Мнемозина

Я положил себе пирог, под одобрительным взором мамы старательно выбирая с уголком, дождался возвращения Надежды и, освободив место на столе под овощной салат, ответил:

– Хотя бы на уровне слухов. Меня интересует, нет ли какого-то междусобойчика между ним и Макаровым. Или же совместные предприятия. Если верить Олегу Рокотову, они смотрели на Глеба Макарова как на потенциального зятя. А теперь, после смерти Ксении, подозревают Глеба в убийстве. Меня интересует, не прервались ли какие-то связи между их корпорациями начиная с прошлого месяца. Особенно, если они оформляли какой-то бизнес на детей.

Надежда села, положила себе пирог, плюхнула на тарелку щедрую порцию салата, затем, словно вспомнив, в каком затрапезном виде находится, вскочила и умчалась, вернувшись через минуту уже без полотенца на голове, с зачесанными назад мокрыми волосами. Мама переводила на нас настороженные взгляды, но в беседу не вмешивалась, хотя обсуждение убийства ей явно было не по нутру. Спохватившись, мы перевели разговор на более нейтральные темы.

Через час, когда мама прилегла отдохнуть, а мы с Надеждой принялись убирать со стола, сестра, ожесточенно драя тарелки, спросила, не поворачиваясь ко мне.

– Думаешь, мальчишка – убийца?

– Не знаю, мне интересно, что думают об этом его родители. Рокотов напел мне, что просто хочет разобраться, но, если он действительно считает наследного принца причастного к смерти Ксении, логично разорвать все деловые связи.

– Деньги не пахнут, Вань, – веско возразила Надежда.

– Не пахнут, и я не привык верить людям на слово. Рокотов хочет найти мальчишку, и я сильно сомневаюсь, что после этого он даст ему орден. Меня интересуют намерения. Я слышал, что Рокотов жестко решает проблемы. Мальчишку просто убьют.

Надежда оставила тарелки в покое, и они звякнули о дно раковины. Вода перестала литься. Я поднял голову и встретил жесткий взгляд сестры.

– И ты это допустишь?

– Глеб может быть убийцей, – возразил я. – Никто не знает, что там произошло.

– Я не говорю, кем он может быть. Я спрашиваю: ты готов допустить, чтобы Рокотов вздернул его на рее? Как погибла Ксения?

Я отвернулся от сестры, нашел кофемолку, смолол зерна и стал варить кофе, попутно рассказывая о произошедшем в квартире Ксении. Тяжелый аромат бил в ноздри, наполняя голову трезвостью и горечью. Надежда нервно пихала тарелки в сушку, и они брякали, заставляя меня морщиться и ускорять повествование.

– Ну? – раздраженно спросила сестра. – Это действительно могло быть самоубийство. Или несчастный случай. Девчонку, конечно, жалко. Не думай, что я испытываю к инфанту какие-то трепетные чувства, я о Макаровых мало знаю, но, по-моему, отдавать его на съедение – это перебор.

– Потому я и хочу разобраться. Рокотов хочет установить причину смерти Ксении. Если я узнаю, что Глеб не виноват, так ему и скажу. Если же установлю его вину, сдам парня ментам. Не понимаю, с чего ты так взъерепенилась?

– Я? – изумилась сестра, а потом внезапно скисла. – Действительно… Сама не понимаю. Наверное, из духа противоречия. Мне эти люди – никто, тебе эти люди никто. Хотя… Может, я просто не хочу, чтобы ты имел с ними какие-то дела?

Я очень хотел рассказать Надежде об обещании Рокотова помочь поквитаться с Чигиным, но вовремя сдержался. Сестра тяжело перенесла смерть Лены и Артема. Мои жена и сестра были очень близки, Тёму Надежда и вовсе обожала. Не имея собственной семьи, сестра перенесла всю нереализованную любовь на семью брата, а брат, то есть я, ее ожиданий не оправдал, позволив маньяку растоптать все светлое, что было в нашей никчемной дерьмовой жизни.

Кофе мы допивали в молчании. Затем я, неловко чмокнув сестру в висок, попрощался, и был застигнут врасплох, когда Надежда внезапно обхватила меня руками и прижалась к спине. Я сглотнул тяжелый комок в горле, зажмурился, позволив ей держать меня столько, сколько захочет. Постояв так с полминуты, Надежда расплела руки и выпустила меня. Я не стал оборачиваться, зная, что сейчас она будет плакать.

В прихожей, натягивая туфли, я был застигнут врасплох мамой, которая, заслышав возню у дверей, вышла попрощаться.

– Убегаешь? – улыбнулась она одними губами. – Чего не попрощался-то?

– Я думал, ты спишь, – неловко ответил я. Мама продолжала улыбаться, а я, стоя как болван, глядел на ее седую макушку с ежиком стриженых волос и по непонятной причине чувствовал себя подлецом. Мне казалось, что она подозревает о моих чувствах, поскольку сделала шаг и провела ладонью по моей небритой щеке.

– Совсем зарос… Как ты, Ваня?

– Я нормально, мам. Живу, – буркнул я, чувствуя неловкость и желание сбежать, чтобы не объясняться, не объяснять, не слушать соболезнований и советов. В маминых глазах была бесконечная доброта и смиренное терпение, смешанное с обреченностью, присущее, наверное, всем матерям планеты, вынужденным ждать и терпеть угасающий интерес к себе.

– Я вижу, как ты живешь, – сказала мама с болью. – Загоняешь себя в гроб. Я бы сказала, что думаю, но ты ведь не послушаешь моих советов, верно?

– Я все услышу, мам, – глухо ответил я.

– Но все равно сделаешь по-своему? – улыбнулась она, и в ее глазах сверкнули слезы. – Сыночка, иногда надо просто все отпустить. Время пройдет, ты научишься мириться с их смертью. Лену и Тёму не вернуть, но ты-то еще жив.

Я отвернулся, но она поймала меня, сжав ладонями лицо и развернув к себе. А мне хотелось кричать, вырваться, бежать. Вместо этого я взял ее ладони и медленно убрал со своего лица, ответив почти грубо, с неожиданной даже для себя жестокостью:

– Я не могу это отпустить, мама. Чигин еще жив, он где-то коптит небо. Когда я закрою его, то успокоюсь.

– Никогда ты не успокоишься, я-то уж знаю, – с горечью сказала мама, и в этот момент я понял, почему чувствовал себя плохо. Я подсознательно знал, что сейчас ее обижу. Хуже всего, что и она это знала, подставив беззащитную спину под удар хлыста.

Татьяна позвонила мне, когда я уже ехал домой и предложила встретиться. Мне не очень хотелось тащиться к ней, но оказалось, что она собиралась выползти в кафе, что для нее было настоящим подвигом. В одиночку Таня редко совершала такие отважные поступки. Люди бурно реагировали на ее изуродованное лицо, тыкали пальцем, перешептывались, иногда откровенно грубили. Случаев, когда Таню просили покинуть какое-нибудь приличное заведение, насчитывалось немного лишь по той причине, что она редко позволяла себе подобные вылазки. В обществе немногих оставшихся друзей Таня старательно делала вид, что ее совершенно не заботят косые взгляды, плевала она на них с высокой колокольни. В действительности же она долго приходила в себя, и потому отваживалась на выход в свет не чаще одного-двух раз в месяц. Я подумал, что вполне мог бы помочь ей с социализацией, позвонил Иннокентию и предложил встретиться, чтобы тот смог забрать свои инструменты.

Иннокентий появился у меня за спиной в тот момент, когда я уже входил в кафе – небольшое, не пользующееся успехом, выживающее исключительно за счет спиртного. Хозяин – пузатый, бородатый Степан Коровин, частенько сам подавал заказы, экономя на официантах. На его кухне безраздельно властвовала повариха Тамара, обрюзгшая бабища неопределенного возраста, которая умудрялась испортить даже покупные пельмени. Поговаривали, что Тамара, изрядно выпивающая, «по синьке» гоняет Коровина скалкой. Мы познакомились еще в моей прошлой жизни. В кафе произошла поножовщина, Степану тоже досталось, залетный воришка, наркоман со стажем, попытался вычистить кассу, ударил ножом администратора, порезал выскочившего на шум Семена. Закрыли воришку быстро, он даже не успел потратить всех денег, коих, кстати, было немного. С тех пор Степан мне уважительно кланялся, периодически намекал, что не останется в долгу, если я помогу ему решить некие проблемы, но я предпочитал не связываться. Вот и сейчас при виде меня Коровин растянул губы в фальшивой улыбке.

– Привет, Иван, давно тебя не было видно. Поднакопил деньжат на нашу изысканную кухню?

Коровин хохотнул. Шутка была дежурной, приевшейся, совершенно не смешной. Я так же дежурно ответил, пожав его скользкую, холодную, несмотря на жару, руку:

– Давно не мучился от гастрита, решил, что грех упускать такую возможность. Меня никто не спрашивал?

Коровин скривился и, мотнув бородой в угол, произнес с презрением.

– Ну… Твоя меченая сидит в уголке и потягивает пиво. Не хочу показаться невежливым, но ее фотокарточка не сильно способствует рекламе моего заведения. Если бы она хотя бы выбирала столик подальше от окон…

Он не договорил, захлебнувшись фразой, поскольку разглядел за моей спиной Иннокентия. Таня действительно сидела у окна, на виду у прохожих, и, к сожалению, находилась довольно близко, чтобы не услышать хозяина. Я оставил реплику Коровина без внимания. Ему и без того достанется. Коровин это понимал, поскольку заметно побледнел, а на лбу выступила испарина. Я с наслаждением наблюдал за его корчами.

– Здравствуй, Иннокентий… Тебе как обычно? – проблеял Степан. Я едва удержался от смешка: Кеша приходил сюда всего пару раз, явно не став постоянным посетителем, однако Коровин запомнил визит Кеши раз и навсегда. Я не знал всех дел, которыми занимался мой приятель, но внутренний голос подсказывал, что именно он и был частью проблем Коровина, от которых он мечтал бы избавиться.

Кеша не улыбнулся, под его внимательным взглядом Коровин начал ерзать и наливаться краской, пока мой приятель не произнес с невероятно сладкой интонацией, от которой даже у меня свело зубы.

– Здравствуй, здравствуй, хрен мордастый, – пропел Кеша. Кажется, тебе не нравится лицо нашей дорогой Танюши?

Таня чуть заметно дернула уголком губ, а Коровин торопливо ответил:

– Я сказал просто так, и вовсе не собирался никого обижать, Иннокентий, ты же понимаешь…

– А никто и не обиделся, – вмешалась Таня. – Во всяком случае, я точно.

Она отхлебнула пиво и уставилась в окно, неубедительно изобразив равнодушие. Кеша тем не менее не отступал:

– А я обиделся, – веско произнес он. – В цивилизованных странах это называлось бы дискриминацией. Я тут недавно слышал, что одна супермодель заставила хозяина кафе извиниться перед ее сестрой-дауном. Этот метод надо брать на вооружение. Ты не хочешь попросить прощения у Тани за то, что ее внешний вид не отвечает твоему представлению о прекрасном?

– Ради бога, Кеша, не превращай все в балаган, – взмолилась Таня.

– Погоди, я еще не услышал ответ. Так что?

Пот тек с Коровина градом. Он с ненавистью поглядел на Кешу, но его голос звучал смиренно, словно на исповеди, а длинная мокрая борода лишь усиливала сходство с духовным лицом.

– Татьяна, простите, я вовсе не имел в виду ничего плохого, – пробубнил он, и на пол упала крупная капля: не то слезинка, не то пот. С Тани было довольно. На нас уже оборачивались немногие посетители, этого обычно хватало, чтобы Таня опрометью вылетала из зала, я видел, что она сдерживается лишь огромным усилием воли.

– Извинения приняты, – резко сказала она. – А вы сядьте уже, если не хотите, чтобы я обиделась по-настоящему.

Будучи в курсе моих дел, Таня знала Иннокентия, иногда он даже заходил к ней и как-то предложил денег на пластическую операцию. Таня тогда отказалась из гордости, о чем, думаю, пожалела. Впрочем, предложи Кеша деньги сейчас, вновь наткнулся бы на отказ. Иногда Таня бывает на удивление упрямой.

Кеша тут же потерял интерес к Коровину и сел, я устроился напротив, сжав под столом Танину руку, холодную и влажную, как дохлая рыба. Кеша безжалостен, но я понимал, для чего он все это устроил. Представление было рассчитано не на Коровина, а на нашу спутницу, которой, по мнению Иннокентия, надо было учиться жить дальше. Не уверен, что методы Кеши действовали на Таню благотворно, скорее всего, она бы больше не пришла в заведение Коровина. Пока она приходила в себя, я передал Кеше портфель с отмычкой.

– Вот твоя шарманка, она мне здорово помогла. Все прошло как по маслу.

– Оставь себе, – отмахнулся приятель, взял со стола меню и зачем-то поглядел в него, хотя доподлинно знал, что, кроме пива и чипсов, тут ничего заказывать не стоит. – Узнал что-нибудь интересное?

– Пока нет, кроме того, что у Глеба Макарова, кажется, была еще одна подруга, помимо Ксении, и зовут ее Алиса. Девицу надо найти и пообщаться. Может, она в курсе, куда он подевался.

– Еще одна девица? – делано изумился Кеша. – Боже, какая редкость в современном мире. Глебка потрахивал двух баб, может, даже больше. Учитывая его состояние, точнее состояние его папаши, на него должны были охотиться сотни девчонок. Думаешь, он залег у нее?

– Не уверен, – покачал я головой. – Он слишком хорошо спрятался. Вряд ли у него это получилось бы без помощи родителей. Они не выглядят озабоченными, мать уж точно, а до отца мне добраться не удалось. Макаровы явно знают, где их чадо, слишком уж спокойны. Рокотов уверяет, что Макаровы не хотят общаться на тему сына, все контакты между ними прервались. Я пробовал поговорить с Макаровой, но…

– Тебя вышвырнули вон? – догадался Кеша. Я скривился.

– Ты на удивление прозорлив.

– Я могу поискать девчонку, – вмешалась Таня. У меня уйма свободного времени. Ты знаешь, как она выглядит?

Я вынул телефон и переслал обоим фото, запечатлевшее Глеба, Ксению и Алису. Кеша едва взглянул на экран телефона, а Таня разглядывала фото внимательно, не попытавшись уточнить, которая из девушек меня интересует, из чего я сделал вывод, что она уже знала, как выглядела дочь Рокотова.

– М-да, я бы не сказала, что она красотка, хотя… Мне с моей рожей любая сейчас даст фору, – с напускной бравадой произнесла Таня. – Впрочем, если смыть с девочки эту готическую маску, снять пирсинг, была бы вполне миленькой. Этот образ девушки с татуировкой дракона ей совсем не идет. Алиса Ксении заметно проигрывает. Давай я поищу ее среди друзей Глеба и Ксении. Наверняка она есть в соцсетях. Там ты ее еще не смотрел?

Я покачал головой.

– Хотел, но времени не было. Удивительно, но у Ксении якобы совершенно не было подруг, так считают ее родители. О Глебе я вообще ничего пока не могу сказать. Если бы сейчас была осень, пошел бы в институт, но студенты на каникулах. Придется отлавливать друзей по одному.

– Я могу и это сделать, – предложила Таня.

– Тань, я не хочу тебя напрягать, у тебя своей работы хватает.

Она закатила глаза. Перерезанные мышцы странно стянули кожу, превратив лицо в маску монстра. Я торопливо отвел взгляд и отхлебнул быстро нагревающееся пиво.

– Стахов, я тебя умоляю, я эту работу делаю левой ногой за пару часов, а потом дохну от тоски. Лучше скажи, чем ты собираешься заняться сам?

– Я бы припер к стенке прислугу. Не стоит их недооценивать. Горничные знают гораздо больше, чем говорят, особенно учитывая оговорку этой Лели. Думаю, что она была неравнодушна к Глебу. Она назвала его «мальчиком». Но при этом ни разу не назвала «девочкой» Ксению. Завтра узнаю, где она трудилась раньше.

Кеша махнул рукой, и Степан торопливо принес еще пива и чипсов. Дождавшись, пока он уйдет, Кеша наклонился над столом и, понизив голос, вкрадчиво спросил:

– Это все, конечно, замечательно, но меня вот другое волнует. Тебя не царапнуло, что Рокотов так уверенно пообещал сдать тебе Чигина?

Таня нахмурилась. Я помолчал, поскольку мне нечего было ответить. Этот же вопрос занимал и меня, но на всякий случай я решил уточнить, просто чтобы заполнить эфир.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что тебя можно было подцепить на блесну только таким способом, и ты повелся, – пояснил Кеша. – Откуда у Рокотова сведения о Чигине? Что он вообще знает о нем и о том, что случилось с твоей семьей два года назад? Ты не думаешь, что он берет тебя на понт? Ты выполнишь всю работу, а он в итоге скажет: пардонте, мусью Стахов, но я ничего не знаю про маньячелло Чигина, идите с вашими запросами туда, откуда пришли, – вон!

Таня кивнула, соглашаясь с Кешей. Я вынужденно признал, что его сомнения справедливы.

– Была такая мысль, но меня до сих пор в башку другое долбит. После побега Чигин как в воду канул. И не всплыл до сих пор, несмотря на то что он в федеральном розыске. Предположим, что с больничкой ему повезло, но дальше-то что?

– Хочешь я расскажу тебе про Вову Штыря, которого замели через двадцать лет после побега? – фыркнул Кеша.

– Вова Штырь – уголовник. А Чигин – маньяк. У него другая психология. За два года он бы проявился.

– Брось, – отмахнулся Кеша. – Он мог свалить в Казахстан, Белоруссию, а оттуда улететь за границу, осесть там. Чикатило сколько лет ловили?

– Никто не знал, кто маньяк. Не в нашем случае. Сбегает маньяк, все на ушах стояли, учитывая количество убитых.

– Он мог где-нибудь сдохнуть, – жестко произнесла Таня и со стуком поставила свой стакан на стол. – Я бы очень этого хотела. И мне на хрен не сдалась долбаная справедливость, показательная казнь и прочее. Если я буду точно знать, что кто-то проломил Чигину башку или он утонул, переправляясь в Финляндию, то успокоюсь и отпущу ситуацию раз и навсегда. Но Ваня прав. Маньяк себя не переделает. Два года прошло, и мы ничего не слышали о новых жертвах. Он мог, например, умереть.

– Угу. Или научился очень хорошо прятать трупы, – мрачно предрек Кеша.

– За что я вас люблю, дорогие мои, так это за безудержный оптимизм, – вздохнул я.

– Мы стараемся, Ванечка, – утешила меня Таня, а Кеша прыснул, а потом заржал в голос, заставив Степана, хлопотавшего у стойки, поморщиться. Хохот Кеши заразил и нас, и спустя мгновение мы тоже смеялись, запрокидывая головы назад. Редкие посетители поглядывали на нас с неудовольствием, словно мы безжалостно выпотрошили девственную невинность их личного пространства, но нам было все равно. Мы смеялись, пока слезы не полились из глаз, а каменная жаба, сидящая у меня на сердце, не спрыгнула, оставив скользкие отпечатки перепончатых лап.

Телефон бывшего охранника Ксении не отвечал. Сообщения в мессенджерах оказывались прочитанными, но безответными. Андрей Сухоруков не желал со мной общаться. Мне это надоело. Я, конечно, предполагал, что охранник мог оказаться где-то в другом городе, но на всякий случай воспользовался своими былыми связями, чтобы запеленговать телефон. Сигнал устойчиво пульсировал в загородном поселке, который еще только начал превращаться в модное место богатых дачников. Особняки воздвигали неподалеку от Истры, на другом берегу, где до своего очередного замужества жила примадонна всея Руси. Пара звонков – и я знал, что в поселке, на улице Кленовой постоянно была прописана некая Мария Павловна Сухорукова, 1951 года рождения. Я не поверил в совпадение и направился навестить почтенную мадам.

Дом Сухоруковых оказался скромным пятистенком, выкрашенным в зеленый цвет. За крышей переливалась река, окруженная раскидистыми ивами. Двор окружал забор из рабицы, за ним я увидел битый «Лексус», под которым в тени вальяжно развалился бурый пес, лениво косящий взглядом в сторону разгуливающих по двору кур. На завалинке валялся серый кот с рваным ухом. В «Лексусе» грохотали басы, почти заглушая резкие удары топора и стук разлетающихся поленьев. Я прикрыл глаза ладонью от солнца и увидел мужскую спину, вздымающую и опускающую колун.

Было здесь что-то еще… Непонятное, неприятное. Опасное. Холодное, как лед.

Я несколько раз стукнул кулаком в ворота. Дремавший пес поднял голову и, нехотя поднявшись, принялся лаять без особого энтузиазма. Мужчина, еще совсем молодой, оглянулся, и на его лице промелькнуло что-то непонятное, вроде раздражения, с которым он быстро справился, и даже неудачно попытался изобразить улыбку, однако колун остался в его руках. Хозяин или знал, кто я, или догадывался, поскольку никакого удивления на лице не появилось.

– Здрасьте, – сказал он. – Чем могу помочь?

– Добрый день. Вы – Андрей Сухоруков?

– Точно так. А вы…

– Я адвокат Иван Стахов, – представился я, вновь не заметив удивления, – я вам звонил несколько раз. Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?

– Ну… Задавайте, если вам надо. Вы меня, наверное, не помните. Вы когда-то в наш универ приходили, рассказывали про службу в органах, так сказать, были покупателем.

Такое в моей биографии действительно было. Начальство отправляло нас на юридические факультеты, где мы долго и неубедительно агитировали молодежь вступить в ряды полицейских.

– Я вас не вдохновил? – поинтересовался я. Сухоруков развел руками.

– Ну, как видите. Я со скрипом учился, чуть не вылетел, куда мне было в следаки или опера идти, а на дороге палочкой размахивать и подавно не хотелось. Проходите во двор, в дом не приглашаю, у меня там мама болеет. Чаю хотите? Или пива?

Я подумал, что меня уже второй раз не приглашают в дом бывшие полицейские, пусть Сухоруков так и не надел погоны, но не стал акцентировать на этом внимание. Двор выглядел неухоженным, всюду валялось барахло, какие-то тазы, поодаль на веревках колыхалось белье, неаккуратно повешенное комом, так что вряд ли здесь хозяйничала женщина. Напрягать Сухорукова не хотелось. Двор вызывал какое-то смутное беспокойство, что-то зудело у меня в затылке, словно его сверлил настойчивый взгляд. Я незаметно потер ладонь кончиками пальцев. Они были холодны, как лед.

– Спасибо, ничего не надо. Мама ваша давно болеет? – спросил я, стараясь незаметно оглянуться. Ах, как бы мне не помешала помощь Веры… Она видела мертвых, я же мог только чувствовать нутром, что здесь, в этом тихом месте, кто-то умер не своей смертью, и его могила еще совсем свежа.

– Да с месяц уже. С ногами какая-то беда, варикоз, а потом еще и свалилась на улице, ходить совсем не может, мне даже с работы пришлось уволиться. Совсем плоха стала после того как отец… того.

Я облизал высохшие губы.

– Ваш отец недавно умер?

– Да, – неохотно признался Сухоруков. – А вы по какому вопросу? Из-за Ксении Олеговны?

Я кивнул и вновь огляделся, но ощущение не менялось. Покойник, если он присутствовал в этом месте, упорно ходил за спиной. Я тряхнул головой.

– Рокотов вам недостаточно платил для того, чтобы нанять сиделку?

– Рокотов… – Андрей пожал плечами. – Да я его видел несколько раз всего, когда за Ксенией Олеговной заезжал да отчитывался. Не думаю, что он вникал, сколько я зарабатываю, а попросить прибавки я тогда не отваживался. Ставка у меня обычная, как у всех, кто непосредственного доступа к телу шефа не имеет. Когда меня поставили Ксению охранять, я обрадовался, думал, зарплату повысят, только недолго лафа длилась. Она от охраны отказалась, да еще в такой форме, будто я в чем-то был виноват. А тут отец умер, мама заболела. Я отпуск взял без содержания на первое время, а дальше… Ну вы знаете. Меня даже в Москве не было, когда у Рокотовых все случилось. После смерти Ксении я сунулся обратно, а меня уволили, как оказалось. Фиронов сказал: нет к тебе доверия, не заметил, что девчонка к самоубийству готовилась. Только как я мог это заметить?

Вопрос был справедливым, и, хотя Андрей поглядел на меня с надеждой, я не смог ответить. Если у девушки была депрессия, то это родители не заметили, молодой человек – не заметил, а как это должен был разглядеть охранник? Вместо ответа я спросил:

– Фиронов считал, что Ксения покончила с собой?

– Ему менты так сказали, – хмуро сказал Сухоруков и вдруг вскинулся: – А что? Это не так? Хотя… Вы бы, наверное, сюда не приехали. Неужели ее грохнули?

– Если так, то кто мог это сделать? – ушел я от ответа. – Фиронов вас не расспрашивал?

– Ну… Говорил. Но так, вскользь. Он больше за себя переживал, потому что в тот момент в больнице оказался, мог шефу под горячую руку попасть и с работы вылететь. Благо Рокотов понимал, что от аппендицита прививок не бывает и от него не убережешься. В общем, Фиронов на работе остался, а меня вот турнули. Хоть рекомендации нормальные написали, и то хорошо. Хотя это все равно несправедливо. Прямо как рок какой-то, будто Смерть сама к Ксении дорогу расчищала, чтобы не помешал никто. Вы «Пункт назначения» смотрели?

Мне хотелось фыркнуть, но, памятуя о буравящем спину взгляде мертвеца, я воздержался от критики.

– Думаю, что Смерть достаточно могущественна, чтобы разобраться с человеком и не устраняя охранников такими сложными способами, как болезни родных. Скажите, после вашего ухода Ксению никто не охранял?

– Нет. Точнее, я не в курсе. Парни говорили, что к ней никого так и не приставили.

– Вы не замечали, она ссорилась с кем-нибудь, пока вы ее охраняли?

– Нет, – помотал головой Андрей. – Да и не с кем было. Я же с лета этим стал заниматься, у нее каникулы были. Она дома сидела или с Глебом Макаровым где-то шаталась. Ксения вообще не особо общительна… была. Меня поначалу не замечала, словно я мебель, а потом вдруг словно с катушек съехала, потребовала, чтобы я перестал за ней ходить. Визжала, ногами топала, стукачом обозвала. Ну Олег Юрьевич меня и снял с наблюдения. Иногда только просил съездить за ней куда-нибудь.