Экспедиционный корпус

– Ну, они же должны быть бородатыми, косматыми и медведеобразными… как на картинках! Помнишь, как в учебниках нарисовано?!

– Так то картинки…

Дальше Климов уже не услышал и снова скривился. Ну да, представляли, что русские – это такие дикари… как кавказские горцы из глухих аулов сейчас.

Пока шли, солдаты, которым быстро передалось восторженно-праздничное настроение встречающей толпы, украсили свои винтовки цветами, а офицеры обзавелись букетами цветов в руках. Лишь Михаил сбрасывал себе под ноги всю ту зелень, что ему пихали в руки и с каким-то мстительным наслаждением давил их сапогами.

Всех этих европейцев Климов ненавидел до глубины души. И правителей, и простых тупых обывателей, выродившихся непонятно во что с этой пидорастией и попытками легализовать педофилию. В свое время, будучи молодым и глупым он восторгался Европой, ну как же, свобода, законность, порядок и все такое прочее, что так жаждали считавшие себя демократической общественностью. Сам либералом себя считал и даже голосовал за «Яблоко».

Но постепенно восторги стали проходить, чем дальше, тем шире открывались его глаза на происходящее. Образ Европы потускнел, особенно с началом второй Чеченской кампании, когда отъявленных террористов-головорезов взрывавших дома, захватывавших театры, школы и больницы принимали в верхах президенты с министрами и называли повстанцами. Этого он понять уже не смог.

Так-то он считал, что раз хотели чеченцы независимости, то пусть бы они ее получили. Право народа на самоопределение как-никак, Бориска с дирижерской палочкой в своей трехпалой клешне опять же сам вякнул, дескать берите суверенитета сколько сможете унести… понимаешь, но так, чтобы все чеченцы из России умотали к себе в Ичкерию.

Еще кто-то хочет независимости? Да валите на хер! Никому вы не нужны. Пиндосы с гейропейцами, поимев вас во все щели, только потом подотрутся вами же и выбросят на помойку…

Но окончательно он разочаровался в либеральном движении, так что слово либерал стало для него синонимом предательства, когда все эти либералы начали уже не стесняясь бегать в посольства западных стран с протянутой рукой. Даже главный Яблочник в этом отметился…

И Михаил тогда все никак не мог понять, почему либерал не может продвигать патриотическую повестку отстаивая интересы своей страны? Почему либералы обязательно ложатся под коллективный Запад и активно ему подмахивают при этом, обсирая собственную страну? Это ведь тем более удивительно, что именно они в начале девяностых захватили власть! Но как оказалось, ничего толкового сделать не смогли, только обворовали государство и снова упустили бразды правления. Слабаки только и способные что тявкать, а как доходит до дела…

Ведь такой шанс представился Белому, одному из лидеров либерального движения, коего выбрали не то мэром, не то губернатором, и что же? Разжирел как свинья за считанные месяцы, а потом и вовсе поймали за руку со взяткой, как мелкого мошенника. Ведь знал же, что за ним станут следить особенно тщательно и ему нужно быть святее Папы Римского, но все равно не удержался от соблазна хапнуть.

В какой-то момент заведенная толпа смешалась с русскими солдатами и полк сбившись с шага вскоре встал. Солдат угощали сигаретами, дарили шоколад, печенье. Откуда ни возьмись, появились ведра и кувшины с вином, сидром, и вот уже солдаты утоляют жажду. А кое-где француженки уже обвивают нежными руками крепкие шеи русских солдат и раздаются звуки поцелуев. Солдаты теряются, но все же отвечают полной взаимностью.

Особенно активно француженки вешались на солдатах первой роты первого батальона, прозванной ротой великанов, ибо туда отобрали солдат с ростом в пределах ста восьмидесяти сантиметров, в то время как средний рост солдат составлял сто семьдесят сантиметров плюс-минус и больше в минус, чем в плюс.

Кинулась и на Михаила какая-то француженка, но он ее мягко перехватил и не дал состояться поцелую, перенаправив на ближайшего солдата.

– Право слово, что вы ведете себя как бука, Михаил Антонович?! – поручик Бодько, опьянев от происходящего, да и винца хлебнуть успел, и оттого позволившей себе несколько фамильярное обращение с командиром.

Самого Василия, как и еще пару младших офицеров четвертой роты еще одного поручика и подпоручика, молоденькие француженки зацеловали так, что на лице «живого» места от «ран» не осталось, все заляпано «кровью» помады.

– Французский насморк не хочу подхватить, господин поручик, – с ироничной усмешкой ответил Михаил Климов. – Кто их знает, кем они работают? Может это проститутки из ближайшего борделя? Не забывай, город портовый и тут их много как нигде, и сношаются они с моряками со всего света пропуская через себя минимум по десятку клиентов в день! А так поцелуют и у тебя сифилис или гонорея, или все сразу. Согласись обидно обзавестись сими срамными болезнями, даже не трахнув как следует ни одну из них.

Поручик сначала вылупился на Михаила глазами по пять рублей от изумления, потом до него дошла вся опасность и от следующей желающей его поцеловать мамзели, он принялся отбиваться руками и чуть ли не ногами, между делом пытаясь лихорадочно оттереть носовым платком с лица помаду.

В конце концов французов удалось оттеснить и полк продолжил марш. Так, провожаемый ликующим населением, бригада прибыла в расположенный рядом с Марселем лагерь Мирабо, обнесенный каменной стеной с массивными железными воротами.

4

Но если кто-то подумал, что на этом все закончится, то нет, не прошло и часа, как горожане буквально осадили лагерь словно вражеское войско. Словно бомбы через стену полетели сначала все те же треклятые букеты, а за ними корзины со всякой снедью. Потом и вовсе марсельцы пошли на штурм, откуда-то взяли лестницы и приставив их к стенам ползли наверх откуда передавали вино и пили сами.

Продолжался этот бардак порядка часа, пока наконец подоспевшие полицейские не оттеснили всю эту восторженную до помешательства братию, что перепилась собственного вина от стен лагеря, дав наконец солдатам нормально устроиться в бараках-казармах и отдохнуть.

Для офицеров естественно подготовили условия получше. Правда никто задерживаться в лагере не собирался, все хотели после длительного плавания погулять по городу во всех смыслах этого слова.

– Сегодня и завтра отдыхаем, – сказал генерал Лохвицкий. – Сегодня только разгрузят наши пароходы, а завтра имущество загрузят на паровозы…

Все понятливо кивнули. Помимо солдат везли всякое имущество бригады вплоть до собственных полевых кухонь.

Климов тоже выбрался в город, подумав: «При желании можно свалить хоть сейчас…»

Искушение было велико, но делать это именно сейчас не стоило. Без значительных средств далеко не убежишь, а идти на дело, когда полиция на усиленном режиме службы верх безрассудства.

Бухать с остальными в «Старом квартале», где располагались бордели, Михаил не стал и осмотрев доступные достопримечательности до сумерек, вернулся в лагерь, где оказался самым старшим офицером если не считать заявившегося в лагерь военного агента Игнатьева Алексея Алексеевича с каким-то кавказцем в звании ротмистра, что пытались наладить кормежку личного состава. Пришлось ему впрягаться в это дело.

Офицеры после вчерашней затянувшейся попойки и легкого опохмела под вечер двадцать первого числа шумели, активно обсуждая устроенную русским частям встречу и лишь Михаил, взяв стул пристроился в темном уголке, взяв бокал вина и медленно его попивал. Но как ни пытался он изобразить из себя невидимку, его конечно же не оставили в покое, особенно учитывая его совсем не восторженное поведение, и конечно же потребовали пояснений.

– А вы почему столь хмуры Михаил Антонович?! – докопался до него слегка перебравший вина командир первой роты первого батальона капитан Генроз.

– Я не хмур, Виктор Францевич.

– Как же не хмуры?! Вот, сидите тут как Кащей и зыкаете темным глазом…

– И правда, господин штабс-капитан, – поддержал капитана Генроза, еще один офицер, полковник Лисовский, военный прокурор при особой бригаде в котором видимо из-за профдеформации личности проснулся профессиональный интерес к нетипичному поведению «подозреваемого». – Что это на вас нашло?

«Вот блин, и смотрит падла, словно я уже совершил какое-то преступление, – мысленно хмыкнул Михаил. – Так вот, я еще пока только раздумываю над этим…»

Наездом этой парочки заинтересовались прочие офицеры и выжидательно уставились на Климова. Мысленно сплюнув, он ответил:

– А чему я собственно должен радоваться господа?

– Но ведь такой восторг…

– Восторг местных, я понять могу, – перебил какого-то младшего офицерика Михаил. – Особенно мужиков. Как они отдаривались паршивого качества винцом, сигаретами да шоколадками за то, что мы и наши мужики поедут вместо них на фронт подыхать да дышать ядовитыми газами коими нас конечно же попотчуют германцы. Я даже могу понять восторги женщин, ведь опять же мы, а не их мужья, братья или отцы поедут на всю туже войну, где не по ним будут стрелять из пулеметов и накрывать «чемоданами» разрывая в ошметки. Да, они нам искренне благодарны за то, что именно мы будем подыхать вместо них. Как не так давно вместо них подыхали какие-то индусы, а когда те кончились, привезли негров из Западной Африки, а когда и они кончились привезли негров из Восточной Африки, а когда и они закончились, привезли индокитайцев, таких смешных узкоглазых ребят в соломенных шляпах, а когда и они закончились… угадайте с трех раз, кого привезли подыхать вместо жабоедов? Правильно господа! Нас! Вот я и думаю, а кем мы тогда являемся на фоне всех этих сипаев из французских колоний? Не таким же сипаями? Мне вот интересно, их встречали с таким же размахом и радостью на улицах?

Офицеры начали недоуменно и хмуро переглядываться о чем-то вполголоса заговорив между собой.

– Вы пьяны, господин шабс-капитан, и говорите глупости, – произнес ледяным тоном полковник Щолоков Иван Иванович, начальник штаба бригады. – Мы не сипаи, а выполняем союзнический долг!

– Именно, господин полковник! Именно! Долг! – распалился Михаил Климов. – Россия так должна Франции, как земля крестьянину, что решила расплатиться всеми нами! Нехай, бабы еще нарожаютЬ…

Михаил уже понял, что сорвался, говорит что-то не того, не тем и не там, но остановиться уже не мог. Да и зачем? Все равно скоро свалит отсюда, так что можно напоследок резануть правду-матку, выплеснуть весь негатив копившийся в нем все это время. А то видеть все эти наивно-восторженные рожи было просто невыносимо. Так что, демонстративно сделав глоток из бокала, пока полковник от возмущения хватал ртом воздух, продолжил:

– Вот эти все буржуа, что так радовались нашему прибытию и были нам благодарны за то, что станем подыхать вместо них… а скажите мне, а точнее ответьте себе на вопрос, а насколько далеко распространяется эта их благодарность по отношению к России? Или дальше сифилисного поцелуя и корзинки с печеньем, – кивнул он на вазу такого подаренного печенья, – да бутылки с вином дело не дойдет?

При словах о поцелуе вздрогнул поручик Бодько и рефлекторно потер губы рукавом кителя.

– Ведь часть из них владеет облигациями госдолга России. Так ли далеко распространяется их благодарность, что может они порвут все эти бумажки? Ах нет?! Ну конечно же нет! Благодарность благодарностью, а деньги деньгами. Как говорят у нас, дружба дружбой, а табачок врозь! Вот и получается господа, что мы не только будем лить за них свою кровь, но они, выжив за наш счет, с России еще станут дополнительно тянуть деньги в качестве дивидендов по этим облигациям. Может ответит мне кто-нибудь, сколько сотен миллионов рублей реальным золотом Россия платит только по процентам? Хорошо устроились лягушатники, вы не находите? И подумайте еще над вот чем, нас ведь поставят не на второстепенный фронт, туда они, надо думать, собственных граждан отведут, что для них гораздо ценнее пришлых и которых можно не жалеть.

Зал погрузился в тишину, что с каждым мгновением становилась все более гнетущей. Все переваривали сказанное Михаилом и судя по тому, как все сильнее сдвигались их брови к переносице, до них начинала доходить вся глубина и абсурдность сложившейся ситуации.

«Зря… все-таки зря…» – снова раскаивался в содеянном Климов, глянув на комсостав бригады, а выражение их лиц не сулило ему ничего хорошего, по крайней мере от некоторых из них.

Не смог удержаться, тело реципиента, его гормоны, общая горячность, все-таки влияло на подселившееся сознание. Тут еще винца хлебнул, совсем раскрепостился…

Хотя, увидев легкую грустную усмешку генерала Лохвицкого, удивился.

«Готовит мне какую-то особенно пакостную каверзу или… согласен?» – недоуменно подумал он.