Немецкие диверсанты. Спецоперации на Восточном фронте. 1941-1942

– Хорошо, хорошо! – громко произнес он. – Отлично! Я не ожидал, что вы запомните так много с первого раза. Теперь вы будете просматривать этот фильм раз в неделю до тех пор, пока не зафиксируете каждую, даже незначительную деталь. В дверном проеме стояла ваша мать, и, как я уже говорил, позднее вы увидите свою девушку и всех своих друзей.

И все же я до сих пор недопонимал, что происходит. Все казалось таким далеким и простым, и я не представлял, о чем можно беспокоиться. Но уже на следующий день положение усложнилось. Майор начал обучать меня русской разговорной речи, сленгу, и эти слова и фразы он буквально вбивал мне в мозги за завтраком, обедом и ужином, в своем кабинете и в моей комнате. Шестнадцать часов в день – русский, русский, русский, до тех пор пока моя голова не начинала кружиться. Шли месяцы, и я превращался из нерешительного ученика, боящегося произнести незнакомое слово, во все более уверенного, свободно говорящего на другом языке. Эти занятия забирали все время и силы, и сейчас мне нестерпимо хотелось пообщаться с кем-нибудь еще, кроме майора. Мне очень хотелось знать, как дела у Вилли, и иногда в столовой, когда, случалось, он садился передо мной, я с трудом сдерживался, чтобы не окликнуть его. Но куда бы я ни шел и где бы ни стоял, майор всегда находился рядом, наблюдая за мной, задавая вопросы, требуя отвечать на них.

«В каком полку служишь? В какой артиллерийской батарее? Сколько в артиллерии подразделений?» Опять и опять, вопрос за вопросом, и все это на русском.

Постепенно, незаметно для себя, я обнаружил, что стал думать на русском, чувствовать себя русским, и довольно быстро в совершенстве овладел русским языком. Немецкий акцент совершенно исчез, и я произносил идиоматические выражения, будто знал их с детства.

Как-то ночью кто-то грубо потряс меня за плечо и строго произнес на немецком языке:

– Кто ты?

Сонным голосом, заплетающимся языком я ответил:

– Лейтенант 115-го прусского подразделения военно-морских сил Георг фон Конрат.

Как гром среди ясного неба на меня обрушился крик:

– Вон из постели! Я научу тебя правильным манерам!

Подскочив, окончательно проснувшись, я увидел майора, в полном обмундировании, стоявшего около моей кровати. Была осень, дул холодный северный ветер, морозным воздухом охватывало с головы до ног. Несмотря на это, прямо в коротких кальсонах и рубашке, майор выгнал меня на школьный двор. Там я ползал по грязи и замерзшим лужам, прижимаясь носом к земле больше часа, отрабатывая упражнения на случай воздушной тревоги и контратаки против врага, перешедшего линию фронта, до тех пор пока силы не стали покидать меня. Каждую кость в моем теле ломило от холода. От переохлаждения у меня свело мышцы, и каждое движение причиняло новую боль. Но майор ни на что не реагировал, ни на минуту не выказав жалости по отношению ко мне. Его лицо оставалось невозмутимым, а я, превозмогая боль, продолжал выполнять его команды.

Наконец он остановил меня. Поднявшись с колен в черной воде, смешанной со льдом, я стоял перед ним, опустив голову, и он снова спросил:

– Кто ты?

Но я не понял вопроса. Такая тренировка вышибла из меня все мысли, и я стоял, тупо глядя перед собой, а мои отмороженные мозги пытались уловить смысл слов. Постепенно я осознал, что все же являюсь русским. И днем и ночью я обязан быть русским, и не важно, на каком языке со мной разговаривают – на немецком или на хинди. Я все равно должен отвечать на русском. Проклиная себя за собственную дурость, я отчеканил майору:

– Григорий Кириллов, лейтенант Красной армии!

Ему стало легче, о чем свидетельствовала широкая улыбка на лице, и он ответил:

– Можете идти в свою комнату.

Душ был такой же холодный, как ледяная вода в лужах, но я все же вымылся и затем залез под шерстяные одеяла, благодаря Бога, что все позади. Наверное, прошло несколько часов, а я все лежал, неистово дрожа, потому что слишком промерз, чтобы уснуть. Постепенно я стал дремать, хотя так и не согрелся до конца, все же провалился в глубокий тяжелый сон. Неожиданно резкий голос прорезал темноту, крича мне по-немецки:

– Как тебя зовут?

Инстинктивно я поднял руки, чтобы прикрыть глаза от света, бросившегося мне в глаза, и в то же время так же громко крикнул в ответ:

– Георг фон Конрат. – Я замолчал, где-то в подсознании понимая, что, наверное, уже поздно, но все же быстро, хотя и тихо произнес: – Григорий Кириллов, офицер Красной армии.

Мягкая рука отечески похлопала меня по правому плечу.

– Хорошо, сынок. А сейчас спи.

Я отключился, наконец-то окончательно согревшись.

С этого момента следующие полгода превратились для меня в постоянную тренировку, которая с каждым днем становилась все жестче и жестче. Первое время мне было очень любопытно знать, когда вообще майор спит, но со временем моя усталость так накопилась, что мне стало абсолютно все равно. Были ночи, когда я просыпался по двенадцать раз, иногда только раз или два. Я постоянно находился в напряжении, в ожидании, никогда не зная, когда меня позовут в следующий раз. Такое положение сильно действовало на нервы и давило на меня. В этом очевидном беспорядке все ужасало своей непредсказуемостью. Мы никогда не могли предположить, что произойдет в следующий момент.

Не имеет значения, как я привыкал, что чувствовал, что мне стоило вжиться в эту роль, абсолютно адаптировавшись и ничего не принимая на свой счет. Было ощущение, что кто-то читает мои мысли, и даже во сне я не мог до конца расслабиться.

Время от времени меня вытаскивали из теплой постели прямо на снег, покрытый ледяной коркой, где я должен был отвечать на бессмысленные вопросы. Все строилось так, чтобы я ошибся в ответе и тем самым попал в их ловушку. Это было частью обучающей программы.

Так прошло два года в этом захолустном, богом забытом лагере, где на стене над своей кроватью я написал: «Южный Штаблок – убийца моей юности».

Шел 1940 год, и мне было семнадцать лет.

Наконец наступил день, когда майор пригласил меня в свой кабинет в последний раз, и мы оба разговаривали по-русски, как будто таковыми и родились. Хлопнув меня по плечу, он произнес:

– Товарищ лейтенант, я должен сообщить вам, что больше ничем не могу быть вам полезен. Вы сдали экзамены и теперь являетесь не просто русским, но русским офицером, а также стипендиатом, и теперь вам предстоит продолжить обучение с другими преподавателями.

Я взглянул на него ничего не выражающим взглядом, но когда заговорил, то в словах чувствовался сарказм.

– Товарищ майор, значит ли, что я покидаю этот райский уголок, где раньше времени успел поседеть и превратиться в старика?

– Нет, на самом деле все происходившее здесь только пойдет вам на пользу.

Он паковал свои чемоданы, складывая принадлежности и все вещи, говорившие о том, что это был его кабинет, и в этот момент я испытал чувство, будто это мой отец, который неожиданно уезжает в непредвиденное путешествие. Я понял, что он сам неподвластен самому себе, и больше не таил на него зла. Те полномочия власти, которыми, казалось, он владел, совершенно ему не принадлежали. Возможно, он и сам испытывал боязнь и страх, будучи марионеткой в чьих-то руках. С моего поступления в Академию, а потом перевода в эту школу прошло два года, и я знал, что там, где мне придется обучаться дальше, не будет легче. Скорее меня ожидали новые трудности.

Майор повернулся ко мне, и сейчас в его голосе появилась мягкость.

– Я хочу предостеречь вас, товарищ, что мир очень жесток. Но если вы вспомните все, чему я учил вас, вы все сможете преодолеть.

Я заметил, что у него на глаза навернулись слезы. Отдав ему честь, я поймал на себе его долгий, задумчивый взгляд, наполненный печалью. Затем он вышел.

Теперь я оказался предоставлен сам себе, но не надолго. В тот же вечер прибыли трое моих новых «полоскателей» мозгов. Один из них – врач-психиатр, другой – специалист по задаванию смертельно нудных вопросов, который выглядел так, будто готов убить родную мать за коробок спичек, а третий – майор. Высокого роста и прямой как доска, он вызывал чуть больше симпатии, правда не намного. Он должен был инструктировать меня в вопросах, как разрушать и уничтожать все живое на земле.

Никто из них первым не заговорил со мной. Они смотрели на меня свысока и таким взглядом, будто я не человек, а собака, в то же время их глаза не выражали ничего, игнорируя мое существование.

Глава 3

На следующий день после отъезда майора, с одной стороны, я почувствовал освобождение, а с другой – напряжение со смешанным чувством ожидания и любопытства. Лег спать я переполненный эмоциями. Но, несмотря на то что я провалился в тяжелое небытие, даже во сне тревожные ощущения не покидали меня. Проснулся я от тяжелых шагов вошедших. Должно быть, было около двух часов ночи, хотя я не мог точно знать, так как у меня не было возможности посмотреть на часы. Глубокий гортанный голос закричал на меня по-русски:

– Встать, когда с вами разговаривают старшие!

Я пулей выскочил из комнаты, зная точно, куда идти. Я и без света знал на ощупь каждый сантиметр этого коридора. Открыв дверь в кабинет, я сразу же наткнулся на жесткий, пристальный взгляд моего нового учителя, а скорее сторожевого пса.

– Садитесь, – резким тоном приказал он.

За столом стояло лишь кресло без подлокотников, и я сел в него, а он достал пачку сигарет, аккуратно вытащил одну и, прикурив, сделал пару медленных затяжек. Он смотрел на меня, его глаза светились, словно два огонька, готовые прожечь меня насквозь, и я почувствовал, что такой взгляд мог отпугнуть кого угодно.

Он заговорил, и, к моему удивлению, его голос зазвучал вполне дружелюбно. Тряхнув пачкой сигарет, он спросил мягким голосом:

– Вы курите?

Попав под обманчивое обаяние его голоса, я, немного расслабившись, вежливо отказался. Затем он подошел ко мне и, поставив свою правую ногу на мою левую ступню, остался стоять так некоторое время. Эта выходка причинила мне боль, потому что я был босиком, а он был обут в кирзовые сапоги, но я ничего не сказал, подумав, что, возможно, он сделал это не нарочно. Пока я раздумывал, что же происходит, он занес надо мной свои огромные, как у гориллы, руки, и стал хлестать меня по лицу с такой силой, что я подумал, моя голова не выдержит и отвалится. Я пытался понять, что же я сделал не так. Почувствовав сильное головокружение, я все же краем глаза заметил, что теперь второй ногой он наступил мне на другую ступню. Но в этот момент я получил по щеке удар такой силы, что слетел с кресла. А мои ноги, приплюснутые к полу его сапогами, казалось, теперь будут иметь такой вид, будто по ним прошелся каток. В тот момент я всем сердцем ненавидел этого человека и был готов растереть в порошок и даже убить его. И это яростное желание придало силы не показать, как мне больно, и тем самым не доставить ему еще большего удовлетворения. Не пикнув и ни на мгновение не изменившись в лице, я поднялся и опять сел. Он снова наносил мне удары, а я снова вставал. Так продолжалось минут десять, а затем совершенно неожиданно он спросил:

– Как зовут вашего отца?