Почти как люди

Инга мгновенно оказывается внутри, резко закрывая дверь за собой – как будто увидела, что по комнате летает волшебный дух, который вдруг может выскользнуть за дверь.

– Алекс, так и в чем же причина? В бессмертии все же?

– Нет…

– Старик, говори, не томи – не выдерживает Пётр.

– Понимаете, когда я переварил кучу художественной литературы Эпохи Однородных, я обратил внимание на одну особенность поведения, которая была у людей уже тогда. Например, в их школах двоечники, которые усваивали знания крайне плохо, были склонны ненавидеть и покалачивать отличников, имевших высшие степени усвоения знаний. Бедные ненавидели успешных и богатых. Слабые ненавидели сильных. Перелопатив множество источников в поисках причин такого поведения, я пришел только к одному выводу…

– Какому, Алекс, скажи пожалуйста – полушепотом попросила Инга, пристально глядя на меня. И чуть внутрь меня, как она это умела.

– Двоечники били отличников только за то, что они – отличники. Сам факт превосходства отличников побуждал двоечников к насилию.

В комнате повисла тишина…

– То есть – робко начал Пётр – ненависть примитивов неустранима до тех пор, пока мы превосходим их? То есть в принципе неустранима?

– Получается, что так – отвечаю я.

Мишка, я тебя верну

Света уже много дней подряд постоянно плачет. Мне кажется, что я прямо вижу, как из нее уходит жизнь.

– Родная моя, ну не убивайся ты так! Ведь ему там будет лучше. Ты же знаешь какой он у нас умный и необычный. Его ведь здесь сверстники травили, а там он окажется среди своих. Может ему там будет лучше?

– Ты сам веришь в то, что говоришь? – спрашивает она – Ты вспомни как он плакал, когда его забирали. Он – малыш. Ему родители нужны, а не куча умников вокруг.

Смотрю на нее и не знаю, что ответить. Она тем временем слегка успокаивается.

– Ты знаешь ведь, Ваня, что я всегда нормально относилась к созидателям. До тех пор, пока нас это не затронуло. Я умом то все понимаю, но вот сердцем, хоть убей, – нет! Как можно ребенка у родителей отнять? Почему нельзя было это сделать позже – когда он повзрослел бы?

– Ты и сама знаешь. Они считают, что потом таланты ребенка уже намного труднее раскрыть. И намного труднее приучить его к новой жизни. Они ведь нам про это рассказывали.

– В любом случае они не имеют права так поступать.

– Не знаю, что тебе ответить на это.

– Да я и не жду ответа, Ваня. Я просто места себе не нахожу. Как будто часть сердца вырвали. Не могу я… – снова всхлипывает.

Я пытаюсь найти хоть какие-то слова.

– Какой выбор у нас был? – спрашиваю в конце концов я.

– Никакого. Мы просто твари, у которых они могут забирать детей. Тебя, Ваня, устраивает то, что мы – просто твари?

Она молчит. Я – тоже. Просто смотрю на женщину, которую люблю больше жизни, и не могу видеть, как она страдает. Вспоминаю, как забирали Мишку – маленькое родное существо, моего лучшего друга. Перед глазами стоит он, разрывающийся от плача и кричащий: «Мама, папа, не отдавайте им меня! Я хочу жить с вами. Я не хочу уезжать!». Зачем я себе вру и пытаюсь себя успокоить? Зачем?!

– Они вернут нам Мишку – говорю я тихо – Вернут, поверь!

– Как?

– Это уже моя забота. Вернут, даже если ради этого мне придется их всех до одного перебить.

– Разворачиваюсь и быстро иду к выходу из квартиры. Выхожу на улицу и бесцельно бреду. На встречу попадается сосед.

– Вано, привет! Ты что такой грустный?

– Привет! Ты и сам знаешь…

– Умника вашего забрали? А нечего было рожать такого и воспитывать так. Думал, что вот так можно быть лучше всех? Вот и получил…

Ухмылка на его тупом лице резко исчезает – дальше только с упоением чувствую хруст его лица под костяшками своих пальцев. Когда меня оттаскивают от него и я, спустя время, прихожу в себя и не чувствую ничего кроме опустошенности и какой-то беспредельной тоски.

– Мишка, я тебя верну! Чего бы мне это ни стоило!

Отец

Мой отец, хоть и был Созидателем по сути своей, предпочел жизнь Примитива.

Правила перемещения не подразумевали возможности взять мать и моего брата с собой, поскольку по результатам тестирований их отнесли к примитивам.

Только мы с отцом могли переместиться, оставив мать, сестру и младшего брата. И хотя принудительное изъятие детей созидателями как норма уже вступила в силу, для меня было сделано исключение – авторитет деда, к которому апеллировал отец, сыграл свою роль.

Когда отец умирал от болезни сердца, устранить которую можно было только напечатав и пересадив ему новое сердце, что примитивам было недоступно, я спросил его о том, не жалеет ли он об упущенной возможности.

– Зачем, дружочек, нужна бесконечная жизнь, если она пуста и вакуум от того, что ты оставил в обмен на нее, уже никогда не заполнится? Друг, уходи к ним. Делай это как можно быстрее, пока не возникло того, что тебя удержит здесь так же, как меня. Уходи быстрее. Пожалуйста. Обещаешь?

– Обещаю, папа.

Политика

Сегодня вечером у нас в Капитолии проходит традиционный ежемесячный политический диспут.

Представители центристского крыла уже высказались как всегда «ни о чем»: дескать, нужно блюсти Морально-Этический Кодекс Созидателей, строго его придерживаться и хранить баланс.

Когда очередь дошла до представителей радикального крыла, дискуссия оживилась.

– Зачем? Зачем объясните мне нам терпеть эту угрозу под боком? Не проще ли с ней покончить одним махом? – заливался и брызгал слюной лидер партии Единочества – Они же нас ненавидят. Мы сидим на пороховой бочке. И рано или поздно она рванет. Не проще ли нам все же набраться честности и смелости и их уничтожить?

Зазвучали громкие аплодисменты.

– И как Вы дальше себе представляете продолжение? – не выдержал я – У нас периодически будут рождаться примитивы. Их тоже убивать?

– Будем перевоспитывать, Алекс. А с теми, кого не удастся – да.

– Это отвратительно.

– Не нравится, друг – так вали к ним! Ты, вроде, из семьи примитивов, поэтому, может, тебе место там, с ними?