Пророк

– Нет не много, брат мой – ведь Бог един, как бы не звали его и не изображали из дерева или камня. И я говорю вам: не сотворите себе кумиров, ведь все они лишь камень и дерево, а я пекусь о душе. И если ваша богиня или чей-то там бог учат вас другому, говорю вам: заткните свои уши! Бог не в рукотворных храмах живёт, но в сердцах наших и не требует служения рук человеческих, а только молитвы, которой, вы обратитесь к нему.

– Странные речи ведёшь ты. Эй, стража! – крикнул немолодой мужчина, в богатой одежде увидев идущих по площади солдат. – Этот человек ведёт речи, порочащие Непорочную Деву! Арестуйте его!

– Как можно опорочить непорочную? – спросил его Валаам, не делая попыток скрыться от приближающихся солдат. Остановившись между ними старший караула, кивнул мужчине в богатой одежде как старому знакомому, и тот повторил своё требование: – Арестуйте его, сер, он подвергал сомнению то, чему учит нас Мать-Дева.

– Покажи мне своё лицо – ты кажешься мне человеком, которого разыскивают за тяжёлые преступления, – важно произнёс стражник, разглядывая смутьяна и его товарищи, которые уже изнывали от скуки, заулыбались, предвкушая потеху.

– Смотрите внимательней все, кто хочет запомнить меня, – по-прежнему спокойно ответил, Валаам и вдруг подняв руку, в которой держал шерстяной пояс, спросил: – но сперва ответьте: что видите вы?

– Змея! – завопили люди, отшатнувшись от него, увидев огромную кобру с грозно раздувающимся «капюшоном» на голове. Змея то извивалась всем телом в его руке, то замирала в вертикальном положении, готовясь к атаке.

– Взгляните на меня и скажите, я ли тот человек, которого ищете вы? И не он ли сейчас возле вас? – спросил проповедник, обращаясь к стражам и те удивлённо взглянув на стоящего рядом с ними человека в богатой одежде, тут же схватили его, и повели к городской тюрьме.

– Я уважаемый человек, служу в Касагранде старшим канлерярмайстером! Вы же прекрасно знаете меня! – с отчаяньем вскричал бедняга, обращаясь не столько к уводившим его солдатам, сколько к привлечённым этими событиями людям, которых становилось всё больше на площади.

Пока стража уводила упиравшегося бедолагу виновник происходящего, ушёл незаметно, вместе со смертельно опасной коброй, не причинявшей ему, однако никакого вреда. Он исчез, растворившись в толпе, и появился вечером в лачугах Нижнего города, где снимал угол у одинокой женщины по имени Мариам, приходившейся дальней родственницей его матери. Ставя на стол нехитрую снедь из овощной похлёбки с куском зачерствевшего хлеба, та сказала утвердительно, хмуро глядя на него:

– Опять сегодня ничего не заработал. Зря ты вернулся сюда, Айвен, здесь давно уже всё изменилось и тебе пора поменяться, только вижу, что слушаешь ты меня, да не слышишь. И ещё вижу – плохо ты кончишь, парень. Сейчас тут всем заправляют Непорочная Дева и королева Элисандра.

– Мне с ними не по пути, Мариам. Ведь ты же знаешь, я дал однажды клятву и останусь ей, верен, пока буду жив.

– Да помню я, – присаживаясь на табурет, вздохнула женщина, не глядя на проголодавшегося родича, с аппетитом уплетавшего похлёбку. – Это всегда было у вас в роду: отец твой сложил голову в одной из бесчисленных битв, присягнув Салозару, мать умерла в нищете, не пойдя на поклон к Элисандре, а в ваших замках сейчас живут её приближённые. Если ты приехал сюда ради мести, то выброси это из головы: плетью обуха не перешибёшь.

– Я приехал сюда потому, что меня прислал Бог…

– Чепуха, – перебила его женщина. – Твои родители не были набожными, да и ты рос без Бога, всё своё время, проводя среди солдат.

– Теперь я вырос, Мариам. Я был тогда словно слепым, а сейчас прозрел – вернее Бог сделал меня зрячим, чтобы смог я открыть глаза другим.

Прошло семь дней, прежде чем человек, называвший себя Валаамом, вновь напомнил о себе. Всё это время он скитался по городу, уходя рано утром и приходя вечером. Мариам подозревала, что на работу он так и не устроился, хотя монеты у него иногда появлялись, ими он расплачивался за жильё и продукты на рынке, из которых хозяйка готовила им обоим еду. И это ещё больше беспокоило старуху.

Однажды вечером она пришла домой, когда Валаам, поужинав, уже ложился спать (он имел обыкновение рано вставать и рано ложиться), и сев на циновку в их единственной комнате запричитала, скорбно качая седой головой: – У соседки дочь умирает, ребёнок десяти лет. Бог забирает её к себе так рано за грехи наши и скольких ещё заберёт. Она выросла у меня на руках, я нянчилась с ней как с собственной дочерью и никогда не думала, что мне придётся её хоронить.

– Ведь она же ещё жива.

– Пока да, но умрёт обязательно; мы бессильны раз на то воля божья, – строго ответила женщина. Она любила несчастную Фейгу, но глаза её оставались сухи – смерть была обыденна и привычна в те суровые времена, и ник-то не знал что лучше, умереть в детстве или жить долгие годы в мучениях.

– Отведи меня к ней Мариам, может быть я как-то смогу ей помочь, – приняв решение, Валаам поднялся на ноги и, сложив кое-что из своих вещей в походную суму, накинул плащ.

– Да разве ты лекарь? – спросила старуха, недоумённо взглянув на него.

– Нет, но значит ли это что мне нельзя исцелять людей?

В доме несчастной Фейги шло приготовление к скорым похоронам. По старому обычаю трупы не предавали земле, дабы не отравлять её продуктами разложения и не сжигали, чтобы не осквернять огонь, олицетворявший собой Бога. По вере предков не было никакой загробной жизни, переселения душ или чего-то подобного, а смерть, будучи конечным маршрутом пути, являлась победой зла над добром и дабы как можно скорее ограничить распространение этого зла человека обычно хоронили в день его гибели.

Обряд погребения начинался с обмывания тела, на него одевали чистую, но старую одежду, поскольку расточительность по древней вере являлась грехом и в железном гробу относили в башню Молчания, которую строили на самой высокой точке за городом. Сверху деревянная башня не имела крыши, чтобы стервятники и вороны могли склёвывать с трупов мясо, затем кости высушивались и складывались в урны внутри помещения. Люди верили, что Гонзо создал этих птиц, дабы помочь душе освободится от мёртвой плоти. Пол круглой башни являлся своеобразным кладбищем, поделённым на сектора для мужчин, женщин и детей. Труп укладывали в соответствующий сектор в овальное углубление и привязывали верёвками к крюкам, чтобы птицы не растащили останки. По возвращению домой родственники усопшего в течение трёх дней проводили поминальные обряды, пока душа покойного ожидала божественного суда, и это было лучшей памятью об усопшем, нежели сооружение склепов.