Аргонавты Времени

Через окно

После того как Бейли зафиксировали ноги, его перенесли в кабинет и уложили на кушетку возле открытого окна. Там он и лежал – живой, даже лихорадочно возбужденный до пояса, а ниже – мумия, ноги которой были спеленуты белыми бинтами. Он пробовал читать и вдобавок немного писал, но бо?льшую часть времени смотрел в окно.

Едва оказавшись здесь, он подумал, что вид из окна развлечет его и придаст ему бодрости, – теперь же он неустанно благодарил за него небеса. В комнате царил серый полумрак, но отражавшийся от стекла свет позволял ясно различать потертости на мебели. Лекарства и питье стояли на маленьком столике вкупе со всевозможным мусором – оголенными кистями от съеденного винограда, сигарным пеплом на зеленом блюдце и вчерашней вечерней газетой. Зато снаружи все было залито светом, в угол окна упиралась верхушка акации, а в нижней части проема виднелись перила балкона из кованого железа. Позади них колыхалась серебристая река, пребывавшая в вечном движении, но никогда не утомлявшая глаз. Далее простирались поросший камышом берег и широкий луг, за ними – темная полоса деревьев, венчавшаяся в речной излучине тополиной рощицей, а еще дальше высилась четырехугольная колокольня церкви.

Весь день напролет вверх и вниз по реке сновали суда. То сплавлялась вниз по течению, в сторону Лондона, вереница барж, груженных известью или бочками с пивом; то спешил паровой катер, выпускавший большие клубы черного дыма и гнавший за собой длинные перекатистые волны, которые расходились во всю ширь реки; то шустро проносилась лодка с электродвигателем; то проплывала прогулочная шлюпка, полная отдыхающих, или одинокий ялик, или четверка из какого-нибудь гребного клуба. Тише всего на реке бывало, пожалуй, утром или глубоко в ночи. Впрочем, в какую-то лунную ночь компания из нескольких человек проследовала мимо с песнями, исполняемыми под аккомпанемент цитры, мелодичные звуки которой далеко разносились над водой.

Прошло несколько дней, и Бейли стал узнавать некоторые суда; спустя неделю он уже был в подробностях осведомлен по крайней мере о полудюжине из них. «Лусон», тот самый паровой катер, принадлежавший Фицгиббону, который жил двумя милями выше по течению, суетливо пробегал туда-сюда три или четыре раза в день; его было нетрудно распознать по красно-желтой раскраске и двум матросам явно восточной наружности. Однажды, на потеху Бейли, жилая барка «Пурпурный император» остановилась прямо напротив его окна, и ее обитатели без тени смущения принялись завтракать в самой что ни на есть домашней манере. Затем как-то раз под вечер капитан медленно плывшей баржи затеял ссору с женой, когда судно показалось в левом углу оконного проема, и успел распустить руки прежде, чем оно скрылось из виду справа. Бейли воспринимал все это как даровое развлечение, подкинутое ему судьбой, чтобы скоротать время болезни, и встречал аплодисментами все наиболее занимательные происшествия. Миссис Грин, приносившая ему еду, часто заставала его хлопающим в ладоши и тихо восклицающим: «Бис!» Однако у речных актеров были и другие ангажементы, и на его призывы они не откликались.

– Никогда бы не поверил, что буду так интересоваться вещами, которые ничуть меня не касаются, – признался Бейли Уайлдерспину, который, по-дружески переживая за больного, нередко навещал его и старался утешить разговором. – Я думал, такое праздное времяпровождение свойственно лишь малым детям и старым девам. А оказывается, это просто зависит от обстоятельств. Работать я сейчас не могу, дела пущены на самотек; что толку жаловаться на жизнь и ершиться попусту? Так что я лежу и забавляюсь происходящим на реке, как ребенок забавляется погремушкой. Иногда, конечно, становится скучновато, но чаще бывает наоборот. Уайлдерспин, я отдал бы что угодно за то, чтобы хоть раз увидеть, как переворачивается и идет ко дну лодка… хотя бы одна. Над водой – головы пытающихся спастись вплавь, паровой катер, спешащий на выручку, какой-нибудь малый или двое, которых вытягивают при помощи багра… А вот и катер Фицгиббона! Я вижу, у них как раз появился новый багор, а вон тот маленький темнокожий все еще пребывает в унынии. Сдается мне, Уайлдерспин, он нездоров. Он уже два или три дня такой – сидит себе на корточках и угрюмо размышляет о чем-то, глядя на пенящуюся воду. Это вредно – сидеть вот так все время, уставившись на пену, выбегающую из-под кормы.

Они проводили взглядом маленький паровой катер, который пронесся через залитый солнцем участок реки, на мгновение скрылся за верхушкой акации, а потом и вовсе пропал из виду, исчезнув за темной оконной рамой.

– Во мне развилась удивительная зоркость на детали, – сказал Бейли. – Я сразу приметил новый багор на борту. Тот второй черномазый – забавный малый. Со старым багром он никогда не расхаживал так важно.

– Это малайцы, не так ли? – уточнил Уайлдерспин.

– Не знаю, – ответил Бейли. – Кажется, таких называют ласкарами[54 - Ласкар – матрос-индус либо выходец из другой страны Юго-Восточной Азии.].

Тут он принялся рассказывать Уайлдерспину все, что успел узнать о частной жизни обитателей жилой барки «Пурпурный император».

– Чудно?, – заметил он. – Эти люди прибыли сюда со всех концов света – из Оксфорда и Виндзора, из Азии и Африки, – собрались на барке и проплывают взад-вперед мимо моего окна с единственной целью развлечь меня. Третьего дня какой-то человек явился из неизвестности, самым что ни на есть великолепным образом завязил весло напротив моего окна, выпустил его из рук, а затем подобрал и опять отбыл в неизвестность. Вероятно, он никогда больше не войдет в мою жизнь. Он прожил на земле лет тридцать или сорок, испытал свои маленькие житейские невзгоды – и все это лишь для того, чтобы три минуты повалять дурака перед моим окном. Удивительно, Уайлдерспин, если вдуматься.