История мировой цивилизации

Это было справедливо, как для древних отраслей промышленности, каковы земледелие и горное дело, так и для новейших металлургических процессов. Машины с большим успехом заменили труд десятков людей, занятых вспашкой, обсеменением и уборкой полей. Римская цивилизация была построена на бесправной массе дешевых рабов; современная цивилизация строится на дешевой механической силе. В течение столетия механическая сила становилась все дешевле, а труд дороже. Если машинам пришлось в течение одного-двух поколений ждать своей очереди для введения в горном деле, то это просто потому, что одно время человеческий труд был дешевле машин.

Описанное явление внесло коренной переворот в условия человеческого существования. В прежние периоды цивилизации всякий богатый человек и сановник считал необходимым содержать массу рабов. С наступлением XIX века в лучших умах стало крепнуть убеждение, что простой человек уже не должен быть рабом, что его следует воспитать, просветить, хотя бы для достижения большей «производительности труда», что необходимо, чтобы он понимал, что он делает. Зачатки народного образования в Европе относятся к первым годам проповеди христианства, то же самое было и в Азии, всюду, где утверждался ислам: необходимо было дать верующему возможность хоть сколько-нибудь усвоить новую веру, долженствовавшую принести ему спасение и научить его читать священные книги, где эта вера была изложена. Взаимное соперничество отдельных течений в христианстве, из которых каждое стремилось привлечь к себе возможно больше приверженцев, приготовило почву для развития народного образования. В Англии, например, в тридцатых и сороковых годах девятнадцатого столетия споры различных сект и стремление их завербовать юных приверженцев вызвали к жизни ряд соперничавших между собой образовательных учреждений для детей: церковные «национальные» школы, «британские» школы диссидентов и даже начальные католические школы. Вторая половина XIX века была периодом быстрого роста народного образования во всей Западной Европе. Параллельного роста образования в высших классах не происходило; конечно, и там заметен был прогресс, но не в такой степени. Благодаря этому, пропасть, разделявшая до сих пор мир на образованных людей и безграмотную массу, почти исчезла и свелась к едва заметной разнице в образовательном уровне. За спиной этого процесса происходила революция в механике, на первый взгляд как будто независимая от социальных условий, но в действительности неутомимо требовавшая полного уничтожения безграмотности во всем мире.

Экономическая революция Римской республики никогда не была ясно осознана римским народом. Средний римский гражданин никогда не видел совершавшихся вокруг него изменений с такой ясностью и полнотой, как это видим мы. Напротив того, народ, переживший в конце XIX века промышленную революцию, осознавал эту революцию все яснее и яснее, как единый цельный процесс, ибо этот народ умел уже читать, обсуждать и общаться и видел вещи, которые раньше оставались скрытыми от простолюдина.

Глава LIX. Развитие современных политических и социальных идей

Учреждения, обычаи и политические идеи древних цивилизаций вырастали медленно, век за веком; люди не могли ни обдумать, ни предвидеть их. Только в шестом веке до Р. X., в этот великий век юности человечества, люди стали задумываться над взаимными отношениями и впервые выступили с проектами изменений существующих верований, законов и методов управления.

Мы уже говорили выше о блестящем умственном расцвете в Греции и Александрии и о том, что наступившее в скором времени падение рабовладельческой цивилизации, а также религиозная нетерпимость и абсолютизм омрачили зарю этого многообещающего пробуждения. Только в XV и XVI столетиях среди царившей в Европе тьмы мелькнул свет независимой мысли. Мы уже попытались указать роль арабской любознательности и монгольских завоеваний в этом постепенном просветлении умственных горизонтов Европы. Сначала увеличился интерес, главным образом, к положительной науке. Материальные завоевания и материальная мощь были первым достоянием человечества, вновь достигшего зрелости. Наука о человеческих взаимоотношениях, об индивидуальной и социальной психологии, о воспитании и экономической жизни не только тоньше и запутаннее сама по себе, но и неразрывно связана с различными эмоциями. Развитие этих наук шло медленнее и встречало большие сопротивления. Люди готовы бесстрастно выслушивать самые противоположные теории о звездах или молекулах, но мысли о путях нашей жизни слишком глубоко затрагивают каждого из нас.

И подобно тому, в Греции смелые теории Платона предшествовали упорным исследованиям фактического материала, проделанным Аристотелем, так и в Европе первые политические исследования новой фазы ее развития вылились в форму «утопических повестей», представлявших прямое подражание «Республике» Платона и его «Законам». «Утопия» Томаса Мора – любопытное подражание Платону. Результатом ее было издание нового английскою закона о бедных. «Город Солнца» неаполитанца Кампанеллы был более фантастичен, но оказался менее плодотворным.

К концу XVII века литература, касающаяся социальных и политических вопросов, была уже довольно богата. Одним из пионеров в этой области был Джон Локк, сын английского республиканца, оксфордский ученый, первоначально занимавшийся химией и медициной. Его трактаты о формах управления, о терпимости и народном образовании доказывают, что ум его в полной мере был направлен на изыскание способов социального переустройства. Параллельно с Джоном Локком в Англии, но несколько позже его, Монтескье (1689–1755 гг.) подверг во Франции социальные, политические и религиозные учреждения самому строгому в основательному анализу. Он подорвал престиж и обаяние абсолютной монархии во Франции. Ему вместе с Локком принадлежит заслуга развенчания многих ложных идей, которые до тех пор мешали серьезным и продуманным попыткам переустройства человеческого общества.

Последовавшее за ним поколение середины и последних десятилетий XVIII века смело разрабатывало выдвинутые им вопросы морали и интеллекта. Вышедшая из превосходных иезуитских школ группа блестящих писателей «энциклопедистов», революционно настроенных, вырабатывала схему нового общества (1766 г.). Бок о бок с энциклопедистами работали экономисты или физиократы, подвергавшие смелому и суровому исследованию производство и распределение продуктов и благ. Морелли, автор «Кодекса природы», отверг институт частной собственности и предложил коммунистическую организацию общества. Он был предшественником той обширной и многообразной школы мыслителей-коллективистов XIX века, которых сваливают в одну кучу под общим названием социалистов.

Что такое социализм? Имеются сотни определений социализма и тысячи социалистических толков. По существу своему социализм есть не что иное, как критика идеи собственности с точки зрения общественного блага. Бросим беглый взгляд на историю этой идеи в течение ряда столетии. Социализм и интернационализм – вот две кардинальных идеи, вокруг которых в значительной мере вращается политический мир нашего времени.

Идея собственности выросла из присущего животным видам воинственного инстинкта. Еще задолго до того, как люди стали людьми, наш предок, обезьяна, был уже собственником. Первобытная собственность – это то, за что готово бороться каждое животное. Собака и ее кость, тигрица и ее логовище, олень-предводитель и его стадо – вот яркие примеры собственности. Трудно придумать более бессмысленное выражение в социологии, чем термин «первобытный коммунизм». Древний человек, живший племенным бытом в раннюю палеолитическую эпоху, защищал право собственности на своих жен и дочерей, на свои орудия, на видимый окружающий мир. Если другой человек вторгался в этот мир, он дрался с ним и, если мог, убивал его. Как убедительно показал Аткинсон в своем «Первобытном праве», развитие племени в течение веков совершалось таким образом, что древний человек стал постепенно признавать право собственности за более молодыми людьми на захваченных ими вне своего племени жен, на орудия, сделанные ими украшения и на убитую ими дичь. Человеческое общество выросло, благодаря компромиссу между собственностью одного индивида и другого. Это был компромисс с инстинктом, – компромисс, вызванный необходимостью для данного человека изгнать какое-нибудь другое племя из его собственного мирка. Если холмы, леса и реки никому в отдельности не принадлежали, то это потому, что они должны были принадлежать всем. Каждый предпочитал бы считать землю своей, но это нельзя было, ибо против этого вооружились бы другие. Общество, поэтому, является с самого начала ослаблением права собственности. Чувство собственности у животного и у первобытного дикаря было значительно интенсивнее, чем в цивилизованном мире нашего времени. Оно коренится в наших инстинктах глубже, чем в разуме.

У первобытных дикарей и у малокультурного человека нашего времени сфера собственности не имеет никаких границ. Все, что ты можешь забрать, завоевать, принадлежит тебе: женщины, пленные, захваченные животные, лесная просека, каменоломня – все, что угодно. По мере роста общины, появилось нечто вроде закона, ограничивающего взаимное истребление; люди выработали грубые методы для установления права собственности. Человек в праве был считать своим то, что он первый сделал, захватил или на что он имеет законное притязание. Казалось естественным, что должник, не могущий платить, становится собственностью своего кредитора. Столь же естественным казалось, что человек, заявивший притязание на данный клочок земли, требовал определенной платы со всякого, желавшего пользоваться этим полем. Лишь крайне медленно, по мере развития организованной жизни, люди стали понимать, что эта ничем не ограниченная собственность есть нечто очень вредное. Люди рождались на свет, где все уже было забрано другими, – более того, когда они появлялись на свет, они сами уже были собственностью других. Теперь трудно проследить отдельные фазы этой социальной борьбы на заре цивилизации, но изложенная выше история Римской республики дает нам картину общества, в котором уже созрело сознание, что долги могут стать общественным бедствием и в таком случае должны быть отвергнуты и что ничем не ограниченное право собственности на землю также не согласуется с интересами общества. Несколько позднее в Вавилоне строго было ограничено право собственности на рабов. Наконец, в учении великого революционера Иисуса Назарянина мы находим такие страстные нападки на собственность, каких нигде до тех пор не встречали. «Легче, говорит он, верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в царство небесное». За последние двадцать пять или тридцать столетий усиливалась критика законных пределов собственности. Через девятнадцать веков после Иисуса Назарянина весь мир, исповедующий христианское учение, уже убежден в том, что нельзя владеть человеческими существами. Точно так же и идея о том, что человек может сделать со своей собственностью все, что угодно, была сильно поколеблена и в отношении других родов собственности.

В конце XVIII века вопрос о праве собственности все еще находился в зачаточном состоянии. Не было ничего ясного, ничего твердо установленного. Одним из сильнейших побуждений того времени было стремление защитить собственность от жадности и мотовства королей и эксплуатации со стороны знатных авантюристов. Стремление защитить частную собственность от налогов было одним из главных поводов французской революции. Но революционные лозунги равенства привели ее к критике той самой собственности, на защиту которой она поднялась. Как могут быть люди свободными и равными, когда массы их лишены земли и пищи, а собственники не дают им ни еды, ни крова, разве только в обмен на труд? Такова была жалоба бедняков.

Как ответ на этот трудный вопрос, одна влиятельная политическая группа выдвинула принцип «разделения». Она требовала интенсификации и универсализации собственности и распределения ее между всеми. Первые социалисты или, говоря точнее, коммунисты, шли к той же цели, но другим путем: они требовали совершенной «отмены» частной собственности. Только государство (разумеется, демократическое) могло владеть собственностью.

Кажется парадоксальным, что различные люди, добивавшиеся одного и того же, а именно – свободы и счастья – требовали одни – абсолютной собственности, а другие – полного уничтожения собственности. Но таков факт. Разгадка этого парадокса кроется в том обстоятельстве, что понятие собственности – очень сложное понятие.

Только в XIX веке люди стали понимать, что понятие собственности не простое понятие, а охватывает собой целый комплекс различных видов владения, различной ценности и значения, что многие предметы, например, человеческое тело, орудия художника, одежда, зубные щетки являются бесспорно предметами личной собственности, но наряду с ними другие, например, железные дороги, разнообразные машины, дома, сады и парки, увеселительные яхты – требуют внимательного и особого рассмотрения прежде, чем решить, до какой степени и в каких пределах данный предмет может оставаться частной собственностью, и в какой мере он должен перейти в общественное владение, в ведение государства в интересах коллектива. На практике эти вопросы являются задачами политики, становясь проблемой рациональной государственной администрации. Они открывают новые пути в социальной психологии и переплетаются с наукой о воспитании. Критика частной собственности является скорее ферментом, возбуждающим страстные споры, чем предметом науки. С одной стороны стоят индивидуалисты, желающие сохранить и расширить привилегии, связанные с частной собственностью, с другой – социалисты, которые стремятся к искоренению или ограничению частной собственности. На практике мы имеем различные градации между крайним индивидуалистом, едва соглашающимся с каким бы то ни было налогом в пользу государства, и коммунистом, отрицающим всякую собственность. Обычный социалист нашего времени – это то, что принято называть коллективистом: он допускает частную собственность на многие предметы, но в то же время требует, чтобы народное образование, транспорт, горное дело, землевладение, массовое производство предметов широкого потребления и т. п. перешли в руки высоко организованного государства. В настоящее время среди мыслящих людей как будто замечается постепенный поворот в сторону умеренного, научно обоснованного социализма. Приходят к убеждению, что малокультурные люди плохо приспособлены к совместной работе в крупных предприятиях и что каждый шаг к более сложной государственной жизни и переход отдельной функции экономики от частной инициативы к государству требует соответствующего роста просвещения и организации надлежащего сознательного контроля. Как пресса, так и политические методы современного государства слишком грубы и не приспособлены к коллективной работе в широком масштабе.

Борьба между предпринимателями и рабочими, в особенности между хозяевами, соблюдающими свои выгоды и сопротивляющимися им рабочими, повела к распространению во всем мире учения Карла Маркса. Теория Маркса базируется на том, что экономические отношения определяют характер и направление общественной деятельности людей, и что в современном обществе неизбежен конфликт интересов зажиточных предпринимательских классов общества и рабочей массы. Вместе с ростом просвещения, вызванным революцией в механике, эта огромная рабочая масса, составляющая большинство, будет все более и более укреплять свое классовое самосознание и усиливать свою солидарность в борьбе с правящим меньшинством, прекрасно сознающим свои классовые интересы. Достигшие классового самосознания рабочие захватят, согласно учению Маркса, политическую власть и введут новый социальный строй. Борьба классов, восстание, революция – все это кажется вполне понятным, но отсюда еще не следует, что в результате появится новый общественный строй, а не социальное разрушение.

Маркс стремился заменить национальный антагонизм классовой борьбой. Марксизм создал, один за другим, Первый, Второй и Третий рабочие интернационалы. Но к идее интернационализма можно прийти также, исходя из новейшей индивидуалистической точки зрения. Со времени великого английского экономиста Адама Смита укреплялось убеждение в том, что для экономического благополучия всего мира требуется неограниченная свободы торговли и промышленности. Индивидуалист, враждебно относящийся к государству, относится враждебно также к тарифам, пограничным преградам и всяким другим стеснениям свобода торговли и передвижения. Интересно, что эти два умственные направления, столь различные по духу и существу, как социализм марксистов и индивидуалистическая фритредерская философия английских деловых людей эпохи королевы Виктории, выступили в конце концов, несмотря на свои основные расхождения, на защиту одной и той же новой общемировой концепции хозяйственных вопросов вне границ и стеснений, установленных каким-либо из существующих государств. Логика жизни восторжествовала над логикой теорий. Мы начинаем понимать, что и индивидуалистическая и социалистическая теории, построенные на существенно различных исходных принципах, являются результатами одного общего устремления человечества, а именно – исканий более широких социальных и политических основ, на которых люди могли бы успешно организовать свою совместную работу, – исканий, возобновившихся в Европе и усиливавшихся по мере того, как ослабевала вера в идею христианства и Священной Римской империи, и век открытий расширил всеобщий горизонт от границ Средиземного моря до пределов земного шара.

Перейти от изложения истории выработки и развития социальных, экономических и политических идей к изложению всех дискуссий настоящего времени – значило бы вводить в эту книгу чуждые ей намерения и выйти за поставленные автором границы. Но, рассматривая эти идеи в свете широких перспектив, открывающихся при изучении всемирной истории, следует признать, что выработка этих руководящих идей далеко еще не закончена, и даже трудно определить степень этой незаконченности. Некоторые общие идеи как будто приобретают всеобщность и оказывают весьма заметное влияние на политические события и государственные акты современности; но в настоящее время они еще недостаточно ясны и убедительны, чтобы заставить людей приступить определенно и систематически к их воплощению в жизнь. Люди в своих поступках то больше руководятся обычаями, то увлекаются новшествами, но в общем они скорее тяготеют к традиционному. Однако, сравнительно с тем, что было недавно, за последние годы как будто вырисовываются контуры нового порядка человеческих взаимоотношений. Эти контуры еще недостаточно определенны, обнаруживая расплывчатость то в одном, то в другом пункте и изменчивость в отношении деталей и формул, но они становятся все яснее, и их основные линии меняются все меньше и меньше.

С каждым годом делается все очевиднее, что во многих отношениях и в целом ряде областей человечество становится одной общиной, и что крайне необходимо установить в этих областях общемировой контроль. Так, например, становится все очевиднее, что вся наша планета представляет собой одно экономическое целое, что надлежащая эксплуатация ее естественных богатств требует единого всеобъемлющего управления, и что все увеличивающееся значение ряда открытий и изобретений делает современную систему управления, с ее бесконечным множеством действующих независимо и враждующих между собой аппаратов, – вредной и опасной. Финансы и монетная система также становятся общемировым делом, успешное ведение которого требует организации его в общемировом масштабе. В таком же масштабе должны быть организованы борьба с эпидемиями и регулирование переселенческого дела. Растущее значение человеческой деятельности сделало и войну слишком непропорционально разрушительной и дезорганизующей и слишком недействительным и грубым способом разрешения конфликтов между отдельными государствами и народами. Все это требует установления контроля на более широких основах, большей авторитетности и более глубокого понимания вещей, чем все это имеет место у существующих ныне правительств.

Это не значит, однако, что решение всех этих проблем сводится к созданию какого-то «сверх-правительства», господствующего над всем миром и возникающего в результате подчинения или даже взаимного слияния существующих правительств. По аналогии с существующими учреждениями думали о всемирном парламенте, общемировом конгрессе, президенте или императоре всего земного шара. Это решение кажется, на первый взгляд, наиболее простым и естественным, но всестороннее обсуждение вопроса и полувековой опыт подорвали веру в спасительность этой идеи. Достигнуть всемирного объединения, идя этим путем, нет возможности. Общественная мысль склонна искать разрешение этого вопроса в создании известного числа отдельных для каждой области специальных комитетов или организаций, с обще-мировыми полномочиями, полученными от существующих правительств для выполнения тех или иных функций и организующих эксплуатацию естественных богатств, регулирующих условия труда, разрешающих конфликты между государствами, руководящих монетным делом, переселением, народным здравием и т. п. Скоро всем станет ясно, что все вопросы, касающиеся общих интересов различных наций, могут разрешаться и без помощи общемирового правительства. Однако, для того, чтобы человеческий ум воспринял мысль об объединении в единую братскую семью всего человечества, необходимо, чтобы эти идеи стали предметом образования и воспитания. Только тогда будет достигнуто такое всеобщее единение, при котором общее благо станет выше национальной зависти и взаимных подозрений.

В течение ряда столетий великие мировые религии боролись за поддержание и распространение этой идеи всеобщего человеческого братства, но вплоть до наших дней злоба, гнев, взаимное недоверие, национальные прения препятствовали, притом с успехом, распространению более широких взглядов и более благородных импульсов, которые сделали бы каждого человека слугой всего человечества. Идея всеобщего братства борется ныне за овладение человеческой душой так, как боролась идея христианства в Европе в мрачную и смутную эпоху шестого и седьмого столетий христианской эры. Распространение и торжество этих идей должно быть делом множества преданных и скромных проповедников, и ни один современный писатель не может взять на себя разгадку того, как далеко зашла эта работа или какие плоды она принесет.

Социальные и экономические вопросы, по-видимому, неразрывно связаны с интернациональными вопросами. Решение в каждом отдельном случае зависит от одушевления, охватывающего душу при призыве послужить человечеству. Национальное недоверие, несговорчивость и эгоизм являются отражением недоверия, несговорчивости и эгоизма каждого отдельного собственника и рабочего перед лицом всеобщего блага. Преувеличенное чувство собственности в индивидууме – явление того же порядка, как и захватные стремления народов и их монархов. Чувства такого рода являются следствием тех же инстинктивных стремлений, того же невежества и традиций. Интернационализм – это социализм народов. Всякий, кто боролся за эти проблемы, знает, что для действительного и окончательного разрешения вопросов человеческого общения и сотрудничества у нас нет еще достаточно глубоких и значительных психологических знаний, достаточно разработанных методов и организации воспитания и образования. В настоящее время мы так же неспособны создать организацию, обеспечивающую мир на Земле, как не в состоянии были люди в 1820 г. создать электрические железные дороги; но, насколько мы знаем, эта проблема столь же доступна и, пожалуй, столь же скоро осуществима.

Никто не может выйти за пределы своих знаний, никакая мысль не в состоянии выйти из сферы современной мысли, и мы не можем угадать или предсказать, многим ли еще человеческим поколениям придется жить в условиях войны, опустошения, необеспеченности и нищеты, пока заря великого мира, к которому вся история как будто стремится, мира в душе и мира на Земле, не прогонит ночи беспечного и бесцельного существования. Предлагаемые решения все еще неопределенны и грубы. Страсти и подозрения сопутствуют им. Великое дело интеллектуального возрождения еще только начинается: оно все еще несовершенно, но наши понятия становятся все яснее и точнее, и трудно сказать, идет ли этот процесс медленно или быстро. Но, по мере своего прояснения, эти понятия овладевают умами и воображением людей. Если они еще не захватывают нас, то это зависит от недостатка в нас уверенности и сознания безусловной правоты. Благодаря тому, что эти идеи излагаются часто неясно и различно, бывают недоразумения. Но точность и определенность дадут новому взгляду на мир всеубеждающую силу. Эту силу он может приобрести весьма скоро. А за этим ясным уразумением проблемы с логической необходимостью последует великое дело перестройки воспитания и образования.

Глава LX. Рост Соединенных Штатов

В Северной Америке раньше всего проявились поразительные результаты новых изобретений в области транспорта. В политическом отношении Соединенные Штаты воплотили либеральные идеи середины восемнадцатого века, которые нашли выражение в их конституции. Они обошлись без государственной религии и без монарха, они отказались от титулов, они ревниво оберегали собственность, как условие свободы, и предоставили право голоса почти каждому взрослому гражданину мужского пола. (На практике принцип этот проводился вначале различно в разных штатах). Их система голосования была чрезвычайно примитивна и груба, и вследствие этого политическая жизнь страны скоро подпала под влияние хорошо налаженных партийных организаций, что не помешало, однако, только что эмансипировавшемуся населению проявить энергию, предприимчивость и дух общественности, далеко превосходящие эти свойства у других современных народов.

Затем наступило ускорение средств передвижения, о которых мы уже упоминали. Любопытно, что Америка, которая так многим обязана быстроте передвижения, менее всего это сознает. Соединенные Штаты приняли железную дорогу, речной пароход, телеграф и т. д., как будто они были естественным явлением в общем ходе их развития. Но это не так. Эти изобретения явились случайно как раз вовремя, чтобы спасти единство Америки. Современные Соединенные Штаты созданы прежде всего речным пароходом, а затем железной дорогой. Без них существование такого огромного континентального государства, как Соединенные Штаты, было бы совершенно невозможно.

Движение населения на Запад было бы значительно медленнее. Оно никогда не перекинулось бы через большие центральные равнины. Понадобилось около двух столетий для действительного заселения пространства от океана до Миссури – гораздо менее половины ширины всего материка. Первым штатом, основанным по ту сторону реки в 1821 г., был штат Миссури. Все остальное расстояние до Тихого Океана было пройдено в несколько десятилетий.

Если бы мы могли воспользоваться услугами кинематографа, было бы интересно показать изменение карты Северной Америки из года в год, начиная с 1600 г., изображая маленькими точками каждую сотню людей и звездочками – города со 100-тысячным населением.

Читатель увидел бы, как в течение 200 лет точки медленно расползались по прибрежным областям и по течению судоходных рек, добираясь постепенно до Индианы, Кентукки и т. д. Затем, приблизительно около 1810 г., произошла бы перемена. Расселение пошло бы оживленнее по течению рек. Точки множились бы и распространялись. Это – влияние пароходства. Точки-пионеры скоро появились бы и в Канзасе, и в Небраске, направляясь туда из многих поселений, уже основанных по течению больших рек.

Затем, начиная приблизительно с 1830 г., протянулись бы черные линии железных дорог, и вслед за тем маленькие черные точки уже не ползли бы, а бежали. Они стали появляться бы так быстро, точно их разбрасывала бы какая-нибудь машина. И вдруг, то там, то здесь начали бы появляться первые звездочки, обозначая первые большие города со 100-тысячным населением. Один, другой, третий – и вот перед нами целое множество городов, точно узлы все растущей сети железных дорог.

Рост Соединенных Штатов – процесс, который не имеет себе подобных в мировой истории; это явление нового порядка. Государство подобного рода не могло бы появиться ранее, а если бы оно и явилось, то без железных дорог оно распалось бы уже давно. Не будь железных дорог и телеграфа, Калифорнией было бы гораздо легче управлять из Пекина, чем из Вашингтона. Однако, население Американских Соединенных Штатов не только неимоверно возросло численно, но сохранило при этом свою однородность. Более того, оно стало еще более однородным, чем прежде. Житель Сан-Франциско больше похож на жителя Нью-Йорка в наши дни, чем житель Виргинии был похож на жителя Новой Англии 100 лет тому назад. Этот процесс ассимиляции непрерывно продолжается и теперь. Соединенные Штаты своими железными дорогами и телеграфом все более связываются в одно огромное целое, говорящее, думающее и действующее в полном согласии с самим собой. Скоро в деле этого объединения примет участие и авиация. Это великое политическое объединение Соединенных Штатов – совершенно новое явление в истории.

И раньше существовали великие государства с народонаселением, превышающим 100 миллионов, но то были союзы различных народов; ни один отдельный народ не достигал еще таких огромных размеров. Для этого нового явления нам нужен новый термин. Мы называем Соединенные Штаты страной, точно так же, как называем страной Францию или Голландию. Но эти явления столь же различны, как автомобиль и одноконная тележка. Это продукты различных периодов и различных условий; они призваны действовать в различном темпе и совершенно в различных направлениях. Соединенные Штаты, по своему масштабу и по своим возможностям, стоят на полпути между европейским государством и соединенными штатами всего мира.

Но на пути к нынешнему своему величию и благополучию американскому народу пришлось пройти через период тяжелой борьбы. Речные пароходы, железная дорога, телеграф и все доставляемые ими удобства явились слишком поздно и не предупредили все увеличивавшееся расхождение интересов и идей между Южными и Северными Штатами Союза. Первые были рабовладельческими штатами; во вторых же – все люди были свободны. Железная дорога и пароходы обострили уже установившееся различие между двумя частями Соединенных Штатов. Новые средства сообщения увеличили взаимное соприкосновение и обострили вопрос о преобладании Северных или Южных Штатов. Возможность компромисса была маловероятна. На севере господствовал дух свободы и индивидуализма; южане же стояли за крупную земельную аристократию, господствующую над огромными темными массами.

Каждая новая часть территории, организуемая в штатах в то время, как волна населения катилась по направлению к западу, каждая новая область, присоединяющаяся к быстро растущему Американскому союзу, служили полем для столкновений, от исхода которых зависело, будет ли новый штат штатом свободных граждан, или же в нем будет преобладать система землевладения и рабства. Начиная с 1833 г., общество противников рабства в Америке не только препятствовало распространению этого установления, но агитировало по всей стране за полное его уничтожение. Дело кончилось открытым конфликтом, возникшим по поводу присоединения Техаса к Союзу. Техас первоначально составлял часть республики Мексики, но был широко колонизован американцами из рабовладельческих штатов, отделился от Мексики, провозгласил свою независимость в 1835 г. и был присоединен к Соединенным Штатам в 1844 г. Мексиканскими законами рабство было воспрещено в Техасе. Теперь же юг заявил притязания на Техас для введения в нем рабовладельчества – и получил его.

Тем временем развитие океанского судоходства доставляло все увеличивающийся поток эмигрантов из Европы, который пополнял собой население Северных Штатов. Превращение северных фермерских областей – Айовы, Висконсина, Миннесоты и Орегона – в Штаты давало противникам рабства, северянам, возможность преобладания и в Сенате, и в Парламенте. Производящий хлопок юг, находясь под все растущей угрозой аболиционизма и опасаясь преобладания аболиционистов в Конгрессе, стал поговаривать об отделении от Союза. Южане стали мечтать о присоединении юга Мексики и Вест-Индии и о создании крупного рабовладельческого государства, независимого от севера и простирающегося до Панамы.

Избрание в 1860 г. президентом Авраама Линкольна, противника распространения рабства, побудило юг отколоться от Союза, Южная Каролина провела «постановление об отделении» и стала готовиться к войне. Миссисипи, Флорида, Алабама, Джорджия, Луизиана и Техас присоединились к ней, и собравшийся в Монтгомери и Алабаме съезд избрал Джефферсона Дэвиса президентом «Конфедерации Штатов» Америки и принял конституцию, специально поддерживающую «институт рабства негров».

Авраам Линкольн был чрезвычайно типичным представителем нового поколения, выросшего после войны за независимость. В ранние годы он участвовал в общем потоке стремившегося на запад населения. Он родился в Кентукки (1809 г.), мальчиком был перевезен в Индиану, а затем в Иллинойс. В те дни жизнь в девственных лесах Индианы была очень сурова: домом его была простая бревенчатая хижина в глуши, а образование его было случайным и скудным. Но мать Линкольна рано научила его читать, и он с жадностью предался чтению книг. В 17 лет он был рослым, атлетически сложенным юношей, увлекавшимся борьбой и состязанием в беге. Некоторое время он работал в качестве конторщика на складе, затем начал собственное коммерческое дело с пьяницей-компаньоном и наделал долгов, которые не мог выплатить в течение 15 лет. В 1834 г., всего 25 лет от роду, он был избран членом законодательного собрания Иллинойса.

В Иллинойсе вопрос о рабстве стоял особенно остро потому, что известным лидером партии, стоявшей за распространение рабства, в Национальном конгрессе был сенатор Дуглас из Иллинойса. Дуглас был человеком больших способностей и пользовался большим уважением, так что Линкольну пришлось в течение нескольких лет бороться с ним речами и памфлетами, постепенно становясь его наиболее опасным противником и в конце концов – победителем. Решительной битвой была избирательная кампания 1860 г., и 4 марта 1861 г. Линкольн вступил в исполнение обязанностей президента, в то время, как Южные Штаты уже отказались подчиняться федеральному правительству в Вашингтоне и открыли военные действия.

Эта гражданская война велась в Америке импровизированными войсками, численность которых постепенно возрастала от нескольких десятков до сотен тысяч – пока, наконец, федеральные силы не превысили миллиона человек. Война велась на обширном пространстве между Новой Мексикой и восточным побережьем с главными пунктами Вашингтоном и Ричмондом (Виргинией). В нашу задачу не входит рассказывать о все возраставшей интенсивности этой эпической борьбы, которая развертывалась по холмам и лесам Тенесси и Виргинии и вниз по течению Миссисиппи. Это было ужасное избиение людей. За ударом следовал ответный удар; надежда уступала место отчаянию, воскресала и снова бывала обманута. Иногда казалось, что Вашингтон уже во власти конфедератов, в другой раз федеральные армии надвигались на Ричмонд. Конфедераты, превосходимые численностью и хуже снаряженные, сражались под предводительством очень способного полководца – генерала Ли. Военное командование Союза было гораздо слабее. Генералов сменяли, назначали новых, пока, наконец, под предводительством Шермана и Гранта не была одержана победа над разоренным и истощенным югом. В октябре 1864 г. федеральная армия под предводительством Шермана прорвала левое крыло конфедератов и двинулась от Тенесси через Георгию по побережью, пройдя насквозь всю область Конфедерации, и затем свернула и, пройдя обе Каролины, зашла в тыл конфедеративной армии. Тем временем Грант удерживал Ли под Ричмондом, пока Шерман не соединился с ним. 9 апреля 1865 г. Ли и его армия сдались в Аппоматтокс-Курт-Гаузере, а в течение ближайшего месяца сложили оружие и все остальные армии сепаратистов, и наступил конец Конфедерации.

Эта четырехлетняя борьба стоила народу Соединенных Штатов огромного физического и морального напряжения. Принцип свободного самоуправления Штатов был очень дорог многим, а Север между тем, казалось, навязывал отмену рабовладельчества Югу. В пограничных штатах родные и двоюродные братья, даже отцы и сыновья часто находились во враждебных армиях. Север считал свое дело правым, но для очень многих правота эта не являлась ни всецелой, ни неоспоримой. Однако, для Линкольна никаких сомнений не существовало. Среди общего смятения он сохранял спокойствие и ясность мысли. Он стоял за единение; он стоял за широкий мир в Америке. Он был противником рабства, но рабство для него стояло на втором плане; непосредственной целью его было не допустить, чтобы Соединенные Штаты распались на две враждебные и враждующие части.

Когда в начале войны Конгресс и федеральные генералы стали требовать немедленного освобождения рабов, Линкольн с ними не соглашался и умерял их пыл. Он стоял за постепенное освобождение с компенсацией собственников. Только в январе 1865 г. вопрос оказался настолько созревшим, что Конгресс мог уже внести предложение навсегда отменить рабство, внеся реформу в конституцию; война закончилась прежде, чем реформа эта была утверждена Штатами. Когда война затянулась на 1862 и 1863 гг., первый взрыв страстей и энтузиазма улегся, и Америка узнала всю тяжесть и ужасы войны. Президенту пришлось иметь дело с пораженцами, с предателями, смененными генералами, изворотливыми партийными политиканами, с усталым, сомневающимся народом с одной стороны, и с изверившимися в победе генералами и упавшими духом войсками – с другой. Главным утешением его могло быть разве только то, что Джефферсон Дэвис в Ричмонде едва ли был в лучшем положении. Английское правительство поступило неправильно, позволив агентам конфедерации построить и вооружить три быстрых капера, (из них более всего известна «Алабама»), которые преследовали на морях суда Соединенных Штатов. Французская армия в Мексике втоптала в грязь доктрину Монро. Из Ричмонда приходили дипломатические предложения окончить войну, предоставить цели войны последующему рассмотрению и, заключив союз, обратиться вместе против французов в Мексике. Но Линкольн не желал и слушать подобных предложений без предварительного признания верховенства Союза. Американцы могли бы сделать это лишь в качестве единого народа, но ни в коем случае не как два народа.

Он один поддерживал единство Соединенных Штатов в течение долгих томительных месяцев неудач и тщетных усилий, в течение мрачных периодов раздоров и упадка духа, и нет свидетельств, чтобы он когда-либо уклонился от своей цели. Бывали дни вынужденного бездействия, когда он сидел в Белом Доме молча, неподвижно, как суровое олицетворение решимости; бывали другие дни, когда он давал отдых своему уму, шутил и рассказывал анекдоты.

Он увидел торжество Союза. Он въехал в Ричмонд на следующий день после его падения и узнал о капитуляции Ли. Он вернулся в Вашингтон и 11 апреля последний раз говорил публично. Тема его была – примирение и восстановление лояльного правительства в побежденных штатах. Вечером 14-го апреля он пошел в театр Форда в Вашингтоне, и в то время, как он смотрел на сцену, он был убит на месте выстрелом в заднюю часть головы. Стрелял актер по имени Бут, который таил против него злобу и пробрался незамеченным в ложу. Однако, дело Линкольна было сделано: Союз был спасен.

В начале войны не было еще железной дороги к побережью Тихого океана. После нее железная дорога стала раскидывать свои ветви, подобно быстро растущему растению, пока не охватила, не соединила и не связала всю обширную территорию Соединенных Штатов в одно неделимое духовное и материальное целое – величайшее из существующих общественных объединений всего мира, которое не будет превзойдено до тех пор, пока простой народ в Китае не научится грамоте.

Глава LXI. Возвышение Германии в Европе

Мы говорили уже о том, как после потрясений французской революции и Наполеоновской авантюры в Европе снова на время установился непрочный мир и, в несколько модернизированном виде, опять возобновились политические отношения, существовавшие за 50 лет до того. До середины столетия новые способы обработки стали, железные дороги и пароходы не вызвали еще никаких заметных политических последствий. Но росло социальное напряжение, порожденное развитием городской промышленности. Франция оставалась явно беспокойной страной. За революцией 1830 г. последовала революция 1848 г. Затем Наполеон III, племянник Наполеона Бонапарта, стал сперва президентом, а затем (в 1852 г.) императором.

Он принялся перестраивать Париж и из живописного, хотя и неблагоустроенного города XVII ст. превратил его в обширный латинизированный мраморный город, который мы видим теперь. Он принялся перестраивать Францию и сделал из нее внешне блестящую модернизированную империю. Он проявил наклонность воскресить то соперничество Великих держав, которое в течение XVII и XVIII веков заставило Европу заниматься пустыми войнами. Русский царь Николай I (1825–1856) начал также проявлять воинственные наклонности и стал теснить на юге Турецкую Империю, имея в виду получить Константинополь.

С наступлением нового столетия, в Европе разразился ряд новых войн. Это были войны, которые велись, главным образом, для «сохранения равновесия» и за политическое преобладание. Англия, Франция и Сардиния напали во время Крымской войны на Россию, защищая Турцию.

Пруссия (в союзе с Италией) и Австрия боролись за руководящую роль Германии. Франция освободила Северную Италию от австрийского господства ценой Савойи. Италия объединилась постепенно в единое королевство. Затем Наполеон, следуя дурным советам, предпринял авантюру в Мексике во время Американской гражданской войны; он посадил туда императора Максимилиана и быстро покинул его на произвол судьбы. Максимилиан был застрелен мексиканцами, когда победившее федеральное правительство стало показывать свои зубы.