Похищение любви

Володя, вернувшись в этот день с работы, застал дверь комнаты закрытой изнутри, у порога стоял чемодан. Володя опешил. Начал стучать в дверь.

– Кто там? – спокойно спросила Зина.

– Что еще за фокусы выдумала?

– Никакие не фокусы. Уходи жить, где жил раньше.

– Да ты что, спятила?

– Я говорю серьезно.

– Зина!

– Не о чем больше разговаривать.

– Зина! Открой! Открывай сейчас же!..

На шум начали выглядывать соседи; одна соседка, которую Володя терпеть не мог, даже совсем вышла из своей комнаты. С любопытством глядя на Володю, она тонким голосом полупропела:

– Это оригинально. Нет, это экстравагантно. Экстраординарно.

– Ну, погоди же! – в последний раз крикнул Володя и, сверкнув глазами на «экстру», подхватил чемодан и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.

– Выходит, что же? – проговорила для себя соседка. – Выходит, странно… Странные эти алкоголики, когда напьются…

На другой день, когда Зина ушла на работу, Володя вернулся, спокойно открыл дверь – у него был свой ключ, выложил из чемодана свои вещи, развесил рубашки и костюмы по вешалкам, лег в постель и заснул безмятежным сном (эту ночь он провел на автобазе, измучился, не выспался, продрог). Зина появилась уже после полуночи – работала во вторую смену. Нисколько, казалось, не удивилась, что Володя дома. И наутро ничего не сказала ему. Но через несколько дней, вернувшись с работы, Володя застал дверь комнаты вновь закрытой, чемодан стоял у порога. Это его не на шутку обозлило.

– Опять фокусы! – закричал он. – Зина!

– Уходи! – только и был ответ.

И сколько ни ругался и ни проклинал Володя, так дверь и не открылась. Соседка успела на прощанье Володе сказать, что это уже не экстравагантно, а сверхэкстравагантно! Володя, проскрипев зубами, хлопнул дверью и ушел.

Но, разумеется, на другой день снова явился, когда Зины не было дома. И снова жил несколько дней…

Однажды, когда Володя спокойно лежал в постели, Зина пришла домой не одна, а с участковым милиционером.

– Ваши документы, – вежливо попросил участковый.

Зина стояла рядом, скрестив на груди руки.

Паспорт был, конечно, в порядке, но уж чего не было у Володи, того не было, – прописки на данной жилплощади.

– Прошу вас впредь проживать по месту прописки, – откозырял милиционер. – Если, конечно, не хотите осложнений, – добавил он, еще раз козырнув.

В следующий раз милиционер не был уже так учтив и вежлив; документы, конечно, проверил, но не советовал больше проживать по месту прописки, а попросил проследовать за ним в отделение милиции.

Володю, конечно, отпустили, но строго-настрого предупредили, и вот тут наконец он почувствовал, отчетливо осознал, что Зина с ним не шутки шутит.

Было Володе двадцать девять лет. Работал он шофером автобуса; со времени демобилизации он работал и на такси, и на банковских машинах, и на обычных грузовых, пока наконец не застрял в первом автобусном парке. Он любил машины потому, что с ними он чувствовал себя хозяином положения. Особенно нравилось ему «вкалывать», хотя это самая тяжелая работа, на такси, где он чувствовал себя богом. В то время план был еще двадцать восемь рублей, выполнял он его легко, играючи, войдя поначалу в число «вокзальщиков», затем «аэродромщиков». «Аэродромщики» – это целое королевство таксистов со своим «внутренним» уставом. Войти в это общество не так просто и легко. Нужна «рука», «рекомендация», на «совете» решается, принять человека в содружество или нет. Законы у них жесткие, однажды не выполнивший их выбывает из содружества навсегда. Володя, перехватив у «своего» же прилетевших из Якутска подвыпивших пассажиров, был не просто выдворен из содружества, но содружество еще и отомстило ему. «Совет» постановил, чтобы Володя трижды попал в руки контроля, и Володя попал; с такси пришлось расстаться навсегда. Тогда Володя устроился на базу, обслуживающую отделение Госбанка, где тоже можно было работать «налево»; но вскоре не выдержал однообразия маршрутов, а главное – зависимости от инкассаторов. Уволился, занялся перевозкой молока. За молоком приходилось ездить из Москвы километров за двести – двести пятьдесят, а то и за все триста – триста пятьдесят, особенно зимой. Работа была лихая, интересная, трудная, но «богатая». За одну десятую процента, приписанную в акты по фиксации жирности молока, получал, бывало, в награду по ведру сметаны и куску масла килограммов на пять; жить можно было. Потом Володя на полном ходу перевернул пустой фургон – был выпивши; жив остался, но машину покалечил основательно. Уволили. Так и попал наконец в автобусный парк. Сначала работа не нравилась – раздражали спешка, бестолковость, непонятливость пассажиров, – но вскоре привык, смирился со своей долей, а впоследствии, как это всегда бывает, нашел в ней и приятные стороны.

За одну смену можно было завести несколько знакомств – на выбор; было это хоть и не так богато, как в такси, но все-таки… В общем, без женщин жить не приходилось, а это, быть может, единственное для мужчины, ради чего стоит жить, рассуждал Володя. Так однажды он и познакомился с Зиной; поразила – или привлекла – она его тем, что при большей мягкости и доброте, чем другие женщины, она долго не подпускала его к себе, не позволяла даже целовать себя. И вот вместо того, чтобы плюнуть на нее – мало ли других женщин! – Володя вдруг потянулся к Зине; трогало его еще то, что никогда, ни разу за все время их знакомства Зина не подчеркнула, не намекнула, что она инженер, а он простой работяга. Ей было неважно, кто он, важно, какой он; когда он это понял, то начал вести себя так, как ей хотелось: стал внимательным, аккуратным, а главное – серьезным. Добился Володя своего, лишь сделав Зине предложение, – с тех пор Зина и оставалась «вечной невестой». Володя перебрался жить к Зине, но о свадьбе словно забыл. Когда Зина начинала укорять его, он морщился, сердился, хлопал дверью и уходил в общежитие. «А то и вообще уйду!» – говорил не раз. За три года он настолько привык к своим капризам, что уже и жить без них не мог. Бывало, вообще ни с того ни с сего хлопнет дверью – и ушел. Особенно любил показать характер, когда Зине было тяжело: ей, например, в больницу идти (и страшно, и стыдно, и мерзко), а он хлопнул дверью и был таков. Как мучилась она в такие дни, как ненавидела и презирала его! Но зато как гордился Володя, каким-то шестым чувством он угадывал, что чем независимей он ведет себя, пусть даже жестоко, тем в большей зависимости будет от него Зина. Так и было. В конце концов Зина смирилась со своим положением, не ругала, не корила Володю, лишь бы не было никаких осложнений, ссор, расхождений. Она решила (вот уже и философия), что дело не в бумаге, а в факте: раз живут вместе, нужно жить мирно, тихо, одной семьей. О детях Володя и слышать не хотел. Особенно нравилось ему по нескольку раз переспрашивать Зину, кто же это будет отцом ребенка, если он родится.

«Ты», – говорила Зина.

«Я?»

«Ты!»

«Ну нет, аморальный тип не может быть отцом. Какой же я отец? Сама говорила, я – аморальный». – И смеялся.

А вот теперь пришлось Володе серьезно задуматься. Почему же он, всегда легко смотревший на связь с Зиной, вдруг так сейчас упорствует, не уходит от нее, не хочет уходить? В чем дело? Неужели настолько привык к Зине, что и расстаться с ней не может? Неужто в самом деле приворожила его? А может, это и есть любовь? Но тут Володя усмехался: в любовь он не верил. Он был уже достаточно опытный человек, знал многих женщин, относился к ним не иначе как «все вы одинаковые»; иногда, правда, он задумывался всерьез: что же это такое, любовь? Где она? Какая она? И сколько ни думал, всегда приходил к выводу: никакой любви, как о ней говорят и пишут, нет. Есть природа, в природе есть люди; физиологически ни мужчина, ни женщина не могут жить друг без друга. Эту необходимость, эту неизбежность совместной жизни можно назвать по-разному – грубо и тонко, низко и высоко, любовью или физиологией, – но суть не изменится. Зачем тогда высокие слова? Зачем сочинять сказки для детей, что есть какая-то особая, неповторимая любовь? Само слово «любовь» претит душе – слащавое, интеллигентское. А жизнь есть жизнь, в ней всего хватает, и когда слышишь аханье да оханье: ах, любовь, ох, любовь, – так и хочется подойти и показать кулак:

«А вот эту любовь видел?!»

Жить не можете без своей единственной? Врете! Дать другую женщину – красивую, ласковую, добрую, не успеешь оглянуться, как забыл свою единственную… Ну пусть даже не так, не совсем так, пусть все женщины разные. Так это и хорошо. Найдешь разве в одном человеке, почувствуешь ли в нем одном начало и конец своих желаний? Тем-то жизнь и хороша, что женщин в ней много, надоест одна – выбирай другую, надоест вторая – выбирай третью… А почему нет? Кто может запретить? Шалишь! Ханжество это, а не истина, эта ваша совесть; потому что истин вообще нет, ни одной, истина – слово человеческое, а человечество меняет слова как перчатки: сегодня подходят, завтра нет. Нет, связывать свою жизнь с одной женщиной, отдаться в ее руки невозможно для настоящего мужчины. Сделать так – значит лгать против самого себя. Другое дело, конечно, прийти порой в дом, где тебя ждут, приласкают, покормят, спать уложат… Что говорить, это приятно, особенно когда устанешь; вообще приятно, если за тобой ухаживают. Ну так что, ради этой приятности жениться? Какие вообще преимущества у женатого? Что женщина у него всегда под боком? Так и у него редко не бывает женщин, притом часто разных, а это уже преимущество холостяка: кровь хоть не застаивается, сердце громче стучит. Чем она как женщина особенная, эта Зина? Видал Володя и получше, попонятливей да понежней; нечего тут перед ним особенно воображать! Подумаешь, золото нашлось, красавица неписаная! Таких – только свистни… Милиционера придумала! Ну и ну!.. Против милиции он, конечно, пас… Ну и что же, так и оставить дело? Жить в общежитии да слушать насмешки? Позволить командовать, издеваться над собой? Три года был хорош, на четвертый муха укусила, не понравился, видите ли… Ну, не понравился – значит, до свидания!.. Но никак Володя не мог согласиться с этим «до свидания», что-то мешало ему принять сложившуюся ситуацию как должное. Что? Невозможность жить без Зины, привычка? Нет, не то, все не то… Он, конечно, скучает по ней, по-своему она нравится ему, даже больше – он уже свыкся с мыслью, что после работы надо торопиться «домой», к «своей»… там обед, отдых, телевизор и прочее. А что в общежитии? Вся та же холостяцкая братия. Когда-то он относился к общежитию как к чему-то постоянному, привычному, а теперь он относится так уже к комнате Зины. И никак Володя не мог успокоиться, что его взяли да и выставили из этой комнаты. Его, а не он. Самолюбие Володи было глубоко уязвлено. Никогда еще не приходилось ему быть на месте тех женщин, которых обычно он бросал. Он бросал, а не его прогоняли.

Володя измучился, ему плохо спалось, плохо работалось; по ночам он часто просыпался, ему снились какие-то люди, которые преследовали его, кричали: «A-а… так это тот самый, тот самый… Стой, стой!..» Он вырывался из сильных рук, обманывал людей, кричал: «Это совсем не я, совсем не я, посмотрите…», но его никто не слушал, всем было ясно, что он – это он… Иногда ему снилась Зина, только он не видел ее лица, она все время отворачивалась. Он знал, что это Зина, чувствовал ее взгляд, но никак не мог разглядеть лица. «Что же это у нее на лице? Что, что?..» – мучился он, но все напрасно. Какое оно было, это лицо, – спокойное, злое? – он не знал, все мешалось во сне, какие-то странные, как будто совсем неживые люди гонялись за ним и кричали: «Держи, держи его, окаянного!..»

В первых числах марта около НИИ остановилось такси. В ветровое стекло светило весеннее солнце; водитель, сложив руки на руль, подставил лицо лучам и блаженно щурился. Его разморило, он закрыл глаза и под монотонную работу счетчика задремал. Сзади с большим букетом мимоз сидел Володя и следил за входной дверью института. Когда в дверях показалась Зина, он толкнул шофера в спину: «Не зевай!..» – и выскочил из такси. С Зиной вместе вышла и Лариса.

Поздоровавшись, Володя в первую очередь обратился к Ларисе.

– Лариса, я вас очень прошу оставить нас вдвоем с Зиной.

Лариса взглянула на Зину. Зина молча сказала: нет, нет, не уходи, не слушай его! Она подхватила Ларису под руку и, не обращая внимания на Володю, быстро пошла прочь.

– Лариса! – взмолился Володя. – Не мешай нам! Тут жизнь решается. Жизнь! Слышишь?!

– Хорошо, оставь нас, Лариса… пожалуйста, – согласилась Зина. – Ну, чего тебе?! – тут же закричала она на Володю, глядя на него в упор.

Володя показал Ларисе: «Уходи, уходи же…» Лариса, развернувшись, направилась в противоположную сторону.

– Ну, так чего тебе? – повторила Зина и пошла по тротуару.

Светило солнце, была весна, смеялись и улыбались прохожие; над головой плескалось весеннее, словно чем-то размытое, чистое небо.

– Ты бы хоть поздоровалась для начала, – сказал Володя.

– Поздоровалась?! – удивилась Зина словно чему-то противоестественному. – Что это еще за машина за нами крадется?

– Это? – обернулся Володя. – Такси.

Зина усмехнулась.

– И зачем? Уж не меня ли решил покатать?

– Тебя. А кого же еще?