Человек, из Подольска!

Кухня выходила во двор, вернее, на крышу с трубой. Под крышей продолжалась длинная квартира соседей снизу, из нее был виден уголок двора: квартира № 5. Она располагалась в отдельном доме из пары комнат, но почему-то числилась под «нашим» номером. Пятая квартира была недружелюбна: с ее жителями никто не общался, да и сложно было понять, кто там жил. Для остальных жильцов дома я какое-то время делал рукописную газету «Дом 13 и другие». Жительнице квартиры напротив нравилось.

По крыше бегал наш кот Тимофей, грелся на солнце, затем стал уходить все дальше, пока один псих не перебил ему лопатой хвост. Отлежавшись, Тим ушел, чтобы пропасть уже насовсем.

Войти во двор можно было, открыв калитку, – она закрывалась «туго» и «не очень», я любил выбирать первый режим, что бесило соседей. Рядом с калиткой росло вишневое дерево, за ней – абрикосовое. Едва заслышав скрип, заливалась лаем соседская собака Агата. Дверь во двор у соседей снизу – из их кухни – всегда была открыта, и, идя в школу и обратно, я вдыхал ароматы борщей, жареной картошки, мяса… Во дворе росли цветы и полезные овощи, лопались алые помидоры, зрели огурцы.

За соседней дверью был вход в наш подъезд – на две квартиры второго этажа. Вечером над ней зажигали лампу. В углу сидели пауки, застывшие в паутинах, – они казались мне страшными, ведь я был маленький, десяти лет. На втором этаже, развернувшись, можно было увидеть широкое окно с треснувшими грязными стеклами – за ним никто не ухаживал из-за труднодоступности. В окно виднелась стена напротив дома – следующая улица шла выше, и оттуда, с высоты, проглядывался наш двор. Впрочем, там была какая-то закрытая территория. По стене ползли улитки и ящерицы.

Выйдя на балкон, я неспешно обозревал улицу – по ней мало кто ходил, домов напротив не было, только узкая дорожка с толстой трубой, вдоль которой росли орехи и несъедобные ягоды, дальше – такой же обрыв. Там – главная улица Севастополя. Засыпая, я видел фонарь напротив большого арочного окна, слышал стрекот насекомых, видел черные звезды вдалеке. Ни машин, ни дворового шума, ни дорожных работ, ни пьянства. Тихо, безмятежно, прекрасно тихо.

На улице были мастерские художников, здание Союзпечати, которое я излазил вдоль и поперек, задние дворы Главпочтамта, местного кинотеатра и грузовой лифт кафе. Несколько жилых домов, в одном – бородатый старый художник, любитель котов, в другом – пожилая пара: еврейская бойкая бабушка и ничего не понимавший, вечно с открытым беззубым ртом дед, в третьем – приятель Денис, мальчик моего возраста, в четвертом – возрастные дебилы, вяло пытавшиеся то дружить с нами, то пугать, в пятом – кот Петроний, победитель международной кошачьей выставки, про него телевидение приезжало делать сюжет…

Улицу пронизывали лестницы, вдоль которых тоже встречались дома – мы лезли туда за терпкой шелковицей. Пять минут наверх – и ты на главной смотровой площадке, где лучше всего видно все городские салюты. Пять минут вниз – и ты у моря, в Артиллерийской бухте, слушаешь плеск волн. Магазины «Золотой Ключик», «Черноморочка», «Источник», «Огонек», «Мелодия», молочный, хлебобулочный, кафе «Снежинка», что там еще?..

Дом снимали в позднесоветском или ранне-постсоветском фильме «Прощение», но, к сожалению, в кадр попали лишь маленькая незначительная его часть и кусок улицы.

Именно тогда была на пике популярности песня Варум «Городок», и именно с нашим домом ассоциировали ее все, кто жил в нем. Там было не так, как в песне, но в принципе близко к этому. Сложно слушать эту песню сейчас.

Есть и другие песни, которые навсегда привязаны в моем сознании к жизни в этом доме, его атмосфере, и которые я до сих пор не могу воспринимать отдельно от него – например, Евгения Осина.

Я смотрю на картину Вячеслава Забелина «Теплый вечер» – точно так же выглядели и арка, и калитка. Сейчас моего дома нет. Его давно выкупили, дав родителям взамен квартиру, и неплохую вроде, но все это совсем не то. Дом снесли, а двор… Кусок двора отчего-то остался, калитку сломали, а вот ворота едва затронули – их часть со второй, неработающей калиткой, ведущей теперь в никуда, так и осталась. Иногда я прихожу на эту улицу, и мне хочется, чтобы там был этот дом, иногда он мне снится. Снится как финальная сцена «Сталкера».

Я хочу проснуться. Господи, я хочу проснуться там.

С тех пор я жил много где. И никогда я не жил в таком месте, которое было бы мне хоть немного, хоть капельку приятно. Я не скучаю по детству – не считаю этот период жизни лучшим, оно не было ни особо счастливым, ни особо интересным. Я скучаю по дому. Я хотел бы жить в этом месте и в сорок, и в пятьдесят, и в восемьдесят лет. Я считаю, что именно так должна быть устроена человеческая жизнь, а не все эти девяти-, двенадцати-, шестнадцатиэтажки, не бесконечные клоповники, гадюшники и человейники. Да, мое желание можно назвать скромным, непретенциозным, лузерским (хотя попробуй его исполни) – сегодня мечтают о семидесятых этажах, о великолепных видах на огни большого города, о стеклянных стенах, о квартирах, не отличимых внешне от коворкингов и креативных офисов. Да я и сам понимаю, что тот дом не предел мечтаний – ведь есть же дома без соседей, дома у моря, хорошие, красивые, комфортные частные дома. Я бы, наверное, выбрал их, а не тот дом.

Но, ей богу, я верю – история всегда циклична, – что настанет время, и придут поколения, отрицающие все эти ценности высоты, пустоты, мобильности, динамичности, коливинга, бесконечных перемен и обновлений, что люди захотят тихих улиц и дворов, захотят балконов, захотят абрикосов и вишен возле калитки, лампы над дверью и паука в углу. Перестанут расти ввысь новые вавилоны – в каждом дворе, на любом мало-мальски пустом клочке суши, – и будут уютные улицы из низких домов, будут на крышах коты и трубы. И настанет теплый вечер, и зажжется фонарь напротив окна в спальню. И на моей улице будет праздник.

Только меня самого там не будет.

Опубликовано в журнале «Дружба народов»

(2021)

Контуры и лица

Небольшая реакция на небольшое кино

Сюжет достаточно прост: в полутемной и полупустой комнате молодой человек, терзаемый, очевидно, душевными переживаниями, наливает себе алкоголь, неспешно отхлебывает из стакана, вздыхает, закусывает. Дверь открывается, входят двое, в титрах обозначенные как судебные приставы и произносят небольшую речь, которая и объясняет волнения персонажа: за совершение «антисоциальных деяний» тот приговаривается к «высшей мере наказания», затем немедленно приступают к исполнению приговора: при помощи не особо понятного аппарата клеймят приговоренного странным узором на пол-лица и, не особо прислушиваясь к дальнейшим причитаниям, исчезают.

Смысл клейма, как и самого наказания, герой постигает быстро: выйдя на улицу, он замечает, что окружающим отныне до него нет никакого дела: его обходят стороной, в глаза не смотрят, в контакты не вступают. Надпись по центру экрана оповещает внимательного зрителя о том, что страдать герою подобным образом остается 12 месяцев. Телефон внезапно исчезает из зоны действия всех сетей, в забегаловке его кормят кашей с кетчупом, но это единственный социальный процесс, к участию в котором он допущен. Встреченный случайно лучший друг торопится уйти, попытки смыть клеймо водой и кровью безрезультатны в равной степени. Гуляя по городу и набредая на гопников, глумящихся над прекрасной девушкой, тот разбирается со шпаной и предлагает спасенной себя. Но, увидев лицо спасителя, красавица скрывается так быстро, что даже забывает сумочку. Слепой бродяга в забегаловке – и тот, узнав от повара о том, что собеседник клеймен, плюет с досады и уходит прочь.

Проходит время, и приставы с помощью той же машинки быстренько – чик, и готово – снимают печать позора с лица героя, и вот он, счастливый, прикупает бутыль вискаря, но по пути к внезапно объявившимся друзьям встречает ту красавицу, что спас от хулиганов, клейменную и пристающую к прохожим: «Я же есть. Взгляните на меня». Выбор героя непрост, все ж таки друзей не видел целый год, но, согласно логике развития сюжета, очевиден: в финале мы видим его обнимающим бедную девушку среди равнодушной толпы.

«По контуру лица» – кино явно не для кинотеатров. И даже не для DVD, на которых, тем не менее, издан. Да и по сути своей это не кино вовсе – а ролик, из тех, что смотрят в маленьких окошках в обеденный перерыв в офисе. Человеку раз в день необходимо поржать, и раз в день – погрустить о чем–то высоком. Беда только, что длинный, но на то есть и кнопка пауза, и функция сворачивания окна.

Фильм работает по следующей схеме: то, что в реальной жизни невозможно, в нем происходит без лишних объяснений, но в сочетании с соответствующим звуковым сопровождением, которое, кстати, как цветок к небу, изо всех сил тянется к Клинту Манселлу (культовый Requiem For A Dream), немедленно проецируется в собственный, личный мир зрителя, и дальнейшее развитие сюжета происходит уже там – внутри вас, поэтому не имеют никакого значения ни бюджет ролика, ни декорации, ни хреновая игра актеров. И вот теперь это не абстрактный Дима, а именно вы, Дмитрий такой–то, супервайзер мерчандайзеров или, скажем, торговый агент, никогда не задумывавшийся об истинной ценности общения, наказаны одиночеством на целый год. Вы не замечаете людей вокруг себя, вы не цените, что ради вас делают, да-да, вы, сотрудница reception фирмы по продаже потолков. Так посмотрите, как ваша жизнь изменится, если сделать вам одну премилую татушечку. И Дима встает и выходит курить, нервная безымянная сотрудница reception наливает зеленого чаю с жасмином, и мысль кипит: «Да, вот мы какие… А вот оно как… Мы то, мы это… А вот если…, то что тогда?» И, конечно, оба умиляются прекрасной истории любви, красивому happy end.

Но вот Диме звонят заказчики, первая линия, вторая, третья, в бухгалтерии уже тоннами валятся факсы, и к вечеру ролик забыт. Может, в метро сидящий напротив чем–то напомнит экранного Диму, или ту девушку, но мысли–то, мысли уже о другом. А ежели пятница, то и не напомнит. К утру же следующего дня экспериментальный фильм режиссера Павла Смирнова, снятый по мотивам рассказа Рэя Брэдбери, раскрывающий тему сохранения человечности и сострадания отдельного человека в роботизированном мире, будет забыт навсегда.

Но вот бывает же так, когда видишь по телеку какую–нибудь чушь и уже палец на кнопке, готовый решительно переключить канал, и в последнюю долю секунды – вдруг заинтересуешься. Или, захлопывая книгу, которую уже похоронил мысленно, вдруг натыкаешься на интересное предложение. И то, что казалось таким поверхностным, открывается с самых неожиданных сторон.

Сидящие перед мониторами абстрактные сотрудница reception и супервайзер определенно принадлежат к той категории населения, что принято называть losers, неудачники. Однако мыслят они в категориях успеха, стремятся к успеху и все явления в жизни, а также людей привычно оценивают в плоскости успешности-неуспешности. Экранный же Дима, судя по интерьеру помещения, в котором мы застаем его в начале фильма и некоторым скупым сведениям, получаемым из разговора с другом Саней (общий бизнес), определенного успеха в жизни достиг. И вот, посредством некоего мистического действия общество переводит его в категорию неудачников. Названные в фильме приставами – скорее каратели: они исполняют приговор общества, то есть они и есть общество, которое записывает в неудачники несчастного Диму.

Расплывчатая формулировка «антисоциальные деяния» в этой ситуации и не нуждается в конкретике, она значима сама по себе: антисоциальные – значит идущие вразрез с общественными представлениями о том, каким надо быть и как себя вести. Вероятность того, что Дима бил, к примеру, стекла в электричках или выкрикивал националистические лозунги, невелика: скорее всего, в чем–то его поведение или взгляды разошлись с принятыми в том community, где он в силу своего статуса вращался, а именно этого общество не прощает никогда. А может быть просто партнеры по бизнесу его «кинули», сфабриковав вдобавок левое обвинение.

Так или иначе, в начале фильма мы видим магический обряд присвоения отдельно взятому человеку статуса loser. Важная деталь – личности исполнителей, эта линия в фильме, несмотря на кажущуюся второстепенность, определяющая: безразличные к судьбе приговоренного, приставы обсуждают сексуальную жизнь, которая у одного из них, по собственному признанию, зашла в тупик: жена выражает крайнюю степень недовольства. Выслушавшего с большим вниманием собеседника в финале картины (через год, стало быть) мы видим в компании этой самой жены. «Я уже месяц не изменяла», – теперь уже жалуется она, на что получает ответ: «А зря». Так зрителя подводят к мысли о морали общества, которое оценивает и клеймит отдельно взятых личностей (подразумевается, что в этом обществе измены осуждается, хотя в отдельных семьях это уже давно не так, поэтому, возможно, стоило бы подобрать более точную иллюстрацию).

Все, что мы видим дальше – это странствия неудачника по миру тотального позитива. Общество может простить человеку многое; непримиримое к изъянам оно, тем не менее, даже слепого ставит в иерархии на ступень выше неудачника. Неудачник – это дно, это прокаженный, его избегают, боясь заразиться его неудачей – а вдруг и твое лицо после встречи с ним преобразится, и жри тогда кашу с кетчупом, да пиши на бумаге стишки дурацкие, посвященные той, которую никогда не встретишь – потому что ты неудачник, детка, why don’t I kill You?

Неудачник может быть симпатичным, он может быть добрым, может быть смелым и сильным – все это не важно, важно только одно – он неудачник. Каким–то отдельным действием он способен удивить, впечатлить, обрадовать. Спасенная девушка удостоит героя вниманием – выслушает и поблагодарит. Но она его не полюбит, потому что – печать. Печать неудачника. Девушка тоже, кстати, выдалась символичная – фотограф, представитель самой позитивной, наверное, профессии, заглянувшая в спальный район – поглазеть, видимо, как «быдло жрет свое повидло». Она ловит мгновения в объектив, она любит жизнь и не знает печалей; в ее картине мира и неожиданные нападавшие, и неожиданный спаситель – одно и то же, между ними нет разницы.

Нет разницы и в том, как именно, благодаря чему – своим ли силам, стечению обстоятельств или загадочному прибору по нанесению-снятию татуировок человек становится неудачником и перестает им быть. Обществу не важен процесс, для него есть только момент – как для того фотографа – миг, в котором ты сейчас. Перестав быть неудачником, герой снова нужен друзьям – без объясненья причин, где они были весь год, просто так: «Приезжай, будет весело». Теперь Димка снова с нами, давай, набирай Димку. А вот у девушки-фотографа не покатило что–то: так еще бы, фотограф нынче каждый второй. К ней, записанной в неудачницы, теперь даже и шантрапа из спального района не притронется.

И если бы Дима, допустим, нажрался-таки в день «освобожденья» вискарем, и встретил девушку уже на следующее утро, он вряд ли подошел бы к ней. Но он еще помнит, как это. И он подходит. Вот только никакая это не история любви, в этой финальной сцене нет любви вообще ни капли, любовь – это другая галактика для мира, в котором слово «Привет», сказанное человеку, сопровождается истериками и слезами благодарности в грязном снегу, на коленях. Любовь – это запредельная, недостижимая величина, которая настолько далеко, что о ней никто и не помнит.

Поэтому фильм не о любви совсем, как, может быть, многим хотелось бы думать. Фильм об одиночестве, в первую очередь – об одиночестве общества, где корпоративная этика выше морали, поэтому в нем нет лиц, а есть только контуры.

Опубликовано в интернет-журнале «Контекст»

(2011)

Младший брат Петербурга

Город Омск летом

Я прибыл в Омск ночью, и, проезжая по улице Карла Маркса в сторону центра, не знал, конечно, что эта улица – одна из главных в городе. На перекрестках пару раз увидел драки, на остановках – людей с суровыми лицами и намерениями, ожидающих в такое время суток явно не общественный транспорт, и в большом количестве – служителей порядка: тут и там милицейские авто, да и сами они рядом, проверяющие у кого–то документы. Это не преувеличение и не реверанс в сторону актуальной нынче почему–то темы «гопоты», просто иных горожан я в ту ночь не встретил, и мое знакомство с городом осталось именно таким.

Первым впечатлением дня, вполне возможно, окажется пыль. Это если вы приезжаете летом, конечно. Пыль здесь везде, но в отдельных районах ее особенно много: при малейшем ветерке не знаешь, куда спрятать лицо. А жители в разговорах на эту тему непременно вспоминают, как в советское время Омск носил титул «город-сад». Будем объективны, те времена давно в прошлом.

Почти что половину города занимает частный сектор – с преобладающими деревянными домами без лишних удобств. На внешне одинаковых улицах, даже названных одинаково: c нумерацией не только домов, но и самих улиц: так, на карте Омска 10 Восточных улиц, 11 Ремесленных, 14 Чередовых, 30 Рабочих, 37 Северных, 25 – просто линий, а таких улиц, которых по две или три – так и просто тьма. Зато есть улица, состоящая из одного дома, причем под номером 3 (Чехова) – тоже своеобразное достижение. Но вернемся в частный сектор – окажись мы на любой, к примеру, Северной, неизменно увидим печальную картину – число потребителей тяжелых наркотиков в городе велико, и жизнь представителей этой прослойки общества неприглядна. К тому же протекает она на виду у здесь же играющих детей, сажающих цветы за оградой домохозяек, выпивающих небольшими компаниями рабочих, казахов, коих здесь немало (Омская область граничит с Казахстаном). Мусор выкидывают здесь же, на дорогу, потом сжигают вместе с травой, поэтому то тут, то там – костры. По нескольку раз в день отправляются жители этих мест за водой с 40-литровыми флягами, кто–то выводит на выгул гусей и уток, кто–то выносит магнитофон и просто курит, уставившись вдаль. Жизнь здесь никуда не спешит. Снять подобный дом без удобств на месяц – тысячи две рублей. Ну, может, три. Но особую яркость в эту картину вносит то обстоятельство, что если свернуть, скажем, с 7-й Северной на любую пересекающую улицу и пойти по ней в сторону уменьшения номеров, то через пять минут вы окажетесь в самом центре города.

Здесь, конечно, уже другая картина. Архитектура не просто напоминает питерскую – она питерская и есть: архитекторы, строители – питерские. Кое-где Омск напоминает Питер целыми улицами, и в том, что многие именуют его «младшим братом Петербурга», есть своя правда, разумеется, если мы ведем речь не о частном секторе или Левобережье (спальные районы). Да и по возрасту оно так – Омск уже в предвкушении празднования 300-летия, которое Питер отмечал, кажется, еще вчера. Кстати, культурная столица тоже. Сибирская. Об этом горожанам не дают забыть многочисленные плакаты и рекламные щиты соответствующего содержания. В Омске более 10 театров, в первую очередь, конечно, головокружительной красоты Драматический, третий в России по посещаемости. Совсем рядом – Успенский кафедральный собор, внесенный в каталог мировой храмовой культуры, пожарная каланча возле здания Главпочтамта и футуристический Омский Торговый центр – один из новых символов города, построенный в 80-х, опять-таки теми же питерцами.

Сам центр Омска очень мал, и обойти его весь можно за полчаса, но здесь все, чем гордится город, и гордится, надо сказать, по праву. Собственно, это и есть – Омск. Здесь он начинался, с Омской крепости на берегу Иртыша, где проводятся нынче свадьбы, и по традиции все молодожены проходят через крепостные ворота, символизирующие, очевидно, ворота в рай совместной жизни. Место слияния Оми (или Омки, как ее еще называют) и Иртыша, где и расположена Омская крепость, интересно само по себе – контрастом рек: коричневые воды маленькой Оми не растворяются в голубых иртышских, а граничат с ними ровной линией.

Напротив крепости, как раз через коричневую Омь – еще один символ города, теперь уже девяностых – черного цвета шар диаметром 7 метров, с росписью по периметру, названный «Держава». И самый удивительный, наверное, памятник Достоевскому, тоже здесь – сама фигура писателя производит впечатление как будто падающей лицом вперед. Достоевский, впрочем, Омск не жаловал; будучи там в ссылке, в письмах называл «гадким городишкой». И популярную в народе расшифровку названия города как «особое место ссылки каторжных», по слухам, тоже он придумал. Но он там был – и этого достаточно для улицы, памятника, университета его имени.

Еще есть вокзал – один из самых уютных (я раньше и не предполагал, что понятие уюта применимо к вокзалам) в России, и самый красивый – точно. Есть метромост без метро. Есть арена «Омск», где выступает самая посещаемая хоккейная команда России – «Авангард». Как противоположность ей по уровню игры и любви народной – футбольный клуб «Иртыш», единственный клуб России, выступающий на крытой арене. Еще – невыносимая жара летом. В Омске самое большее количество солнечных дней в году, больше только у Ялты и Краснодара, я тоже сильно удивился, когда это узнал.

Люди города Омска? В общественном транспорте не отделаться от ощущения, что тебя рассматривают. Причем не только тебя. Почему–то долго и напряженно люди смотрят друг другу в глаза – такого я не замечал ни в одном городе. Но в общении приятны, центр у всех один, и люди самых разных взглядов и интересов собираются там вечерами. Мое первое впечатление так и осталось там, в той ночи. Возможно, потому что я мало бродил по окраинам ночью, и знаменитый на весь город своей криминальной жизнью цыганский микрорайон Порт-Артур так и не посетил – не было надобности. А в городке Нефтяников (так называется микрорайон), к примеру, на главной улице по три ломбарда в каждом доме – круглосуточных причем. Все для ночной жизни местной молодежи – я сразу представил, какой здесь круговорот краденых гаджетов.

С развлечениями в городе не то чтобы плохо, но… (театры не охарактеризуешь просто как «развлечения», именно здесь Омск на высоте). Если клубы, то либо те, что кратко характеризуют как «гламурные», либо заведения для любителей пива и шансона, либо нечто подобное школьным дискотекам. Тематических мест нет, нет live-площадок для живых выступлений, кинотеатров несколько, но репертуар в них одинаков – то, что в Москве шло две недели назад; про всякий там арт-хаус я вообще молчу. В принципе, есть пиво – очень много сортов. Живое пиво здесь на каждом углу, недорогое, самое разное и действительно очень вкусное. Есть пляж на Иртыше, там загорают, но купаться не советуют.

Торговые центры кажутся пустыми, средний уровень жизни в городе невысок: большинство живет 8-10 тысяч в месяц, за зарплату в 14 держатся (на момент написания материала – Авт.). Я, опять-таки, не склонен к преувеличениям. Впрочем, в самих торговых центрах тоже не все ладно: в одном из них я обнаружил обувной магазин «Мартышка» с вывеской «бутик модной дамской обуви» и фотографией натуральной обезьяны на каком–то пляже. Супермаркет «Супермаркет» (сеть!) тоже, наверное, призван отражать здешнюю тягу называть вещи своими именами. Книжных магазинов много, в том числе общероссийских сетей, но ассортимент существенно отличается от того же питерского – уклон в сторону ширпотреба, причем сильный. С прессой совсем плохо – местной почти что нет, из федеральной преобладают сборники кроссвордов. Интересно проходит празднование дня города в первое воскресенье августа (что зачастую приходится на день ВДВ – совпадение удивительное и в чем–то прекрасное) – основным мероприятием традиционно считается бег по Красному Пути (улица такая) в сторону центра. Участвуют все желающие.

Егор Летов, ставший в нулевые фигурой культовой в среде не только панков, но и интеллектуалов, в городе Омске вообще никому не нужен. Проживший в этом городе всю жизнь и не давший в нем ни одного концерта, под конец жизни он купил квартиру в поселке Чкаловский в обычной многоэтажке, да там и умер. Это событие тоже осталось практически незамеченным в самом городе, многие вообще не знают, кто это такой – Егор Летов. Между тем, это единственный не просто культовый, но и вообще известный омский музыкант. Популярен рэп-коллектив ГРОТ, чей трек «Алкотестер» стал гимном радикального движения «Русские не бухают» (или что–то в этом роде), известного избиениями попивающих пивко в общественных местах. Тоже известность, и, хотя участники ГРОТа утверждают, что такого эффекта не добивались, сам текст песни кричит об обратном. Говорят, просто безысходность достала – все или бухают, или колются, здесь беспросвет, и Омск – это дыра. Зато отсюда много актеров театра и звезд спорта, и среди них много наших современников.

Может быть, так популярен здесь бег, что столь ощутима общая атмосфера какого–то безвременья. Регион небогатый, но в то же время город Омск не производит впечатления унылой российской провинции. Молодые омички – девушки, как правило, сочетающие в себе твердость характера и неописуемую красоту, уезжают, не видя возможности реализовать себя на родине. Большинство, кстати, в Питер – к «старшему брату».