Мнемозина

Я насторожился. Рокотов явно знал больше, чем хотел показать. Что-то в поведении или окружении дочери ему не понравилось, если он захотел отправить с девушкой сопровождающего. Или же он начал бояться за дочь? Я мысленно сделал зарубку спросить об этом своего нанимателя.

– Олег Юрьевич просил вас за ней… наблюдать? То есть вы не просто сопровождали Ксению по магазинам или клубам? – уточнил я.

– Вообще я поначалу и то, и это делал. Потом только сопровождал.

– О перемещениях Ксении вы докладывали лично Рокотову или Фиронову?

– Олегу Юрьевичу, – не раздумывая, ответил Андрей. – Он всегда благодарил. Помимо денег вискарь подарил.

Я расспросил Андрея об отношениях Ксении и Глеба, но тут он не смог сказать ничего интригующего. Обычная влюбленная пара, встречались, гуляли вместе. Затем я спросил о том, как к Ксении относились родители Глеба, встречались ли они вообще. Злобный взгляд Натальи Макаровой и ее неприкрытая ярость не давали мне покоя. Взгляд Андрея на миг затуманился, и он, помявшись мгновение, неохотно сказал:

– Знаете, по-моему, Ксения с Натальей Александровной поссорилась.

– С чего вы взяли? – небрежно спросил я.

– Где-то месяц назад они столкнулись в арт-галерее. Глеб там картины выставлял, ну конечно, все пришли, и Макаровы, и Рокотовы. Там Наталья Александровна опрокинула на Ксению вино, причем не случайно, я видел. Прямо-таки плеснула, а Ксения в белом платье была. И еще сказала что-то, только я не услышал. Глеб долго с матерью разговаривал, красный был от злости, а Наталья Александровна ему велела оставить Ксению и больше никогда не встречаться с ней. Он, конечно, не послушал. Но они все равно потом поругались.

– Поругались? Из-за чего? – спросил я, мысленно представив ту картину: струя красного вина заливает белое платье, капли падают на пол, словно кровь. На миг мне сделалось нехорошо. Сверлящий взгляд не ослабевал, более того, за спиной стало холодно. Андрей, видимо, ничего подобного не ощущал, поскольку продолжил бойко докладывать.

– Я не знаю. Я заехал за Ксенией Олеговной с утра, она велела отвезти ее в торговый центр, хотела компьютер купить. Я поднялся в квартиру, а там – бардак. Я ее спросил, что случилось, она мне и ответила, сухо так, мол, с любимым повздорила. Я больше с расспросами не лез. А через пару дней она истерику закатила и велела за ней больше не ездить. Ну а потом у меня отец умер и мама заболела.

– Причины ссоры вы, конечно, не знаете?

– Не знаю, но они в последнее время часто ссорились. В последний раз – из-за матери.

– Из-за той сцены на выставке.

Андрей покачал головой.

– Нет, я неправильно выразился. До того они ругались из-за матери Ксении. Она ездила к ней в Красногорск, причем умудрилась смыться так, что я не заметил. Олег Юрьевич очень сердился, потом сам в Красногорск поехал, общался со Светланой Игоревной.

Я припомнил выписку со счетов Ксении. Значит, в Красногорск она ездила к матери. А затем туда отправился Рокотов. Что ж, это было вполне объяснимо. Он узнал об этом и хотел поговорить с бывшей женой. Общее горе часто объединяет даже уже чужих людей, вполне возможно, Светлана нуждалась в утешении мужа, пусть бывшего.

– Когда это было? – спросил я.

– Ровно за неделю до смерти Ксении, в пятницу, потому что в выходные я уехал к маме и больше не работал. Я еще удивился: у Рокотовых в доме о первой жене Олега Юрьевича ничего хорошего не говорили. Даже Фиронов считал ее… извините… конченой.

– Почему? – удивился я.

– Она же запойная, – развел руками Андрей и помрачнел. – Алкаш в семье – это всегда беда, мне ли не знать, даже если пьет мужик. А тут женщина, мать! Разве это нормально? Пьющая баба отдает родную дочь на воспитание отчиму, и сама десять лет даже не пытается с ней увидеться.

Я невольно потряс головой. Отчиму?

– Простите… Что вы сказали? Какому отчиму?

Андрей удивленно поднял брови.

– В смысле – какому? Олегу Юрьевичу. Вы не знали, что он не ее родной отец?

– Понятия не имел.

– Ох… – Андрей выглядел сконфуженным. – Рокотов мне башку оторвет… Хотя вы же для дела спрашиваете… В принципе, это вся обслуга знала, так что я вам ничего не говорил, ладно?.. Короче, Светлана Игоревна по синьке где-то залетела, толком даже неизвестно от кого, хотя на тот момент была за Рокотовым замужем. Он долго дочь считал своей, пока Ксения не заболела и ей кровь не потребовалась. Ну, там и оказалось, что группа не совпадает. Скандал был до потолка, но Рокотов все ж таки мужик, от Ксении не отказался, считал ее родной дочерью и к себе забрал, когда Светлана Игоревна чертей гонять начала. Он жену в дурку отправил, лечил долго, но она по новой начала загоняться. Тогда он развелся, и дочь отсудил, даром, что не родная. А Светлана Игоревна дома у Рокотовых не появлялась… Хотя…

Андрей нахмурился и поглядел в сторону дома, прислушиваясь. Мне не хотелось, чтобы он ушел под благовидным предлогом ухода за матерью, когда выложил больше всех встреченных мной свидетелей. Я отметил, что даже после увольнения Сухоруков не говорит о хозяевах плохо, уважительно называя их по имени-отчеству. Однако на Светлану его лояльность не могла распространяться, потому я поторопил его:

– Хотя – что?

– Один раз она приезжала к Ксении домой, не знаю даже, откуда адрес узнала, пьяная была в хлам. Консьерж ее пускать не хотел, но она как-то прорвалась, только дочь ей не открыла. Консьерж меня вызвал, но к моему приезду она уже уехала. Консьерж сказал, Светлана Игоревна выла под дверями, как волчица, и все просила простить ее. Ну а через месяц Ксения поехала в Красногорск. Наверное, все-таки оттаяла. Какая-никакая, а она мать. А мне такой втык дали.

Теперь причина, по которой Сухоруков не хотел вспоминать историю с матерью Ксении, была понятна. Мне оставалось выяснить не так много.

– Интересно… А вы не знаете подругу Ксении? Ее, кажется, зовут Алиса.

– Снежинская?

– Не знаю. Возможно. Брюнетка с пирсингом.

– Ну, другой Алисы среди знакомых Ксении я не знал. Снежинская с ней училась. Судя по описанию – она.

– Что вы можете о ней сказать?

– Да ничего такого, – отмахнулся Андрей и скривился. – Чмошница какая-то. Вся в цепях и пирсинге, ее б отмыть и причесать, глядишь, и можно было бы взглянуть без отвращения. Не люблю таких девок, начинаешь ее того, а у нее везде дыры, пирсинг, звенит все бубенцами. Вот и эта такая. К Ксении она липла все время, а та ее не сказать что сильно привечала. Так, поди, подай, принеси, спихивала барахло старое, но я, честно, ни разу не видел, чтобы Алиса тряпки Ксении надевала.

– Адрес ее знаете?

– Конечно. Как-то отвозил до дома.

Я записал адрес Алисы Снежинской, задал еще пару вопросов и, не зная, что еще можно выжать из бывшего охранника, попрощался. Зудящий взгляд мертвых глаз провожал меня до ворот, вымораживая спину злостью и могильным льдом. Андрей проводил меня до машины и там, помявшись, все-таки отважился повторить свой вопрос:

– Скажите, как вы считаете, Ксению Олеговну все-таки убили?

Я вздохнул и пожал плечами.

– Не знаю, Андрей. Все возможно. Мог это сделать, например, Глеб?

Андрей оглянулся на свой дом с тоской.

– В тихом омуте, сами знаете… Ни от кого не ждешь плохого, даже если это какой-то близкий человек. А тут посторонний. Мне показалось, что в последние дни он изменил свое отношение к Ксении. По-моему, Глеб ее возненавидел. Только знать бы – за что?

Меня этот вопрос тоже занимал. Мы попрощались с Андреем, и я уехал. Неприятный взгляд, которым меня пронзали на участке Сухоруковых, исчез сразу, как только моя машина скрылась за поворотом. Не вытерпев, я позвонил бывшим коллегам и попросил навести справки. Уже через полчаса, когда я встал в пробку на шоссе, я узнал, что отец Сухорукова повесился по пьяной лавочке месяц назад прямо во дворе, на суку яблони.

Ощущение сверлящего взгляда вновь появилось, когда я плотно завяз в пробке. Нестерпимая жара сводила меня с ума. Кондиционер в машине хрипел, делая вид, что работает, и я выключил его, в очередной раз приказав себе оттащить машину в ремонт. Когда-нибудь моя развалюха встанет посреди дороги и испустит дух, укоризненно выдохнув на прощание выхлопной трубой, что предупреждала меня. Я опустил стекло, и в салон тут же ворвались выхлопные газы соседних машин, басы чужих динамиков, с ритмами, которые мне не нравились. Хотелось плюнуть на все и смотаться на озеро или просто сесть в тени с бутылочкой ледяного пива. Вместо этого я парился на шоссе, поминутно оттягивая рубашку и дуя себе на грудь. Потная ткань прилипла к спине, в машине воняло, как на конюшне.

Примерно тогда я вновь почувствовал, как затылок прожигает чужой взгляд, но на сей раз ощущения были иными. Интерес живого человека никогда не спутаешь со взглядом мертвяка, и сейчас, на загазованной дороге, меня разглядывал живой. Понять, в какой машине находится вероятный соглядатай, было нереально, к тому же я не был ни в чем уверен, списав чувство на мнительность. Однако пока двигаться было некуда, я старательно изучил своих соседей по пробке, но ни к каким результатам не пришел. Часть водителей и пассажиров разглядеть было невозможно, стекла автомобилей бликовали, часть была тонирована, в некоторых люди сидели в солнечных очках, поди разбери, на тебя они таращатся или в другую сторону. Под моими пытливыми взглядами никто не дернулся, не отвел взгляд, не попытался прикрыться газетой, как в дурном шпионском боевике.

День медленно угасал, но жара не ослабевала. Пробка застыла, и лишь марево от плавящегося асфальта да пары выхлопных газов создавали видимость движения. От духоты меня клонило в сон. Я начал клевать носом, когда резкий перелив телефонного звонка заставил меня вздрогнуть. Передняя машина сделала черепаший рывок, я подтянулся следом и вынул из кармана мобильный, мельком взглянув на номер.

Номер был скрыт.

Я помедлил перед тем как сдвинуть бьющийся символ звонка на зеленую трубку. Предчувствие тяжелой наковальней ухнуло мне в желудок. Подсознательно ожидая неприятностей, я поднес трубку к уху, но того, что услышал по ту сторону, я никак не мог ожидать.

– Скучал по мне, Стахов?

Этот мяукающий хрипловатый голос я бы не перепутал ни с чьим другим. В последний раз я слышал его в зарешеченной камере психиатрической больницы, куда заключенных переводили после освидетельствования психиатра. К моей ярости, этого человека всерьез считали неспособным отвечать за свои поступки.

Мне потребовалось тогда применить весь свой дар убеждения, чтобы врач впустил меня к нему под клятвенное обещание ничего не делать с пациентом. Он так и сказал: пациент, хотя в его тоне слышалось отвращение и страх. Врач боялся Андрея Чигина так же, как большинство когда-то общавшихся с ним людей.

Палату заливал мертвенно-белый свет, бьющий маньяку в спину, и в этом, хоть мне нелегко было признать, было что-то божественное. Но впечатление улетучилось, едва Чигин поднял голову и я увидел на изрытом следами угрей лице ухмылку.

Я не убил его тогда, сдержав обещание. О чем потом пожалел. Никто бы меня не осудил. Сейчас, когда я услышал его вкрадчивый голос, я вспомнил, как выл, сидя на полу, под его речи о предназначении, слепом жребии, мессии и его воплощении на земле.

И еще смех. Тихое хихиканье безумца. Такое же, как сейчас, когда я обливался холодным потом в своей подыхающей машине. Трубка едва не хрустнула под моими пальцами. Я сглотнул и грубо рявкнул:

– Что тебе надо?

Хихиканье по ту сторону диалога царапало мне сердце ледяными когтями.

– Мне? Просто поболтать со старым знакомым. Совершенно другой вопрос, что надо тебе? Птичка на хвосте принесла, что ты вновь меня разыскиваешь.

– Я никогда не прекращал тебя искать, урод, и рано или поздно найду, – прервал я, не задумываясь над тем, что мне только что сказали. Какая разница, черт побери, кто сдал меня Чигину? – И тогда ты собственную печень сожрешь.

– Не ори, Стахов. Иначе я положу трубку и больше не позвоню, – жестко сказал маньяк, и его голос показался удивительно молодым, почти детским, высоким и чистым. – А тебе ведь хочется со мной поговорить, верно? Скажи, Ваня, как ты отреагировал, когда тебе пообещали меня сдать? Почему поверил, что это не развод?

– С чего ты взял, что я тебе отвечу? – холодно ответил я.

– С того, что я, мил человек, знаю, где ты, а вот ты, где я, не знаешь, и это может продолжаться очень долго. Слышал, как мудрые люди говорят: предупрежден, значит, вооружен. Так что очень скоро мы с тобой встретимся.

Теперь его голос изменился. Со мной разговаривал старик, и даже интонации, дребезжащие, визгливые, как несмазанные шестеренки, были стариковскими. Там, на другом конце мира, в цепкой лапе телефон держал самый настоящий хамелеон, втирающийся в доверие к людям, несмотря на свой отвратительный вид.

– Буду ждать с нетерпением, – ответил я.

– Ой ли? – хохотнул Чигин, и его модуляции вновь изменились. Теперь со мной беседовал мужчина средних лет. – Мы ведь уже встречались, Стахов, помнишь? И тогда счет был три-ноль в мою пользу… Ну хорошо, три-один, учитывая, что ты меня потом все же взял. Но в этот раз тебе так не повезет.

– Скажи, где ты, и мы сравняем счет, – произнес я сквозь зубы. В ухо ударил визгливый хохот безумной ведьмы.

– Бедный Стахов, ты же везде и всюду опаздываешь. И в этот раз тоже опоздаешь. А я подожду, мне торопиться некуда. После камеры и психушки каждый день на воле воспринимаешь как праздник. Солнышко греет, птички поют, а руки занимаются любимым делом. Ты же знаешь, Стахов, чем я люблю заниматься?

Я закрыл глаза, всего на мгновение, и тут же открыл, не в силах вычеркнуть из памяти забрызганную багровым картинку: безжизненная рука Лена, скрюченное тельце Артема и бутылка из-под дешевого молдавского вина, с широким горлышком, набитая белыми бабочками, которая упала с полки и не разбилась. Она катится ко мне, влипая в чернеющую кровь, и движется дальше, оставляя на полу неровный красный круг.

– Мне нравится твое молчание. Оно так красноречиво и выразительно. Ты наверняка сейчас стиснул зубы и пошел желваками, это уморительно, я просто вижу тебя наяву. Да, Стахов, я опять в игре. Знаешь, чтобы выйти в дамки, нужно лишь немного постараться, включить мозги, стать умнее. Изменить почерк. Замести следы. Выбрать жертву. Ты же бывший мент, Стахов, ты же должен понимать, как тяжело вам связать между собой незнакомых людей: женщин, детей, разных, непохожих. А еще тяжелее найти тех, кого никто не ищет. Ты бессилен, вы все бессильны! Ты беспомощен против меня, совершенно беспомощен! Все, что тебе остается, это бегать за собственным хвостом, как собачонке. Ты и есть собачонка, глупая, дрессированная легавая, которая продаст душу за похвалу и сахарок. И потому ты никогда не будешь равен волку.

– Ты не волк, – прошипел я.

– А кто?

– Ты – гиена. Падальщик. Упырь. Откуда у тебя мой номер?

– Сколько экспрессии. Сколько вопросов, – грустно сказал Чигин и вновь рассмеялся опереточным Петрушкой. – Давай поговорим о другом, Стахов. Давай поговорим о твоей жене и сыне. Ты уже перестал слышать по ночам их крики? Или ты никогда их не слышал?

– Я тебя убью. Ты меня понял? Я! Тебя! Убью! – заорал я, перестав сдерживаться. Слезы катились по лицу, из соседней машины с недоумением и страхом косились на безумца, орущего в трубку и долбящего ладонями по рулю, но мне было все равно.

– Да понял, понял, – устало сказал Чигин. – Ты меня убьешь. Или я тебя, да, Стахов? Ты теперь по улицам ходи и оглядывайся. Я начеку и доберусь до всех, кого ты еще любишь. И вот тогда мы поговорим по-другому. Я заставлю тебя скулить, собачонка, и ползать на брюхе, чтобы я сохранил жизнь твоим женщинам.

В его голосе почти не было угрозы, только бесконечный холод, обещание, уверенность.

– Пошел ты!.. – заорал я и отбросил телефон на соседнее сиденье, как ядовитую змею. Его смех захлебнулся на половине. Тяжело дыша, я взглянул на себя в зеркало.

На меня глядел старик с моим лицом. Мне потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя, и, когда я смог взять себя в руки, мне привиделась Ксения Роктова. Ее окружала тьма, наполненная черными бабочками. Тогда мне стало ясно, что я должен попытаться довести дело до конца и выведать тайну ее смерти. Это спасло бы нас обоих от жадных объятий темноты.

Вытерев потное лицо рукавом, я вновь потянулся к телефону. Чигин знал об обещании Рокотова, и, увы, он действительно мог добраться до тех, кто еще был мне дорог, куда быстрее, чем я нашел бы его, чтобы сдавить горло пальцами и выжать жизнь досуха. Мне не удалось защитить жену с ребенком, и они расстались с жизнью. Возможно, это было заблуждение, но я верил, что искуплю свою вину перед ними, если отправлю Чигина на тот свет. Варианты на законное возмездие я даже не рассматривал. Чудовище должно было сдохнуть.

Телефон Надежды долго не отвечал, и я уже был готов сорваться с места и мчаться к сестре через весь город, когда она, наконец, сняла трубку, пробурчав недовольно:

– Ну чего? Я работаю, Вань, мне отчет сдавать через два дня…

Каменная жаба, что сидела у меня на сердце, спрыгнула с недовольным кваканьем. Я не сразу смог ответить и закашлялся.

– Ванька?

– Надя, бери маму и уезжай из города, – просипел я.

Она помолчала, а затем осторожно спросила:

– Что-то серьезное?

Мне не приходилось объяснять родственникам, что к чему. Когда в моей жизни происходило нечто страшное и я просил уехать, лучше было бежать со всех ног. Надя хорошо помнила об этом и потому не стала спорить даже сейчас, когда сыскная жизнь осталась в прошлом.

– Он звонил, Надька! Ты понимаешь? Он мне звонил! Он знает, что я его ищу, и он знает о вас! Я не уберегу вас тут один! Христом Богом молю – уезжайте прямо сейчас!

Надя помолчала мгновение, а потом умирающим голосом воскликнула:

– Мы же маму напугаем… Когда это все кончится, Вань?

Мне хотелось сказать, что скоро, но я не мог и потому просто отключил телефон. Я полагался на сестру, как на самого себя, и прекрасно понимал, что через час она вихрем ворвется в квартиру мамы, пошвыряет вещи в чемодан и умчится в неизвестность. Главное, чтобы Чигин не добрался до них первым. Я вытер ладонью мокрое лицо и позвонил Кеше. Мне не хотелось быть обязанным этому уголовнику больше, чем положено, но однажды я уже вытащил его из передряги, оттого и понадеялся, что мне зачтут должок. Мне очень хотелось узнать, откуда мне только что звонили, а Кеша мог узнать об этом гораздо быстрее моих бывших коллег.

Тем же вечером я отправился на поиски Алисы Снежинской. Таня и Кеша сделали всю работу за меня, откопав через социальные сети и фото, и локации девушки, которая вела поразительно однообразную жизнь. Каждый вечер Алиса приходила в кафе на набережной и, судя по фото, в которых читались тоска и одиночество, занимала один и тот же столик у окна. На тщательно отретушированных снимках из инстаграма почти всегда виднелась река, одна чашка с чаем или кофе, искусственный цветочек в вазочке и почти одно и то же время. Поразительная пунктуальность Алисы была объяснима: на другом берегу красовалось хрустальное яйцо многоэтажки, в которой проживал Глеб.

Жила Алиса неподалеку, так что, не найдя ее в кафе, я мог наведаться домой. Я прибавил газу, поскольку время уже поджимало. В пути я старался как-то упорядочить события последних двух дней, но мысли мои неизменно возвращались к звонку Чигина.

Сверлящее чувство слежки не исчезало. Переехав мост, я засек за собой хвост: черный «Лендкрузер», в котором сидели двое мужчин в неуместных в такую жару черных костюмах. Они держались за две машины от меня, прибавляя скорость, едва я ускорялся, и притормаживая, стоило мне замедлиться. Номера машин мне ничего не сказали, но я на всякий случай автоматически запомнил их, решив попозже пробить по своим старым каналам. Оба мужчины были поразительно похожи, в какой-то момент я даже сравнил их с агентами из фильма братьев, а ныне сестер Вачовски. Даже казенные стрижки, очки и каменные выражения лиц были идентичны. Я дал им обоим слегка за тридцать, раньше мы не встречались. Вели меня он довольно грубо. Не будь я так обеспокоен звонком Чигина, срисовал бы их гораздо раньше. Отнести обоих к профи было сложно, только идиот устроил бы слежку в «Лендкрузере». Вариантов, кто это мог быть, я насчитал несколько, но пока решил не торопиться с выводами.

До кафе оставалась всего пара кварталов, а приводить соглядатаев к Алисе у меня не было никакого желания, потому я в последний момент проскочил на красный, а затем торопливо свернул на параллельную улочку, с наслаждением услышав позади визг тормозов и отборный мат. В зеркале заднего вида я увидел, что мои преследователи врезались в старый потрепанный «Фольксваген», а затем дорогу им перегородил трамвай. Попетляв по городу, я убедился, что зудящее чувство слежки исчезло. Перепроверив несколько раз, я удостоверился, что хвосты меня потеряли. Если бы они снова появились, не заметить их я бы не мог. Их джип маячил на дороге, как бельмо на глазу.

Ехать домой к Алисе не пришлось. Она в одиночестве сидела в кафе, за столиком на двоих, уныло помешивая ложечкой ромашковый чай. На блюдце лежало пирожное с жирной кремовой розочкой, разрушенное с одного края. Меня она заметила не сразу, дав разглядеть себя с ног до головы.

Выглядела Алиса неважно. Готический наряд подчеркивал ее полноту, старя на десять лет, а кричащий макияж удивительно не шел ее пухлощекому лицу, обрамленному выкрашенными в фиолетово-черный волосами. Весь ее облик был неопрятным, жалким и каким-то искусственным. Когда она заметила мое присутствие, то нерешительно улыбнулась, словно раздумывая, не пригласить ли за свой столик, но я ее опередил, сделав шаг вперед:

– Алиса?

Она тряхнула головой, словно налетев на стену. В ее густо накрашенных глазах с осыпающимися черными тенями мелькнуло подобие страха.

– Мы знакомы? – настороженно спросила она и нерешительно огляделась, словно намереваясь позвать на помощь. Я вынул из кармана визитку и протянул ей.

– Меня зовут Иван Стахов, я адвокат. Мы могли бы поговорить?

Алиса с такой опаской взяла визитку, будто боялась отравиться, взглянула, перечитала написанное, шевеля губами, и, слегка успокоившись, дернула плечами.

– Ну… Вообще-то я немного… А о чем?

– О смерти вашей подруги Ксении Рокотовой. Вы ведь дружили?

Она не испугалась, но упоминание о Ксении изменило ее настроение. Мне показалось, что Алиса разозлилась. Я без приглашения уселся напротив и приветливо улыбнулся. Алиса глядела на меня с кривой ухмылкой и с деланым равнодушием произнесла:

– Да не особо. Так, общались… Редко. Без охоты особой. Она у меня конспекты списывала, потому что прогуливала часто. Что мне было делать рядом с ней? Она – богачка, а я так, девочка с окраины, пролетарий.

Последнее слово она будто выплюнула. Мне было ее жаль.

Бедная ты, бедная, подумал я. Всю жизнь маялась из-за своего финансового положения, завидовала, бегала за богатенькой девчонкой, как приблудная шавка, не в силах отказаться от тех, кто пинал тебя ногами. А сейчас, когда хозяйка сгинула, маешься, потому как вместе с ней ушла вся прелесть той жизни… Вместе с тем, кто мог бы стать хозяином. Или же он им стал? Я убрал улыбку с лица и ехидно констатировал:

– Тем не менее вы учились в престижном вузе.

– А что? – вызывающе воскликнула Алиса. – Если я выгляжу как гот, то я дебильная? Не судите по первому впечатлению, господин адвокат. Я – бюджетница, таких тут мало, но есть. Школу, между прочим, с золотой медалью окончила, ЕГЭ сдала лучше всех, вот и проскочила. А выгляжу так потому, что это мое состояние души. Ксюха не из таких. Она внешне – незабудка, а на самом деле…

– А на самом деле? – быстро спросил я.

Алиса спасла официантка, не вовремя подошедшая с меню, запаянным в пластик. Я не глядя попросил кофе, но этой паузы Алисе хватило, чтобы замкнуться и уйти в себя. Девушка уставилась в окно, старательно игнорируя меня. После минутного созерцания ее не слишком чистого уха я не выдержал, вынул из кармана фото, где неизвестный фотограф запечатлел ее в компании Глеба и Ксении и сунул его Алисе под нос. Она нервно поежилась и скосила на меня глаза:

– Откуда у вас это фото?

– Выходит, вы все-таки вместе проводили время? И родители Ксении видели вас у нее дома. Для человека, который редко и без особой охоты общался с Ксенией, у вас подозрительно много совместных фото, глядите, вот еще…

Таня и Кеша постарались на славу, отправив мне на сотовый кучу снимков из аккаунта Алисы. Везде на них она была либо с Ксенией, либо с Глебом, которого просто пожирала влюбленным взглядом, либо на снимках они находились втроем. Ксения без интереса поглядела, как я листаю фото в смартфоне и неубедительно фыркнула, заправив прядь волос за ухо.

– Ну, иногда бывало. Это с университетской тусы фото, первокурсники боевое крещение проходили, посвящение и все такое, ну а мы их традиционно унижали. Сами когда-то через это прошли. Мне два года назад на башке сорок куриных яиц разбили, я вся в желтке была, уговаривала себя, что это для волос полезно. Голова потом два дня болела. Ксюше полегче было. Она всего-то набухалась из ведра да блевала в уголке остаток вечера.