Джентельменское соглашение

Добряк, обожающий перевоплощение, блестяще сыграл роль. Фильм получил множество наград и был тепло встречен зрителями. Особенно запоминалась всем финальная сцена. В ней главный герой в попытке уйти от преследования бандитов переходил с одного трёхэтажного здания на другое по узкой дощечке, буквально балансируя на грани жизни и смерти. В самый неожиданный момент он оступался и, сорвавшись, чудом хватался за доску, беспомощно повисая на большой высоте. В этот момент на крыше второго здания появлялись полицейские. Так, по метафоричной задумке режиссёра, судьба как бы зажимала беглеца в безжалостные тиски сурового выбора: попасть в руки бандитов и терпеть от них унижения или сдаться полиции и сесть в тюрьму лет, эдак, на десять.

Но оказавшись между Сциллой и Харибдой, герой находил третье и единственно приемлемое для его характера решение. Он разжимал пальцы и летел вниз, скрываясь от ненавистных антагонистов и тюремных оков в волшебных лабиринтах смерти.

Однако и эта достаточно непростая в плане постановки сцена в креативной голове Маэстро виделась слишком банальной: человек висит над землёй и в какой-то момент падает вниз, чтобы не достаться врагам. Во многих фильмах зрители уже наблюдали нечто подобное. Нужна была изюминка. Режиссёру хотелось добавить в сцену некоего абсурда, столкнуть лбами жизнь и смерть, да так сильно, чтобы был слышен хруст их лобных костей. Причём показать всё это надо было не тривиально – в пространстве улицы, а через внутренний мир главного героя, то есть его отношение к происходящему. И тогда Маэстро придумал нестандартный ход. Перед прыжком камера наезжала на лицо героя. За миг до развязки на нём проступала леденящая душу улыбка, с которой персонаж и разжимал пальцы, прыгая в цепкие объятия смерти.

Но, как говорил режиссёр, улыбка эта не должна была сводиться к механическим сокращениям мимических мышц. Сие действие символизировало человека, смеющегося в лицо смерти. При этом, чтобы усилить драматургию сцены и гипертрофировать чувство опасности от падения с высоты, отчаянного смельчака предстояло снять на фоне земли. Таким образом, актёру предстояло реально висеть на дощечке, протянутой между зданиями.

Так как трюк был весьма опасен, к съёмкам решено было привлечь каскадёров. Маэстро отобрал нескольких похожих на Добряка и принялся записывать с ними пробы. Как известно, перед игрой режиссёр настраивает актёра на нужное внутреннее состояние. Подобно хирургу, вторгающемуся в тело человека, он запускает слова вглубь актёрской души. Практически вслепую талантливый режиссёр нащупывает в ней нужные струны, подбирая прекрасную мелодию роли. Однако далеко не всегда этот процесс проходит безболезненно. Сюжет фильма – застывший во времени слепок жизни. Иногда он выражает не прекрасную гармонию нот, а громкий раздирающий крик.

Чтобы выжать из актёра нужный градус эмоций, приходится не бренчать на струнах, а буквально рвать их, вскрывая защитный слой психики, вынимать из актёра целые куски его личных болезненных воспоминаний.

Ещё великий Тарковский, проводя различие между игрой и проживанием роли, отмечал, что в конечном счёте, актёр, после подготовки режиссёром, должен оказаться в таком психологическом состоянии, которое сыграть невозможно. Как ни парадоксально, но лучшие актёрские работы – это те, которые не играются, а проживаются, не имитируются, а пропускаются через свой внутренний мир.

Именно таким радикальным образом, вспоминая слова великого мастера, Маэстро принялся готовить каскадёров к тому, чтобы они показали саркастическую улыбку самой госпоже смерти.

– Представь, что она – это громадный злой цербер, сидящий на цепи. Ты подходишь к этому страшному существу как можно ближе и с дерзкой ухмылкой начинаешь дразнить его, словно перед тобой не монстр во плоти, а мелкий безобидный песик. Чудовище бросается в атаку. Но тебя это раззадоривает ещё больше. Напрочь забыв про страх, ты подходишь всё ближе и ближе. Вот уже ты ощущаешь жар его дыхания, слышишь, как огромные слюнявые клыки жадно цокают прямо возле твоего лица, лицезришь в кровавой пасти остатки плоти съеденных жертв. Но вся безудержная ярость этого людоеда только наполняет тебя новой порцией адреналина. Ты решаешь довести эмоции до предела: бьёшь монстра руками по разъярённой морде и громко смеёшься, глядя в его бешеные, налитые кровью глаза.

Именно такими словами режиссёр хотел создать у претендентов на роль состояние, в котором они могли бы сыграть ту самую улыбку в лицо смерти.

Однако, как он ни старался, подвести каскадёров к церберу на достаточно близкое расстояние, а тем более заставить их бить его по морде, не удавалось. Соответствующие эмоции не считывались с их мужественных лиц. Они, скорее, выражали взгляд непоколебимых суперменов, которые, разжав пальцы, не разобьются об землю, а взлетят ввысь и удачно приземлятся где-нибудь на крыше. Ни страха, ни толики чувств обычного смертного, душу которого раздирает сильнейший внутренний конфликт, каскадёры показать не смогли.

Увидев в своих фантазиях образ грозного чудовища, смельчаки, не раз исполнявшие опасные трюки и дразнившие смерть, тут же пасовали и отбегали прочь на безопасное расстояние. По крайней мере, если они и смеялись ему в глаза, то оттуда, где этих глаз не было видно без театрального бинокля. Их «предсмертные улыбки» выглядели, скорее, насмешкой над собой, чем над фатальной бренностью бытия.

Тем временем стремительно приближался крайний срок сдачи дипломного фильма. Он уже наступал Маэстро на пятки. Для решения судьбы таких, как он, – не успевающих сдать выпускные работы горе-студентов, был создан совет из ведущих умов вуза. С каждым случаем они разбирались индивидуально, методично выслушивая рутинные жизненные истории, которые в конечном счёте и помешали «великому творцу» стать таковым. Раз за разом на лобное место к столу откуда-то из-за угла выползал жалкий сутулистый человечек с опущенной головой и судорожно сжатыми кулаками, словно выносящими на всеобщее обозрение тяжкий груз своей жизни.

Эту ношу студенты с грохотом вываливали перед высоким советом в надежде, что те сжалятся и предоставят ещё один шанс. Залетела… рожала… разгружал ящики, чтобы прокормить семью… отец – алкоголик, мать – инвалид… – такими были типичные отговорки бедолаг. От однообразия фраз видавшим виды метрам сценарного мастерства становилось скучно. Некоторые из них начали ставить на следующий сюжет.

Наконец очередь дошла до Маэстро. Когда он вышел с широко расправленными плечами и гордо поднятой головой, члены совета оторопели и замерли в недоумении, понимая, что для такого смелого и в какой-то мере дерзкого жеста у студента должны быть крайне нестандартные и очень весомые основания.

– Ну-с, молодой человек, у вас-то что произошло: незапланированная беременность или преждевременные роды? – пошутил один из членов совета, разбудив последних коллег, убаюканных колыбельными рассказами предыдущих выступающих, по большей части женского пола.

– Нет. Мой фильм снят почти полностью, за исключением финальной сцены. Я ищу для неё каскадёра, способного улыбнуться смерти, повиснув на высоте третьего этажа, – уверенно произнёс принципиальный студент.

– Насколько мне известно, вы пересмотрели всех желающих из Москвы и области, – недовольно напомнил один из членов высокого жюри, которое восседало за массивным столом, расположенным на приличном возвышении, за что в студенческих кругах негласно звалось ареопагом.

– Да, вы правы. Но среди них нет ни одного подходящего. Поэтому я собираюсь искать его в других городах, – невозмутимо ответил упрямец.

– Надеюсь, вы понимаете, что времени на раскачку уже не осталось. Может быть, утвердите на роль кого-то из просмотренных? Это всего лишь выпускной фильм, он не пойдёт в прокат. Никто не будет судить его строго. Если ваше творение не станет бестселлером, то у вас хоть будет диплом. Полагаю, синица в руках в вашем случае лучше журавля в небе.

Проявленное неуважение к фильму не на шутку разозлило молодое дарование.

– Вы и ваши коллеги постоянно твердили нам на лекциях, что самый строгий судья картине – это сам режиссёр. А теперь предлагаете нарушить эту заповедь. Я не хочу идти против своих принципов и выпускать ленту, которой не буду городится. Пусть лучше она не выйдет вообще, чем с плохо сыгранным финалом, – гордо заявил Маэстро, чем пробудил не только последних спящих представителей кинематографической богемы, но и их чувство гордости за подрастающее поколение.

Слово взял самый пожилой и опытный мастер.

– А что, коллеги, помнится мне, как мой старший товарищ Владимир Чеботарёв много месяцев искал актёра на роль Ихтиандра. Тогда руководство киностудии было им очень недовольно и настоятельно предлагало не затягивать съёмки, а выбрать кого-то из имеющихся. Но Володя не послушал и продолжил поиски того единственного, кто порадовал бы режиссёрский глаз. Он исколесил всю страну, пока не нашёл. И что в итоге? Шедевр мирового кинематографа. Если бы режиссёр тогда спасовал, сдался, то получил бы на главную роль хорошего пловца, но никак не Ихтиандра. Возможно, и здесь мы имеем дело с подобным случаем. Быть может, перед нами стоит будущий Чеботарёв!

Члены ареопага покивали.

– Что ж, похвально, когда художник готов идти на жертвы ради искусства, а не наоборот – приносить искусство в жертву себе, – подхватил самый молодой мастер.

Наконец в дискуссию вступил председатель комиссии, который до этого молчал, поскольку никак не мог однозначно определиться между гильотиной и милостью и наконец нашел компромисс.

– Коллеги, предлагаю следующее решение. Мы дадим юному таланту академический отпуск, а в следующем году, если он всё же снимет эту сцену, посмотрим его шедевр и отпустим в большое плаванье с красным дипломом.

Оправдательный вердикт главного судьи вызвал у коллег шумное, восторженное и единогласное одобрение.

После совета Добряк созвал съёмочную группу и огласил решение мэтров. Тут же посыпались напоминания о неприятных случаях, когда спустя год совет полностью менялся и новый состав дерзко закрывал дверь храма искусств прямо перед носом желавшего вернуться туда студента. Добряк молча сидел в углу и, в отчаянии опустив голову, слушал выступающих, которые, как и члены совета, пытались вразумить молодого режиссёра, уговаривая его утвердить на роль кого-то из каскадёров.

Мысль о том, что придётся ждать целый год, за который всё может измениться, и фильм, как и многие другие картины, будет похоронен на кладбище нереализованных гениальных сценариев, удручала Добряка. К тому же актёру очень нравилась своя роль в этой картине.

Собрание близилось к концу, но принципиальный режиссёр напрочь отказывался принимать суровую реальность.

Добряк уже давно подумывал над тем, чтобы самостоятельно исполнить трюк. Однако была одна существенная проблема. После неприятного инцидента, имевшего место ещё в детстве, он панически боялся высоты. Как только он ощущал её, память неизменно подбрасывала в топку сознания тот самый случай.

Увидев по телевизору, как бесстрашный канатоходец, искусно балансируя на тонком тросе без какой-либо страховки, парит над пропастью между отвесными скалами, ребёнок задался вопросом, а смог бы он сделать нечто похожее? Чтобы проверить это, он забрался на двухметровый забор и решил по нему пройтись. Примерно на середине пути неожиданно включился здравый смысл, а вслед за ним заявила о себе и боязнь упасть. Но паренек отчаянно рвался к победе. Пока он шёл, все было хорошо. Страх хоть и дышал ему в спину, но значительно отставал в этом марафоне смелости. Однако в какой-то момент напряжение стало невыносимым. Мальчик остановился, чтобы немного отдышаться, и бросил взгляд на землю. В этот момент природный инстинкт самосохранения догнал смельчака и заключил его в свои стальные объятия. Ладошки стали влажными, а мышцы обмякли и предательски задрожали. Покачнувшись, Добряк потерял равновесие и упал на асфальт, сломав руку.

Если бы тогда Добряк не остановился, не посмотрел вниз и, сжав волю в кулак, дошёл до конца, возможно, он избавился бы от боязни высоты навсегда. Однако он проиграл схватку, и это поражение оставило неизгладимый след в сознании.

И вот спустя много лет ему выпал шанс вновь сразиться со своим давним соперником.

– Не надо, парень, не смей и думать об этом! Ты не смог тогда, на высоте каких-то двух метров, не сможешь и сейчас, когда предстоит сделать то же самое на уровне третьего этажа, – отчаянно кричал ему голос разума.

– Если ты спасуешь, то навсегда останешься трусом и слабаком, не говоря уж о том, что упустишь шанс сыграть, возможно, лучшую роль в своей жизни, – доносилось в ответ откуда-то из области сердца, которое буквально вырывалось из груди в попытке переорать разум.

Что может рассудить два непримиримых центра принятия решений: ум и душу? Наверное, только характер. Именно он, подобно строгому судье, громко бьёт молотком, вынося суровый внутренний приговор. И под конец собрания этот удар в голове Добряка прозвучал. Актёр вскочил и во всеуслышание заявил, что самостоятельно исполнит трюк.

Поначалу Маэстро отпирался – слишком высок был риск. Если с актёром что-то случится, он и многие другие люди могут лишиться не только места в институте и последующей карьеры, но и свободы. Однако в конечном счёте юношеский максимализм и тяга к высокому искусству, как это часто бывает у прирождённых талантов, взяли верх над здравым смыслом.

Когда Добряк балансировал на узкой дощечке, переходя с одного здания на другое с невозмутимым лицом, как этого требовала роль, он больше всего боялся не умереть, а посмотреть вниз и испугаться. Парадокс, не правда ли? Бояться не гибели, а страха. Но, возможно, это и закономерно. Ведь смерть – это абсолютный покой, полное отсутствие каких-либо эмоций, включая страдания, боль и ужас. Мы же боимся проявлений жизни, – в первую очередь тех, которые, ведут к тому самому вечному покою и умиротворению.

Однако всё обошлось. Улыбка в лицо смерти была блестяще сыграна, а эта сцена стала прекрасным бриллиантом, венчающим блистательный финал. Исполнив трюк, смельчак настолько был воодушевлён, что готов был зайти намного дальше. Он ловил себя на страшной мысли, что безумно хочет сыграть и смерть своего героя, то есть широко разведя руки в стороны, прыгнуть вниз с той же саркастичной улыбкой. И всё это лишь ради прекрасного кадра, запечатлевшего жертву гениального актёра во имя высокого искусства. Именно так – не в тёплой постельке, а под прицелами объективов кинокамер и бьющего в глаза света должен завершать свой жизненный путь великий артист. Такой чести – умереть на съёмочной площадке да ещё во время дубля, удостоились единицы. Мог ли Добряк тогда предположить, что спустя много лет ему представится возможность воплотить в жизнь свою мечту?

Полагаю, на этом стоит закончить ворошить прошлое этих персонажей и перейти к перебиранию их белья, висящего в шифоньере современности.

Несмотря на то что оба молодых человека во время учёбы подавали большие надежды, их карьера в киноиндустрии так и не сложилась. Возможно, потому что в своих творческих фантазиях они стремились взлететь слишком высоко – к той недосягаемой отметке, куда не могли допорхнуть жирнотелые пингвины, принимающие важные решения в киноотрасли. Недаром этим созданиям не дано парить в небесах, как бы они не махали крыльями. Хотя следует признать и то, что все несостоявшиеся художники всегда винят в своих провалах кого угодно, только не себя. Да, мировоззрение гениев настолько субъективно, что они порой видят соринку в чужом глазу, не замечая бревна в собственном.

В конечном счёте творческих людей губит не полёт, а то самое стремление к крайностям. Они не могут спокойно балансировать посередине, сохраняя некое равновесие. Однако, с другой стороны, не будь у них стремления к неустойчивости и тяге к полёту и падению, знал бы мир те великие шедевры, которые рождалась в подобных пограничных состояниях?

Как ни странно, меняются уклад жизни и сами люди, уходят целые поколения, а ситуация с гениями и пингвинами остаётся прежней. Одни взлетают и падают, а другие жадно топчут их тела на земле.

Глава 3. Смех и радость мы приносим людям.

Окончательно разочаровавшись в киноотрасли, Маэстро подался в бизнес. Он учредил агентство «Смех и радость», которое занималось организацией и проведением праздников, квестов и розыгрышей. Добряк же работал в этой конторе аниматором. Впрочем, дела в фирме шли неважно. Заказов поступало много, но в основном от малообеспеченных родителей, которые до потери пульса обожали своё чадо и не знали, какое ещё удовольствие ему доставить за бесценок. Запросы у таких заказчиков обычно высокие, а вот желание платить за работу обратно пропорционально.

К примеру, как-то раз отец заказал на день рождения дочери Дюймовочку, которая обязательно должна быть как в сказке – маленькой, хрупкой, помещающейся в скорлупу ореха, а ещё очень красивой, с большими голубыми глазами и длинными волосами. Но самое важное, по своим душевным качествам сказочная героиня обязательно должна являть собой олицетворение скромности, доброты, детской наивности и одновременно с этим недюжинной сообразительности.

По замыслу родителей, увидев это создание, дочка захочет стать такой же. Как известно, идеалы – это пределы возможного. Причем пределы эти выражаются не только в духовном, но и материальном измерении. Однако с учётом того гонорара, который папаня готов был заплатить, Дюймовочкой оказалась сорокалетняя, слегка поддатая, в меру упитанная и немного потрёпанная дама, с покрашенными наспех волосами и мятыми, небрежно свисающими накладными крылышками, больше похожими на туристический рюкзак. Когда этот сказочный персонаж вдобавок ко всему открыл рот и попытался успокоить изумлённого родителя фразой: «Не боись, папаша, научим мы твою девчулю, как жить надо», чадолюбивый предок окончательно утвердился в мысли, что если и стоит показывать эту Дюймовочку дочери, то со словами «посмотри, в кого ты превратишься, если не будешь непослушной девочкой». Так он и поступил, осознав наконец, что истинный идеал за бесценок недостижим.