Оценить:
 Рейтинг: 4.5

Невеста Нила

Год написания книги
1887
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
5 из 7
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Как вы, почитатели лжепророка, единомышленники кровожадного халифа, смеете еще толковать о милосердии! Мне известно, что вы творили в Сирии! Я видела своими глазами вас и ваших остервеневших женщин, которые неистовствовали с пеной у рта. В моем лице ты встретил обличительницу мусульманских злодейств: в Дамаске вы нарушили договоры, и жертвы вашего обмана – наряду с мужчинами беззащитные женщины и дети – были изрублены или растерзаны вами в куски. Разве ты, апостол милосердия, ничего не слышал о том, что происходило в Авиле? Друг Магомета, твоим соплеменникам заповедано щадить придорожное дерево, а между тем как поступили вы с невинными жителями Авилы? Вы свирепствовали там, как волки в овчарне. Смешно после этого толковать о милосердии!

И пылкая девушка разразилась громким смехом, махая в воздухе высоко поднятой рукой, как будто ей хотелось отогнать от себя тучу назойливых оводов. Она со вчерашнего вечера сдерживалась, терзаясь нанесенной ей обидой. Дав волю накипевшему гневу, Паула почувствовала облегчение.

Присутствующие расступились перед ней, и она остановилась посреди комнаты, дрожа с головы до ног и кидая кругом угрожающие взгляды. Орион смотрел на нее со страхом и восхищением. Да, его мать была права. Кроткая молодая девушка не могла смеяться таким горьким смехом, но даже в своем ожесточении Паула была великолепна, как богиня мести, изваянная рукою Апеллеса, виденная им в Константинополе. Нефорис переглядывалась с Сусанной, неодобрительно пожимая плечами, и даже сам Георгий был озадачен поступком племянницы. Он знал причину этой неожиданной вспышки, но чувствовал, что ему необходимо сдержать отчаянный порыв молодой девушки и заставить Паулу опомниться. Больной назвал ее по имени, сначала тихо, потом громче и более строгим тоном. Его голос звучал упреком и сожалением.

Девушка вздрогнула, точно внезапно пробужденный лунатик, провела рукой по глазам и сказала, почтительно склоняясь перед наместником:

– Прости меня, дядя! Я забылась в твоем присутствии, потому что трудно превозмочь себя. Ты знаешь мое прошлое. Когда мне напоминают о нем, когда я слышу слова, похвалы злодеям, которые лишили меня отца и брата…

Громкие рыдания прервали ее речь, и маленькая Мария со слезами бросилась на шею плачущей Паулы. Орион был готов сделать то же самое: ему так хотелось прижать несчастную к своей взволнованной груди. Женская слабость придавала неодолимое очарование этой женщине с великой душой и еще сильнее влекла к ней Ориона.

Но Паула скоро оправилась. Ласковые увещания дяди придали ей силы сдержать свой порыв.

– Пожалуйста, позвольте мне уйти в свою комнату, – сказала она, наконец, тихим голосом.

Девушка перестала рыдать, хотя слезы по-прежнему текли по ее лицу.

– В таком случае спокойной ночи, дитя, – отвечал мукаукас задушевным тоном.

Гречанка молча поклонилась остальным и пошла к двери, но мусульманин удержал ее, говоря:

– Я знаю, кто ты, благородная дочь Фомы; мне передавали, что твой брат был женихом и приехал в Авилу праздновать свою свадьбу с дочерью префекта Триполиса. Тогда я прибыл по торговым делам на ярмарку и, к несчастью, стал свидетелем того, как необузданная шайка моих единоверцев напала на мирный город. Бедное дитя! Твой отец был самым знаменитым и храбрым нашим противником! Где бы он ни был, на земле или на том свете, он, наверное, уважает наше оружие так же, как и мы его. Но твой брат, предательски убитый перед самой свадьбой, проклял нас, умирая, и завещал тебе свою ненависть. Поэтому, если ты обрушиваешь на меня, как на одного из мусульман, свой справедливый гнев, я могу только склониться перед тобой с покаянием за вину своих единокровных. Я ничем не могу оправдать, решительно ничем, благородная девушка, гнусных злодейств, совершенных в Авиле, но, поверь, что только там мне в первый раз пришлось на старости лет краснеть за своих единоплеменников. Война, воспоминание о ком-нибудь близком, убитом врагами, или о разграбленном богатстве разнуздали народные страсти, а там, где это случится, и в мирное, и в военное время бывает одно и то же со дней Каина и Авеля.

Паула, неподвижно стоявшая до этой минуты против старика, покачала головой и сухо произнесла:

– Все это не возвратит мне отца и брата. Сам ты кажешься человеком кротким, но, если твоя справедливость равняется твоей доброте, то на будущее время узнай сначала, с кем ты говоришь, прежде чем превозносить милосердие последователей пророка.

Паула еще раз поклонилась присутствующим и вышла из комнаты. Орион пошел за ней следом, решив во что бы то ни стало объясниться с девушкой. Однако он вернулся несколько минут спустя, тяжело дыша и стиснув зубы. Молодой человек, догнав Паулу, взял ее за руку, желая высказать все, что накипело у него на сердце, но она оттолкнула его с ледяной холодностью и презрительно повернулась к нему спиной. Он почти не слышал, как отец выражал Гашиму сожаление, что с ним обошлись так резко в его доме. Приезжий купец заметил на это, что он вполне понимает ожесточение осиротевшей девушки, так как в Авиле совершались действительно возмутительные дела.

– Но в какой войне, – продолжал старик, – не случается этого? Даже христианин не всегда может обуздать себя; мне говорили, что и ты лишился двоих цветущих сыновей, а между тем, кто убил их? Христиане, твои собственные единоверцы…

– Нет, не единоверцы, а заклятые враги моей веры, – медленно произнес старик с ударением на каждом слоге. Его речь звучала холодным высокомерием, он широко раскрыл глаза, напоминавшие те твердые камни мутного блеска, которые вставлялись его предками в голову статуй. Потом веки больного опять опустились, и он продолжал равнодушным тоном: – Однако сколько же ты хочешь за свой ковер? Я желаю купить его. Назови окончательную цену, чтобы не торговаться попусту.

– Я был намерен просить пятьсот тысяч драхм[17 - Драхма (греч. drachme – схваченное рукой) – весовая и денежная единица, чеканившаяся с VI в. до н. э. В разное время имела различное достоинство, так афинская драхма содержала 4,36 г серебра и равнялась 6 оболам. Обол (греч. obolos – копье, вертел, поскольку в древности в качестве денег использовали железные прутья) – самая мелкая серебряная (позже – бронзовая либо медная) монета Древней Греции, Византии, а также Франции, Италии, Испании, Португалии, Голландии в эпоху феодализма.], – отвечал купец, – но могу уступить за четыреста тысяч.

Нефорис всплеснула руками и знаками предостерегала мужа, чтобы он не верил купцу. Она также неодобрительно покачала головой, когда Орион заметил:

– Триста тысяч вполне можно дать за эту вещь.

Молодой человек старался овладеть собой, притворно интересуясь торгами, где дело шло о таких громадных суммах.

– Нет, меньше четырехсот тысяч я взять не могу, – спокойно возразил араб. – Твой отец хотел знать крайнюю цену, и я не запрашиваю лишнего. Рубины и гранаты, которыми унизана в этом месте кисть винограда, жемчужины посреди мирт, бирюза в незабудках, бриллианты поверху в виде капель росы на былинках травы, смарагды, придающие такой блеск зеленым листьям, а в особенности этот громадный камень стоят сами по себе гораздо дороже.

– Но в таком случае почему же ты не вырезал их из ткани? – спросила Нефорис.

– Потому что не хотел портить великолепную вещь. Я продам ковер так, как он есть, или вовсе не продам.

При этих словах наместник кивнул сыну, не обращая внимания на неудовольствие жены. Ему придвинули дощечку, лежавшую возле шашечницы. Георгий написал на ней несколько слов и подал ее купцу, говоря:

– Я согласен. Завтра утром мой управитель выдаст тебе деньги по этой записке.

Орион не выдержал.

– Великолепно, превосходно! – воскликнул он вне себя от восторга, порывисто кидаясь целовать руки отца. Потом юноша обратился к матери, у которой глаза наполнились слезами досады, поднял ей подбородок, поцеловал в лоб и с гордостью сказал: – Так торгуемся только мы да император.

Затем он подошел к мусульманину, говоря:

– Когда отец является самым великодушным из людей, то сын поневоле будет казаться в сравнении с ним самым ничтожным. Однако все к лучшему, почтенный господин. Что касается твоего ковра, то он может стоить дороже всех сокровищ Креза, но я потребую от тебя кое-что в придачу. Прежде чем ты навьючишь своих верблюдов нашим золотом, расскажи нам, какой вид имело это художественное произведение, прежде чем его разрезали.

Мусульманин, спокойно засунув драгоценную дощечку себе за пояс, немедленно исполнил требование Ориона.

– Вам известно, что первоначально этот ковер был необыкновенной длины и ширины, – начал купец. – Зала, где он украшал собой одну из стен, вмещала несколько тысяч гостей и, кроме того, по обе стороны трона могли стать несколько сотен телохранителей. Говорят, будто бы этой работой занимались более пятидесяти лет столько ткачей, вышивальщиков и ювелиров, сколько дней в году. Вытканная картина изображает рай, где, по персидским понятиям, должно быть множество зеленеющих деревьев, одетых пышным цветом и усыпанных плодами. Здесь вы можете еще различить часть каскада, который издали казался совершенно натуральным, так как алмазы, сапфиры и смарагды, украшавшие его, отливали на солнце, как настоящая вода. Вот эти жемчужины представляют пену волны. Разрезанные листья возле него принадлежат розовому кусту, выросшему у райского источника раньше, чем первый дождь оросил землю. Первоначально на кусте росли только белые розы, но когда члены первозданных женщин засияли более яркой белизной, белые цветы покраснели от стыда, и с тех пор появились пурпурные розы. Так по крайней мере гласят персидские предания.

– А кому принадлежала купленная нами часть ковра? – спросил Орион.

– Она вырезана из самой середины, – отвечал купец, ласково посматривая на юношу. – На левой стороне был изображен суд у моста Чинват[18 - Чинват – в иранской мифологии мост через водную преграду, разделяющую царства мертвых и живых. В более поздней традиции это «мост судебного разбора», вершимого богами над душами умерших. Под стопой грешника Чинват становится узким, «как лезвие бритвы», праведнику же он кажется шириной «в 9 длин копий или в 27 длин стрел».]. Осужденных грешников не было видно, а были изображены одни фраваши[19 - Фраваши – в иранской мифологии и эпосе олицетворение души. Вначале фраваши были связаны с представлениями об умерших предках, продолжающих загробное существование.], то есть гении, которые, по понятиям персов, служат ангелами-хранителями каждого смертного в течение всей его жизни и живут в тесной оболочке человека, соединяясь с ним или отделяясь от него по своему желанию. Крылатый сонм фравашей как будто налетел грозой на осужденных грешников, слуг мрачного Ангро-Майнью[20 - Ангро-Майнью (Анхра-Манью) – в иранской мифологии глава сил зла, тьмы и смерти, символ отрицательных побуждений человеческой психики, извечный противник Ахурамазды.]. Между тем блаженные, непорочные, нелицемерные последователи светлого божества Ахурамазды[21 - Ахурамазда – верховное божество зороастризма, иранской религии, основанной легендарным пророком Заратуштрой в X–VI вв. до н. э. Буквальное значение имени Ахурамазда «Господь мудрый».] с гимнами входили в цветущий Эдем. Несколько ниже были видны люди, которые не подвергались осуждению, но также не заслужили и полного блаженства; эти, понурив головы, смиренно и молча удалялись в темную рощу. А праведники в блаженном спокойствии наслаждались дарами Эдема. Здесь вы видите исполинскую кисть винограда, его хочет сорвать один из жителей рая; его рука уцелела, но фигура отрезана. От орнамента из цветов и фруктов, обрамлявшего всю картину, остался вот тут наверху великолепный кусок. Как вы находите смарагд, изображающий цветочную почку? Во сколько вы его оцените?

– Превосходный камень! – восхитился Орион. – Даже у Элиодоры нет ничего подобного. Как ты думаешь, отец, сколько он стоит?

– Много, очень много, – отвечал тот, – но и весь замечательный ковер в своей целости был бы слишком ничтожным даром для того, кому я предназначил дивный смарагд.

– Полководцу Амру? – спросил Орион.

– Нет, дитя, – решительно отвечал наместник, – он будет пожертвован мной Господу нашему Иисусу Христу и Его святой церкви.

Орион опустил глаза. Ему была неприятна мысль, что великолепный камень вделают в крышку какого-нибудь ковчежца и он навсегда скроется с глаз людей в темном шкафу церковной ризницы. Юноше хотелось бы дать ему иное назначение.

Однако ни отец, ни мать не заметили его неудовольствия. Нефорис бросилась к мужу, стала на колени перед его ложем и, покрывая поцелуями холодную исхудавшую руку страдальца, радостно шептала, словно тяжелое бремя скатилось у нее с души:

– Твой поступок спасет наши души, Георгий! За такой дар, увидишь, тебе простится все, и ты найдешь утраченный душевный мир.

Наместник молча пожал плечами и приказал свернуть ковер, после чего Орион собственноручно запер его в таблиний. Потом мукаукас велел дежурному докладчику устроить на ночлег араба с его людьми.

VI

Душевные страдания и упреки совести с некоторых пор не давали покоя больному Георгию. Бедный старик действительно надеялся умилостивить Провидение богатым вкладом в церковь. Для этой цели он не пожалел четырехсот тысяч драхм и, пожалуй, с удовольствием заплатил бы за чудный ковер еще дороже. Чем богаче дар, тем больше надежды на милость Того, Кому он предназначается.

У мукаукаса была серьезная причина сомневаться в справедливости своих поступков. Христианская религия запрещает мстить врагам, но Георгий не мог не наказать злодеев, когда представился к тому удобный случай. И какой отец поступил бы иначе с людьми, лишившими его двоих цветущих сыновей? Этот страшный удар подточил весь организм несчастного. Он чувствовал, как с тех пор медленно чахло его тело. Крайнее изнеможение, припадки малодушного страха, дурноты и боли как естественные последствия паралича отравляли ему каждую минуту. Угасающая жизнь поддерживалась в нем только прежней физической мощью и жгучей жаждой мщения. И судьба доставила ему случай жестоко отомстить за гибель сыновей. Между тем Георгий по природе был слишком незлобивый человек; насладившись местью, он начал испытывать упреки совести.

Хотя и не по его вине, но при его содействии Византийская империя лишилась богатой провинции, которая была вверена императором попечению мукаукаса; греки и все, кто носил имя мелхита, были с позором изгнаны из Египта; но хуже всего то, что возмущенный народ, с восторгом приветствуя мусульман, во многих местах избивал своих притеснителей, как бешеных собак. Георгий желал бы помешать этой кровавой расправе соотечественников с ненавистными греками, но не смог ничего сделать.

Таким образом, все бедствия, какие он призывал на убийц своих детей, на палачей своего народа, действительно обрушились на них, и за невинную кровь было отомщено сторицей. Но в то время когда несчастный отец торжествовал победу над врагами, в нем мало-помалу просыпалась совесть. Ее сначала робкий голос становился все грознее, неумолимо обличая Георгия в жестокости. Он начал тосковать, терзаться беспричинным страхом; ему недоставало душевной твердости для роли героя и реформатора. При его деятельном участии совершились слишком крупные исторические события, разыгралось слишком много кровавых драм, отразившихся на тысячах человеческих жизней; наконец, он подверг опасности самую веру Христову, уступив свое отечество мусульманам. Мукаукасу было страшно подумать, что он сознательно допустил такие перевороты; тяжелая ответственность за все случившееся невыносимо удручала его. Напрасно Георгий повторял, что он не призывал арабов в Египет и не мог отразить их нападение по недостатку военных сил; тем не менее на него указывали со всех сторон как на сообщника завоевателей; наместник стал опасаться за свою жизнь и верил тем, кто говорил ему о наемных убийцах, подосланных византийцами. Но еще сильнее был его страх перед гневом Божьим за то, что он отдал христианскую страну в руки неверных. Даже воспоминание о своем незапятнанном и безупречном прошлом не могло поддержать Георгия; против душевных пыток у него оставалось единственное средство – белые пилюли, которые уже давно стали ему необходимы, как воздух и вода.

Добрый мемфисский епископ, старец Плотин, и его подчиненные вполне оправдывали мукаукаса, но патриарх Вениамин действовал совершенно иначе. Находясь в изгнании, он сам указывал на арабов как на избавителей от ига мелхитов; между тем когда Георгию удалось с большим трудом вернуть его из ссылки и водворить на прежнее место, то мукаукас неожиданно встретил в нем ожесточенного противника. Патриарх отнесся к нему как к отверженному, заслужившему вечное осуждение. Догадываясь о том, что глава египетской церкви руководствуется в данном случае не справедливостью, а иными, посторонними помыслами, Георгий тем не менее был уверен, что Вениамин, по своему высокому пастырскому сану, может лишить его вечного блаженства.

Чем сильнее утверждалось могущество арабов в его отечестве, чем благоразумнее правили они страной, отвлекая многих египтян от христианства и привлекая к исламу, тем ужаснее казалась мукаукасу его вина. Мало того: когда он наконец завершил дело мщения, которое греки называли «двойным предательством», то вместо наказания от Бога за грехи на Георгия щедро посыпались земные блага. Это окончательно смутило набожного старика, ему показалось, что Сатана осыпает его дарами судьбы в награду за погибшие христианские души, которые отпали от святой церкви благодаря излишней благосклонности наместника к мусульманам.

В короткое время Георгий неожиданно получил два больших наследства, а его люди, раскапывая языческие склепы в городе мертвых, нашли больше золота, серебра и драгоценных камней, чем все прочие, вместе взятые. Мусульманский халиф и его наместник оставили мукаукаса в прежней должности, выказывая ему дружбу и почет; булевты, или советники города, вместе с городским населением торжественно провозгласили его «справедливым»; к тому же имения Георгия никогда еще не приносили таких крупных доходов. От вдовы своего убитого старшего сына он получал самые утешительные письма, где она с восторгом говорила о новой, высшей цели существования, найденной ею в монастыре; ее дочь, внучка старика, росла очаровательным, веселым ребенком, которым восхищались даже посторонние; наконец, из переписки с жившим в Константинополе Орионом он убеждался, что его сын оказывает успехи во всем, не забывая при этом своих родителей, которым юноша, по собственному побуждению, подробно сообщал о своих удовольствиях и занятиях в столице. Следовательно, и на далекой чужбине отец с матерью оставались для него по-прежнему дороже всех на свете.

<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
5 из 7

Другие электронные книги автора Георг Мориц Эберс

Другие аудиокниги автора Георг Мориц Эберс