказал он, – потому что, хорошенько подумав, что такое наша жизнь? И над чем тут голову ломать? Кого удовлетворит земное счастье и любовь, когда все здесь так хрупко, как высохшая веточка?.. Правда?..

Но рыдания Баси были ему ответом. Затем она сказала:

– Не хочу, не хочу, не хочу!..

– Клянусь Богом, ты не права, – повторил опять маленький рыцарь. – Посмотри: там вверху, за этим тихим месяцем – страна вечного счастья. О такой стране стоит поговорить! Кто достигнет одного из лугов, находящихся там, тот, как усталый, измученный конь, вздохнет наконец вольно и будет пастись без тревоги. Когда настанет и мой черед (а ведь это для солдата дело обыкновенное), ты должна сказать сама себе: «Ничего!» Просто должна сама себе сказать: «Миша уехал далеко – дальше, чем отсюда до Литвы, но ничего! Я ведь тоже поеду за ним следом». Бася, да полно же, не плачь! Кто раньше из нас уедет туда, тот приготовит другому квартиру – вот и все!..

И, вдохновившись и как бы заглядывая в будущее, Володыевский взглянул на небо и продолжал:

– Какое счастье предстоит нам! Допустим, что я уже буду там. Вдруг кто-то начинает стучаться в небесные врата. Святой Петр отворяет я бегу посмотреть, кто пришел. Боже, это моя Бася!.. Как я брошусь к ней тогда, как закричу от радости!.. Господи, слова не выговоришь, пожалуй, от счастья! И не будет больше слез, а только вечная радость и веселье! Там не будет ни турок, ни пушек, ни мин под стенами, там наступит, наконец, покой и счастье! Эх, Бася, запомни раз навсегда: это ничего!

– Миша, Миша! – повторила Бася.

И снова воцарилась тишина, нарушаемая только глухими ударами мотыг в каменную скалу.

Вдруг пан Михаил произнес:

– Бася, давай вместе помолимся.

И они стали молиться. Мало-помалу молитва успокоила их, и сон сомкнул им глаза.

Перед рассветом Володыевский проводил жену до моста, который соединял крепость с городом.

– Помни, Бася, – это ничего! – сказал он, прощаясь с нею.

Глава XIX

С рассветом канонада возобновилась. Вырытый турками ров тянулся на пятьсот футов вдоль стен крепости и в одном месте доходил даже до самой стены. Турки без перерыва стреляли с окопов, употребляя для этого винтовки. От этих выстрелов поляки прятались за кожаными мешками, набитыми шерстью, но, кроме того, с шанцев турки посылали в неприятеля гранаты и бомбы, и поляки то и дело падали мертвыми около своих пушек. Из пехоты маленького рыцаря сразу было убито гранатой шесть человек, а у пушек убиты были один за другим все пушкари. Наконец, вечером уже для всех офицеров стало ясно, что необходимо удалиться из новой крепости, тем более что ежеминутно нужно было ожидать, что турки взорвут одну из мин. Вследствие этого ночью, при неумолкаемой пальбе, каждая сотня воинов, имея во главе своего ротмистра, успела еще до утра перенести в старый замок все пушки, порох и провизию. Старый замок, построенный на скале, был безопаснее: его не так скоро можно было взять и труднее подвести мины. На военном совете Володыевский сказал, что готов защищаться в старом замке хоть целый год, только бы не вздумали вести с турками переговоров о мире. Весть об этих словах Володыевского разнеслась по всему городу и ободрила народ. Все знали, что Володыевский до последнего дыхания будет верен данному слову. Оставляя новый замок, поляки подвели мины под оба бастиона и под главную часть новой крепости, которые перед полуднем и были взорваны. Но туркам этот взрыв не причинил много вреда, и они не заняли тотчас города, так как еще не успели забыть о вчерашнем погроме. Разрушенная крепость представляла громадный вал обломков и развалин. Хотя эти развалины и представляли затруднение для входа неприятеля, но зато они служили прикрытием для турецких стрелков и минеров (что было еще хуже), которые уже принялись за новую мину. Эти работы у турок производились очень успешно, так как за ними следили опытные итальянские и венгерские инженеры, служившие падишаху. Поляки не могли вредить туркам никаким оружием, так как те были скрыты от них. Маленький рыцарь начал уже подумывать о вылазке, но тотчас устроить этого было нельзя. Утомленные солдаты почти не в состоянии были шевельнуть рукой, так как у каждого из них на правом плече образовались от беспрерывного прикладывания ружья опухоли и кровоподтеки. А между тем следовало как можно скорее прервать работы турок, иначе главные ворота замка могли быть взорваны. Обдумав все это, маленький рыцарь распорядился устроить за воротами высокий вал и, не теряя присутствия духа, заявил:

– Что за беда! Если взорвут ворота – мы будем защищаться за валом; взлетит и этот – мы успеем насыпать новый вал; и так далее – до тех пор, пока у нас под ногами будет хоть аршин земли.

Но генерал подольский, уже не имевший ни малейшей надежды, возразил на это:

– А когда и аршина не останется?

– Тогда и нас не останется, – ответил маленький рыцарь.

И вот Володыевский велел бросать в турок ручные гранаты, наносившие им много вреда. Особенным искусством в этом деле отличался поручик Дембинский; немало турок погибло от его работы, пока самому ему не оторвала руку лопнувшая в ней граната. От подобного же случая умер и капитан Шмидт. Солдаты гибли и от пушечного огня, и от метких выстрелов янычар, которых прикрывали развалины новой крепости. Поляки же нечасто стреляли из крепостных орудий, чем были сильно опечалены все горожане. «Если наши не стреляют – значит, и сам Володыевский сомневается в том, что может отстоять город», – говорили жители. Но ни один из военных не решался первым даже заикнуться о том, что осталась только одна надежда – на переговоры с неприятелем. Но Ланцкоронский громко заявлял об этом, зная, что воинская честь для него не обязательна. Впрочем, сначала послали Васильковского к генералу разузнать о состоянии дел в крепости. Генерал сообщил, что он не надеется, чтобы крепость устояла до вечера, но что защитники ее убеждены в противном.

Получив такой ответ, военные также заговорили: «Мы делали все, что могли, никто из нас не щадил себя, но что невозможно – то невозможно, и надо вступить с турками в переговоры». Об этих речах узнали горожане, и на площади у ратуши собралась толпа народу. Но народ не изъявлял желания начать переговоры с турками и, по-видимому, вовсе не хотел этого, хотя и не высказывал ничего. Только несколько богатых армянских купцов в душе рады были окончанию осады, так как их торговля могла опять возобновиться, все же прочие армяне, издавна уже поселившиеся в Польше, а также ляхи и русины желали защищаться. «Уж если надо было сдаваться, то следовало сделать это сразу, – тихо говорили то здесь, то там, – потому что тогда можно было бы выговорить хорошие условия, но теперь враги будут немилостивы, и лучше уж погибнуть под развалинами».

Народ стал высказывать свое неудовольствие все громче и громче, но вдруг этот ропот обратился в крики восторга, и громкое «ура» огласило площадь.

Что было причиной этой радости? Народ увидал появившегося на площади Володыевского в сопровождении Гумецкого, которых генерал послал сообщить горожанам о положении дел в крепости. Крики восторга потрясли воздух при виде любимого рыцаря; одни так кричали, как будто турки вошли в город, у других же при виде маленького рыцаря показались слезы на глазах, так как следы страшного утомления отразились на его лице, худом и почерневшем от порохового дыма, глаза были красны и совершенно ввалились, но на вид он был бодр и весел. Прибывшие едва могли протиснуться сквозь толпу и добрались наконец до залы совета, где их встретили с большою радостью. Епископ тотчас же им сказал:

– Дорогие братья! Nec Hercules contra plures! Нам писал уже генерал подольский, что вы принуждены сдаться.

Но пылкий Гумецкий, не обращая внимания на присутствовавших, резко возразил:

– Генерал потерял голову и обладает только одним качеством, что не дорожит ею. Что же касается защиты крепости, я уступаю слово Володыевскому, который сумеет лучше меня рассказать об этом.

Все присутствовавшие взглянули на Володыевского, который, пошевелив усами, отвечал:

– Боже мой! Кто здесь затеял разговор о сдаче? Не все ли мы присягнули именем Божиим, что погибнем скорее все до одного?

– Мы присягнули, что сделаем все, что от нас зависит, и мы все уже сделали! – отвечал епископ.

– Кто что обещал, пусть сам и отвечает за это! А я и Кетлинг присягнули, что не отдадим неприятелю крепости, пока мы живы, – и не отдадим. Если я обязан пред обыкновенным человеком сдержать свое слово, то что же должен я сделать по отношению к Богу, который превосходит бесконечно всех нас?

– Но в каком состоянии крепость? Мы слышали, что под воротами неприятель вырыл подкоп? Долго ли вы выдержите? – спрашивали многочисленные голоса.

– Есть ли под воротами подкоп или еще только будет, а перед воротами уже существует прекрасный вал, и я приказал втащить на него орудия. Дорогие братья, побойтесь Бога! Подумайте только о том, что надо будет предать храмы Божьи в руки неверных, которые превратят их в мечети, чтобы в них совершать свои мерзости. Как же вы говорите так легко о сдаче города? С каким духом отворите вы ворота, чтобы впустить врагов в самое сердце отечества? Я сижу в самом замке и не боюсь подкопов, а вы здесь, вдали в крепости, в городе, их боитесь. Бога ради молю вас, не уступайте неприятелю, пока живы! Пусть память о нашей обороне останется в потомстве такою, как осталась и оборона Збоража.

– Турки превратят крепость в груду развалин, – заметил кто-то.