Мнемозина

В кухоньке, такой же неопрятной, как и хозяйка, с натыканными повсюду пучками сухих трав, повязанных по углам цветных веревочек и бусин разных размеров и цветов, пахло кофе и сеном. Вера быстро вымыла руки, вытерла их о грязную тряпку, которая заменяла посудное полотенце, приткнула меня в угол и бросилась варить кофе. Помешивая воду в турке, она то и дело бросала быстрые взгляды в окно.

– Стоит, – усмехнулась она. – Ждет. Кажется, так просто она не отвяжется. Я ее потом провожу, а то негоже это, когда неупокоенная душа мается. Еще сорока дней не прошло. Ей совсем худо, она даже некрещеная.

– Почему худо? – спросил я. Вера ловко подняла турку, не позволив вскипевшему кофе перелиться через край, и вздохнула.

– Ее как самоубийцу должны были хоронить, за оградой кладбища. Но она не сама, уж поверь мне. Хотя попы службу заупокойную по девочке служить не стали.

Она протянула мне чашку, слегка ущербную из-за своего отбитого края, налила кофе во вторую и беспокойно выглянула в окно.

– Ты можешь мне что-нибудь сказать? – спросил я. Вера стиснула зубы так, что мне показалось, они вот-вот хрустнут, как фарфоровые, и разлетятся вдребезги. В кухоньке стало тихо и как будто повеяло морозом.

– Я вижу дом, – тихо сказала Вера странным, замогильным голосом. Зрачки под ее закрытыми веками беспокойно бегали туда-сюда. – Большой, богатый. Вижу молодого парня, тоненького, как эльф из сказки про Дюймовочку. У него длинные пальцы… Я вижу, как он хватает ее за горло, а еще я слышу крик…

Вера захлебнулась и запрокинула голову назад, словно потеряв сознание, но я, видевший эти приступы не впервые, не двинулся с места, ожидая, когда она еще что-то скажет. И спустя мгновение Вера произнесла чужим, до странности раздваивающимся голосом, в котором была лишь часть тембра умудренной опытом женщины:

– Мнемозина…

Мнемозина… Это слово значило для меня гораздо больше, чем для других.

В юности Лена очень увлекалась чешуекрылыми, взахлеб читала специальную литературу. Я, тогда еще студент юрфака, утащил из библиотеки отца книжку Аракчеева «В поисках Аполлона», которую в детстве пролистывал ради красивых натуралистичных фото природы. Бабочки на страницах книги покорили сердце моей будущей жены. Мне нравилось думать, что этот потрепанный том, подаренный мной на ее день рождения, выиграл у наборов косметики, шоколада и даже громадного, как лапоть, сотового телефона. Я почти не помнил тот вечер, напившись в хлам. Из памяти выскочило даже, как я, стоя на коленях, делал ей предложение, перемежая слова глупостями и матом. Этот позор снимали на видеокамеру, и потом я даже пару раз пробовал пересмотреть запись, но каждый раз чертыхался и выключал.

– Ты знаешь, есть такая бабочка, она очень редкая. Относится к семейству парнассиусов, – взахлеб пересказывала она. – Ну помнишь, в той книге она тоже есть, как раз аполлоны к этому же виду принадлежат.

– Парнассиусы? – глупо переспрашивал я, занятый тем, чтобы подлезть горячечными пальцами за тонкую ткань ее трусиков. – Слово-то какое, на грех наводящее.

Мы уезжали на пикники за город, ставили палатку, удили рыбу, правда, поймать почти ничего не удавалось, поскольку я был никудышным рыбаком, а Лене не хотелось возиться ни с червями, ни с чешуей. Спали мы в одном спальном мешке, где я без особых церемоний начинал шарить руками, стараясь подмять тонкую фигурку будущей жены под себя, накрыв собой и поглотив без остатка. Лена хохотала, шлепала меня по руке, и все наши разговоры в итоге сводились к сексу, в котором было слишком много животного, первобытного, смешанного с дымом костра и искрами, которые однажды прожгли мои штаны, и мне пришлось возвращаться с дырой на заднице, но это было такой ерундой. А потом, когда лютый порочный голод был утолен, Лена, раскрасневшаяся, распутная, с мутноватым вином в бесстыжих глазах, начинала вещать о своих любимых бабочках, и я засыпал под звуки медового голоса, ни разу не дослушав ее истории.

– …Стахов, не спи! Так вот: мнемозина названа так в честь греческой богини. Ты знаешь, что Зевс восходил к ней на ложе целых девять ночей? Хочешь, я почитаю тебе о ней? Или лучше о бабочке… Стахов, ты в курсе, что мнемозина занесена в Красную книгу и даже просто увидеть ее – большая удача? Может, это свинство… Даже скорее всего это свинство и преступление, но мне бы хотелось ее поймать, как птицу счастья. Или хотя бы раз увидеть… Стахов, ты спишь?

А я спал и не спал. После одной такой горячечной ночи и появился на свет наш сынишка. Потом начались ссоры, упреки и обвинения, водка и женщины, о которых мне было стыдно вспоминать и о которых она, конечно же, догадывалась, швыряя мне в лицо чашки и приборы, и однажды разбила мне бровь кружкой с недопитым чаем.

Алтай был моим способом загладить вину, и Лена, как ни дулась, не смогла устоять. Мы тяжело перенесли дорогу, успев поругаться несколько раз, и на месте летнего лагеря в горах оказались злыми и надутыми, но все прошло, сбитое резкими порывами ветра, наполненного ароматами лесных трав. Прозрачный воздух, который можно было черпать ложкой, выдул из головы всю злобу и агрессию.

На одном из привалов я увидел белых бабочек. У меня не было сачка, и я, вспомнив о мечте жены, набил ими бутылку из-под дешевого вина, наивно полагая, что изловил мифическую мнемозину. Этот романтический порыв разбился, когда я всучил подарок жене, получив в ответ лишь усталую снисходительность.

– Балда, ты, балда, – рассмеялась Лена. – Это не мнемозина, а боярышница. Вредная, кстати, бабочка. Но…

– Что? – почти зло спросил я, чувствуя себя глупцом.

– Спасибо, – серьезно сказала она. – Я тронута, честное слово…

Она смотрела, как наш сын бегает по полю и его светлые волосы треплет ветер. И я смотрел вместе с ней. Бабочки с поломанными крыльями, слабо трепыхались в бутылке, умирая на свету тающего солнца. Мы увезли бутылку домой и поставили на полку, как одно из самых счастливых воспоминаний, заготовленных впрок, как банка с разносолами. Мы еще были молоды, немного счастливы и пьяны и еще любили друг друга. Можно предположить, что после этого мы жили долго и счастливо, больше не ссорясь. Но хеппи-эндов не бывает. Мы начали ссориться почти сразу, потом в городе появился маньяк, а в моей жизни – новая женщина, всегда веселая и на все готовая. Она не устраивала скандалов.

В тот проклятый вечер, когда в моей квартире ждал убийца, я возвращался домой с твердым решением сказать жене, что ухожу.

После убийства жены и сына тени, что иногда врывались в мои сны, обрели облик бабочек, бьющихся о стеклянные стены бутылки. Их белые крылья забрызганы кровью, которую они пьют из тел мертвецов, впиваясь в кожу острыми хоботками стервятников. Я слышу стрекот их крыльев и не могу заткнуть уши, потому что стеклянная бутылка – это моя голова, и они внутри, мои мечущиеся демоны.

Квартира Глеба Макарова находилась на самом верху продуваемой всеми ветрами стеклянной башни с видом на реку. Громадина в форме яйца Фаберже, словно высеченная из синего хрусталя, нависала над остальными домами со снисходительным превосходством. Макаровы не поскупились, выделив единственному сыну пентхаус, занимающий половину этажа. На что одному человеку такое помещение, я сказать затруднялся. Жили тут не самые бедные люди, и потому попасть в дом было бы сложно. Охраняли вход не подслеповатые бабушки, но, к счастью, в хрустальной башне жил мой давний клиент. Вечером я дозвонился ему на мобильный и напросился на встречу по пустяковому вопросу. Отметившись на посту охраны, я поднялся на лифте на четвертый этаж, передал клиенту пару документов, выслушал дежурную благодарность и торопливо свернул в сторону лестницы. Несмотря на то что дом был безумно дорогим, на камерах пожарных лестниц сэкономили. Я поднялся наверх, изрядно запыхавшись. Пообещав себе бросить курить, я несколько минут, согнувшись пополам, сипло втягивал воздух, и только потом вынул из кармана сотовый и, набрав номер, прохрипел в него всего одно слово:

– Давай…

Спустя мгновение лампочка над дверью погасла. Я выглянул в коридор. Света не было. Я торопливо выскользнул в коридор и подбежал к огромной двери, единственной на этаже. Не тратя времени на звонок, я вынул из портфеля механическую отмычку – устройство, напоминающее электродрель. Старые замки я еще мог вскрыть при помощи отмычек, но современные мне уже не давались, пришлось обращаться к старым знакомым, которые теперь были со мной по одну сторону баррикад. Устройство имело на конце зубец, выполнявший роль инструмента, захватывающего и растягивающего. Я вставил зубец в замок и нажал на спуск. Последовало несколько громких щелчков, после чего замок открылся. Я проскользнул в квартиру и бесшумно прикрыл за собой дверь. При помощи нехитрых звонков мне удалось узнать, что квартира Глеба Макарова не поставлена на сигнализацию, что даже удивляло, хотя, бросив взгляд вокруг, я понял, почему Макаров не озаботился этим. Дом казался неприступной крепостью, правда, действительность была иной, но богачам об этом не сообщили. Впрочем, в квартире Макарова особо нечего было красть. Я мысленно перекрестился: если меня ввели в заблуждение и Макаровы все-таки заключили договор с охранной фирмой, никакой сирены я не услышу, и минуты через три здесь окажутся дюжие молодчики с дубинками.

Молодчики не появились ни через три минуты, ни через четыре. Я успел оглядеться и, успокоившись, принялся за поиски, не забыв натянуть матерчатые перчатки и разувшись.

Пространство пентхауса впечатляло, но помещение выглядело еще более стылым и неуютным, чем квартира Ксении. По-настоящему оборудованными были лишь кухня и ванная. Я торопливо пощупал полотенца, провел пальцем по сверкающей поверхности ванны. Полотенце оказалось сухим, как порох, на пальце осталась легкая пыль. Сантехникой не пользовались давно. Мусорная корзинка оказалась девственно чистой. У зеркала, в никелированных стаканчиках торчали зубная щетка и бритва. На полочке стояли средство после бритья, гель, дезодорант, пара флаконов туалетной воды. В кухне меня также постигла неудача. В квартире Глеба кто-то навел порядок несколько дней назад. Мусор вынесли, холодильник отключили. Пластмассовое нутро гигантского агрегата было пустым и чистым. Я провел пальцем по глянцевой поверхности столешницы. Показалось, что в последний раз пыль тут вытирали дней пять назад.

Спальни в том понимании, какое в него вкладывают нормальные люди, у Глеба не было. На полу валялся большой пружинный матрац, аккуратно застеленный бельем, на котором не было ни одной морщинки, на подушке лежало скрученное аккуратной трубочкой полотенце. Я усомнился, что Глеб заправил постель сам. От матраца веяло какой-то стерильностью, как в гостиничном номере. Большой кожаный диван в гостиной одиноко стоял посреди комнаты перед телевизором. На просторной лоджии, залитой солнцем, стоял стеклянный столик, рядом пара пуфиков и кальян. На стене висел роутер, а вот ноутбука или компьютера не было, хотя на полу стоял савбуфер, к которому такое устройство можно было подключить.

Два молодых современных человека – и без ноутбуков и интернета? Чушь. Где-то должна была сохраняться их личная жизнь, переписка. Я подумал, что надо попросить у Рокотова телефон Ксении. Должен же он был остаться дома после ее смерти, если, конечно, она не была убита.

Все остальное пространство занимали картины, картины, картины, в рамах, без рам, написанные маслом, наброски карандашом и углем, законченные и начатые. Это были пейзажи, портреты, парочка натюрмортом. У меня не было времени анализировать их, потому я старательно фотографировал все, стараясь не пропускать. На парочке картин я увидел родителей Глеба: коренастый Сергей Макаров сидел в кресле, позади, в накинутой на плечи горжетке, стояла его супруга Наталья, все еще очень красивая, моложавая женщина. Думаю, сын слегка приукрасил действительность, но портрет был хорош, разве что от него немного отдавало какой-то пластиковой ненатуральностью, да и задвинут он был в дальний угол без всякого почтения. А вот на другом портрете родители Глеба выглядели иначе: это была совершенно фантазийная работа, в которой не сразу угадывались лица. Мне пришлось даже отойти на пару шагов, чтобы оценить масштабность и талант художника. Из ярких точек, клякс и брызг складывались два образа, переплетающихся друг с другом в ярком пламени.

На одном карандашном наброске явно был автопортрет: грустный юноша с большими оленьими глазами, длинными волосами и тонкими нервными пальцами. Я подумал, что мнение окружающих о Глебе вполне оправданно. Такой волоокий принц не способен убить, никто в это не поверит, и, если бы в моей практике не встречались убийцы с ангельскими лицами, я бы сам охотно встал на место защитников Глеба.

На одной картине, в той же технике, что и портрет родителей, была изображена незнакомая мне девушка. На трех я увидел Ксению. Два полотна запечатлели ее обнаженной. Как и в квартире Ксении, здесь не было ни одного фото. Либо Глеб писал исключительно с натуры, либо все фото отсюда унесли. Почему? Может, потому, что Глеб больше не собирался тут появляться?

Я раздвинул дверцы гардеробной и провел пальцем по полкам с одеждой. Ее было не сказать, что много для такого обеспеченного парня. Глеб вел довольно аскетичный образ жизни, хотя в одном из чехлов я обнаружил смокинг. На плечиках висели несколько курток, пара ветровок. Я обшарил карманы и не нашел ничего. Разочарованный, я уже собрался уходить, когда в последней ветровке мои пальцы провалились в дыру на подкладке кармана. Я отчаянно завертел там пальцами, когда они нащупали смятый бумажный комок. Подкладка затрещала, но мне было не до церемоний.

Это была квитанция на ремонт ноутбука. Глеб отдал его мастерам за два дня до гибели Ксении. Я хмыкнул и сунул находку в собственный пиджак. Если о Макарове и можно что-то узнать, то при помощи ноутбука это будет проще.

Из дома я выбрался прежним путем, не удосужившись запереть дверь. Надеюсь, что квартиру никто не обнесет. По моему сигналу в доме на минуту вновь погас свет. Спустившись на четвертый этаж по лестнице, я перевел дух и вошел в лифт. Скупо кивнув охранникам, я оказался на улице. Телефон ожил, когда я был уже за два квартала от стеклянной башни.

– Иван Андреевич, наше вам с кисточкой, – насмешливо произнес знакомый баритон Кеши. – Форт Нокс пал?

– И тебе салам-пополам. Пал, Кеша, – в тон собеседнику ответил я. – Цены нет тебе.

– Да есть, Андреич, и ты ее прекрасно знаешь, – хохотнул Кеша и, посерьезнев добавил: – Я не только дом, но и серверную вырубил, как ты просил, так что на камерах в коридорах тебя не будет, если ты, конечно, не слишком долго там торчал. Шарманка не подвела?

Я покосился на портфель, в котором лежала механическая отмычка.

– Как по маслу сработала. Вечером завезу.

– Могу подарить, – лениво протянул Кеша. – Рад видеть, Иван Андреевич, что ты перешел на темную сторону.

– Идите в пень, Иннокентий, – посоветовал я. – Мы нарушаем закон сугубо в рамках приличия и исключительно ради благого дела, в отличие от вас.

– Гляди, начальник, коготок увязнет, всей птичке пропасть, – серьезно сказал Кеша. – Так что не увлекайся там взломами без моего чуткого руководства. А то амбец нагрянет незаметно.

– Кеша, ты бы по телефону о таком не болтал, – поморщился я. – Не ровен час услышит кто.

– Да кому мы нужны, начальник, – фыркнул Кеша и отключился.

Я сунул телефон в карман и хмыкнул, думая о превратностях судьбы. Кто бы мог подумать, что преступник, за которым прежде я гонялся несколько лет, после трагедии станет для меня кем-то вроде доверенного лица и даже друга? Я прекрасно знал, что по Иннокентию Сурикову, на счету которого не один жмур, давно плачет тюрьма. И после того, как его взяли на деле, я мог бы порадоваться. Но на тот момент я уже не служил в полиции, а единственным адвокатом, которого хотел видеть Кеша, почему-то стал я. И мне удалось то, за что раньше я ненавидел всю адвокатскую братию. Я развалил дело, добившись не просто условного наказания, а оправдательного приговора. После этого бывшие коллеги меня возненавидели, а Кеша в одночасье превратился в моего вечного должника, чем я беззастенчиво пользовался.

В мастерской мне отдали ноутбук Глеба без всякой борьбы, едва взглянув на квитанцию. Я уплатил по счету кругленькую сумму, пообещав не забыть включить ее в счет Рокотова.

– А что с ним было? – спросил я у техника. Молодой парень еще раз взглянул на квитанцию, и лениво растягивая слова ответил:

– Механические повреждения. Данные мы, как и было обещано, восстановили, они все на рабочем столе в отдельной папке, чтобы вы долго не искали, ну а пароль поставите заново.

– Все сохранилось? – уточнил я. – Там просто было много важного.

– Ну… Что смогли, то восстановили, может быть, и есть какие-то косяки, но большая часть точно на месте. А, и батарея там совсем мертвая, зря вы отказались от замены, хотя, если вы ноут с собой не таскаете, это не принципиально.

Я поблагодарил и вышел. Не терпелось запустить ноутбук, но едва я сел в машину и включил компьютер, как экран, мигнув на прощание, погас. Техник не солгал, батарея ноутбука действительно скончалась. Надо было подождать до дома или офиса. Офис был ближе, потому, недолго думая, я направился туда, когда мой мобильный ожил.

– Иван Андреевич? Рокотов, – прогремел в динамике хрипловатый бас. – Как наши дела? Есть сведения о Глебе?

– Пока никаких, – честно признался я. – Собираю информацию, но подступиться к Макаровым не так просто. Не хочется спугнуть его, если он хоть каким-то боком причастен к смерти Ксении. Вы знаете, были у них общие друзья?

Рокотов помолчал, затем протянул с сожалением.

– Нет, я ничего не знаю. Мне некогда было вникать в жизнь Ксюши. Работа, дела всякие, то да сё, а Ксюша всегда росла беспроблемным ребенком. Мне казалось, у нее все в порядке. Домой она подруг давно не приводила, наверное, со школы еще, у нас, кроме Глеба, никого не бывало. Она… была… совершенно не тусовочная девочка.

Последнюю фразу он выдавил из себя, словно давясь. Мне хотелось сказать, что я его понимаю, но я оставил сочувствие при себе, спросив после короткой паузы:

– Ее телефон вам отдали?

– Да, – ответил Рокотов. – Но он не работает. Совсем разбит. Телефон был у нее в кармане, когда она… Вы понимаете.

Я понимал, и мне показался еще более странным несчастный случай. Я припомнил посмертные фото Ксении, одетой в спортивные серые штаны и маечку синего цвета. Допустим, она действительно не расставалась с телефоном ни на миг, но дома люди, как правило, не носят его с собой постоянно, и уж точно не полезут вешать шторы, удерживая его в руках. Телефон чаще всего где-то лежит. Разве что она слушала музыку? Или же телефон и правда лежал в ее кармане, а когда она стояла на подоконнике, неожиданно зазвонил, девушка испугалась и вывалилась из окна. Очень притянуто за уши, но вполне возможно, если хочешь поскорее закрыть дело. К тому же даже в моей практике была уйма дел случайных нелепых смертей, за которые было впору давать премию Дарвина. Я решил внимательнее изучить отсчет криминалиста. Вполне возможно, что такую деталь, как наушники, я пропустил. Или же наушники были беспроводными и их не нашли.

– Я жду от вас известий в любое время дня и ночи, – напомнил о себе Рокотов. – У вас еще есть ко мне вопросы или, может быть, просьбы?

– Мне нужна выписка со всех счетов Ксении, – сказал я. – Кредитки, депозиты. Думаю, что эту информацию вы сможете получить раньше меня.

– Вы все получите в ближайшее время, – скупо пообещал Рокотов и отключился.

Мой офис располагался в старой части города, среди облезлых двухэтажек, медленно, но верно врастающих в землю. Штукатурка на доме давно облупилась, крыша подтекала, но поскольку моя контора располагалась на первом этаже, меня это не волновало. Надо мной была квартира одинокой пенсионерки, которая никогда не беспокоила меня шумом. У адвокатской конторы был отдельный вход, так что мои клиенты жильцов не тревожили. Ранее здесь оборудовали парикмахерскую, и, если втянуть носом сырой воздух, в нем еще угадывается слабый аромат специфических химикалий и краски для волос, хотя, я не исключаю, что мне это мерещится. В кладовой еще торчал допотопный фен для волос, этакая турбина, которую надевали клиенткам на голову для пущего эффекта. У меня все не доходили руки выкинуть ее. Как-то смеха ради я воткнул фен в розетку. Адская машина завелась и заревела, выплюнув холодную струю воздуха.

Старые двухэтажки подпирал растущий квартал новостроек, высоких, светлых, с большими квартирами. Именно потому жильцы старых домов так отчаянно цеплялись за свои хибары, чтобы в дальнейшем при расселении урвать лакомые куски. Это была еще одна причина, почему я не съезжал из трущоб, хотя арендовать комнатенку в центре было по средствам. Клиенты редко приезжали ко мне в офис, а я старался все дела проворачивать в других местах, чтобы никого не смущать, но иногда здесь, среди провалившегося асфальта, пышных кустов сирени и акации, сорных трав с протоптанными тропинками, двориком, где сушилось исподнее местных жильцов, без стеснения пьющих водку прямо тут же, появлялись люди на дорогих машинах, недоумевающе глядя на почти средневековую разруху. Но меня это не волновало, точнее почти не волновало, ведь от их толстых кошельков зависела моя зарплата. Наверное, именно поэтому у меня было мало клиентов на дорогих авто. Но сейчас такая машина стояла перед домом. Внутри черного «Ауди» темнел силуэт, время от времени вспыхивала яркая точка сигареты.

Я остановился, заглушил мотор и вышел. Почти одновременно дверь «Ауди» открылась, и оттуда на жалкие остатки тротуара вывалился коренастый пузатый мужчина с внушительной плешью. Дорогой костюм сидел на нем как на корове седло. На меня он поглядел с отвращением, но тем не менее подошел, почесал жирный зад и даже оттянул там ткань.

– Чего ты добиваешься, Стахов? – спросил он вместо приветствия.

– И я тоже рад вас видеть, господин Соколов, – медленно ответил я. Сергей Соколов, отец моего нервного клиента Игоря, засунул палец в нос, тщательно покопался там, извлек длинную, полузасохшую соплю, отправил щелчком в сторону и вытер палец о штанину.

– Стахов, ты даже не представляешь, что натворил, – вздохнул Соколов. – Ну, чего ты добился, избавив Игорька от моей опеки? Думаешь, ему будет проще жить? Он же мой сын все-таки, я должен заботиться об его благополучии. Весь процесс – минутная блажь, а завтра он снова приползет ко мне на коленях, давясь слезами: папа дай, папа помоги, я такой дебилоид, не умею даже шнурки завязывать, не знаю, с какой стороны к чайнику подойти. И ведь я его приму, Стахов, ты же это знаешь.

– По-моему, Игорь неплохо справляется и без вас.

– Да брось ты, – скривился он. – Он же умственно отсталый. Его любой жулик, вроде тебя, облапошит.

– Ну еще бы, – усмехнулся я. – Предпочитаете облапошивать сына единолично? На какие цели вам вновь потребовались средства? Спасаете реликтовых хомяков? Или организуете фестиваль «Рок против насморка»? Сергей Сергеевич, вся ваша общественная деятельность никогда не приносила пользы ни вам, ни сыну, ни даже общественности. Это же мыльные пузыри, мистификация, созданная лишь для шумихи и мелькания в СМИ, да и то с весьма посредственным результатом. Если кому-то и следует слегка проверить мозги, то это вам. Мой вам совет: оставьте сына и его состояние в покое и займитесь чем-нибудь менее затратным и более перспективным.

Соколов сплюнул на землю и, задрав голову, подошел ко мне. Поскольку он едва доставал мне до плеча, со стороны это выглядело комичным, но мне не хотелось смеяться. Глаза мужчины налились кровью. Выглядел он безумным, и мне вновь стало жалко его несчастного сына, прожившего всю сознательную жизнь в настоящем аду.

– Мне не нужны твои советы, Стахов, – прошипел Соколов, и я поморщился, когда смрад от его дыхания ударил мне в нос. – Мне нужно, чтобы ты больше не появлялся в жизни моего сына. Я подам апелляцию, если надо – кассационную жалобу, и добьюсь, чтобы меня восстановили в правах. А пока я сделаю все, чтобы задавить твою контору и лишить тебя лицензии. Судя по внешнему виду этого стойла, не придется даже особенно напрягаться.

Я шагнул вперед, и Соколову пришлось отступить.

– Ты проиграешь и апелляцию, и кассацию, – произнес я. – Тебя никто больше не боится, и ты не будешь больше тиранить пацана и пускать на ветер его бабки. И больше никогда не появишься здесь.

– Борзый, да? – запальчиво крикнул Соколов, но в его голосе мне послышалась неуверенность. – Ты хоть знаешь, с кем связался? Да я пальцем щелкну, и тебе кердык! У меня такие связи, тебе и не снилось…

Мне надоело с ним разговаривать, и потому я лишь махнул рукой.

– Да нет у тебя никаких связей. Понты одни. Только ты на публику играй где-нибудь на очередной своей говноакции в поддержку замерзающих пингвинов.

– Пошел ты на хрен, Стахов, – выплюнул Соколов и попытался толкнуть меня, бросившись вперед с вытянутыми руками. Я уклонился, и он пролетел мимо, споткнулся о выпирающий из земли кирпичный бордюр, пролетел по инерции пару метров и с оханьем грузно ухнул на живот в траву. Что-то хрустнуло, но, увы, это была не его шея. В окнах уже замелькали любопытствующие. Мне не хотелось, чтобы нашу ссору истолковали не в мою пользу, и потому я воздержался от желания пнуть Соколова в зад. Он оглянулся, поднялся на четвереньки и вытер грязной рукой слезы ярости.