По тонкому льду

– Хуже или лучше, покажет время, – произнес Дим-Димыч. – Но иначе поступить нельзя. В конце концов, свет клином не сошелся на этом госпитале. И не унывай!.. Пошли, товарищи…

Прощаясь с нами, Оксана постаралась улыбнуться. Ей это удалось с трудом.

На улице Дим-Димыч взял меня и Варю под руки.

– А ты не дуйся! – сказал он своему «чуду». – Толкнуть человека на неверный путь – пара пустяков… А ей потом расхлебывать придется. Сегодня она промолчит, – значит, обманет раз. Потом ее спросят: «А разве вы не знали об аресте?» Что же ей, по-твоему, обманывать во второй раз и отвечать, что не знала?

– С тобой трудно спорить, – ответила Варя. – Ты ортодокс…

– При чем тут ортодокс? – поинтересовался Дим-Димыч.

– При всем… – Варя похлопала его по руке и с улыбкой добавила: – Довольно! Это мне урок: прежде чем советовать – подумать!..

– Вот за это я и люблю тебя, Варька! – сказал Дим-Димыч и попытался обнять свою подругу.

Она ловко вывернулась. Дим-Димыч посмотрел на нее как-то странно, потом на меня, хлопнул себя по лбу и бросился обратно к дому Оксаны.

– В чем дело? – удивился я.

– Наверное, портсигар забыл, – высказала догадку Варя.

Минут через десять Дим-Димыч догнал нас.

– Что стряслось, друже? – спросил я с нескрываемым интересом.

– Сейчас… сейчас… – проговорил он и опять взял нас под руки. – Знаете, зачем я вернулся?

Мы молчали.

– Узнать, когда арестовали отца Оксаны!

– А какое это имеет значение? – продолжал удивляться я.

– Сейчас узнаешь. Его арестовали седьмого января.

– Допустим.

– А ровно через пять суток Геннадий оставил Оксану.

Я остановился.

– Ты хочешь сказать?..

– Да-да… Я хочу сказать, что, разыгрывая всю эту комедию, Геннадий был кем-то своевременно предупрежден.

– Неужели у него мозгов нет?

– Это вопрос, – проговорил Дим-Димыч. – Однако на сей раз стратегия может обойтись ему очень дорого…

– Да… – не без смущения согласился я. – Дело некрасивое….

26 марта 1939 г.

(воскресенье)

Варя Кожевникова оказалась права: Оксану уволили с работы. Двадцать второго марта утром она подала рапорт начальнику госпиталя об аресте отца, а спустя три часа вышел приказ об ее увольнении.

Трудно было вколотить в башку начальнику госпиталя простую человеческую истину, что дети не обязаны расплачиваться за грехи родителей. Он был глубоко уверен, что, лишая работы дочь репрессированного, делает полезное дело. Ему наплевать на чужую судьбу.

Вновь начались хлопоты, звонки, не особенно приятные разговоры, уговоры и поиски. Я и Дим-Димыч во всей этой истории, с позиции стороннего наблюдателя, выглядели довольно странно. Кое-кто из руководителей учреждений, к которым мы обращались, думал примерно так: «Непонятно! Работники органов государственной безопасности пекутся о трудоустройстве человека, отец которого репрессирован этими же органами!»

Но ни меня, ни Дим-Димыча эта сторона вопроса ни в какой мере не волновала. Оба мы были глубоко убеждены, что поступаем правильно, что наши действия не порочат нас как коммунистов.

К сожалению, наши хлопоты не увенчались успехом. Уж больно много оказалось в нашем городе работников сродни начальнику госпиталя.

Не успела Оксана оправиться от одного несчастья, как на нее свалилось другое. В среду она позвонила мне и сообщила, что у дочери высокая температура, девочка бредит с самой ночи.

– Доктора приглашала? – спросил я.

Нет, доктора она не приглашала.

– Жди дома, – предупредил я ее. – Привезу врача.

Рабочий день только начался, меня ежеминутно мог вызвать начальник отдела или его заместитель, и отлучиться без разрешения было неудобно. Я позвонил Кочергину и попросил принять по личному делу. Обманывать его я не собирался и сказал, куда и зачем мне нужно поехать. Он не задал ни одного вопроса, вызвал гараж и потребовал к подъезду свою «эмку».

– Поезжайте на машине, – сказал он.

– Спасибо, товарищ капитан, – ответил я взволнованно. Откровенно говоря, поступок Кочергина меня тронул.

Детский врач, за которым я отправился, работал в железнодорожной клинике, и мне предстояло пересечь почти весь город. Несмотря на торопливость и озабоченность, я по профессиональной привычке поглядывал через смотровое стекло на тротуары и фиксировал лица прохожих. Они мелькали, как на киноленте. Вдруг одно насторожило меня. Я всмотрелся и узнал доктора Хоботова. Он шел своей твердой походкой, большой и грузный, и ни на кого не обращал внимания. Я остановил машину и окликнул его. Зачем я это сделал, не знаю. Просто приятно было встретить человека, который оставил в душе хорошее воспоминание. О возможной помощи с его стороны даже не подумал. И вот совершенно неожиданно эта помощь пришла.

Узнав о цели моей поездки, он вызвался сам посмотреть ребенка. Поглядел на часы, взвесил ему одному известные возможности и сказал:

– Везите меня к ней… С живыми я тоже умею обращаться… Когда-то умел…

Вот так я ввел в дом Оксаны Хоботова.

Это было в среду.

В четверг я у знал, что у дочери Оксаны температура снизилась до нормы.

В пятницу она сообщила по телефону:

– С Натуськой все в порядке… А я звоню с работы… Да-да… Я теперь секретарь суда Центрального района… Хоботов чудный человек. Расцелуйте его за меня. Это он помог мне устроиться. И судья здесь такой же чудный, как Хоботов…

Я почувствовал, что душа Оксаны вновь обрела мужество.

В этот же день она позвонила еще раз и пригласила на воскресенье на обед вместе с женой. Будут блины.