Похититель трупов

– Как? – сказал Уиш, внезапно выпрямляясь в кресле.

– Что? – спросил Клейтон.

– Будучи прозрачным, он не мог говорить ничего иного, кроме правды… Я этого не понимаю, – сказал Уиш.

– И я этого не понимаю, – повторил Клейтон с неподражаемой уверенностью. – Но, уверяю вас, это тем не менее так. Я не могу допустить, чтобы он уклонился от святой правды вот хоть настолько. Он рассказал мне, как он был убит: спустился в подвал со свечкой, чтобы осмотреть газовые трубы – откуда-то шел газ, – и он сказал, что был старшим мастером в одной лондонской частной школе, когда случилось это освобождение от плоти.

– Бедняга! – произнес я.

– Так и я подумал, и чем больше он говорил, тем больше я его жалел. Он был бесцелен в жизни и бесцелен вне ее. Он говорил об отце, о матери, о школьном учителе и обо всех, кто был хотя бы чем-нибудь для него в мире, отзывался дурно. Он был слишком обидчивым, слишком нервным, он говорил, что никто из них не оценил его как следует и никто не понимал его. По-моему, у него никогда в мире не было настоящего друга, у него никогда не было и успеха. Его избегали в играх и проваливали на экзаменах.

– Это бывает с некоторыми людьми, – продолжал он. – Всякий раз как я входил в экзаменационную комнату, мне казалось, что все идет кругом. Между прочим, он был помолвлен, и, конечно, я думаю, с такой же, как он, чрезмерно обидчивой особой; только неосторожное обращение с газом кончило это дело.

– «А где вы теперь? – спросил я. – Не в…»

Но этого он себе вполне еще не уяснил. Судя по впечатлению, которое он произвел на меня, это было что-то вроде смутно-переходного состояния, специально предназначенного для душ, для которых по-настоящему ничто не существует – ни одно из таких вполне определенных явлений, как грех или добродетель. Я не понял. Он был слишком самоуверен и ненаблюдателен, чтобы дать мне ясное представление о характере места или страны по Ту Сторону Вещей. Но кто бы он ни был, попал он, кажется, все-таки в среду родственных ему призраков – в среду молодых лондонских ротозеев с христианскими именами, и между ними, конечно, было много разговоров о том, что надо бы «пойти явиться кому-нибудь», и о других подобных вещах. Да, «явиться»! Это казалось им невероятным приключением, и большая часть их все время трусила и уклонялась от этого. Так вот он, понимаете, и «явился».

– Но все-таки!.. – бросил Уиш в сторону огня.

– По крайней мере, такое впечатление он произвел на меня, – скромно ответил Клейтон. – Возможно, конечно, я был в состоянии, не очень благоприятствующем критической работе мысли, однако именно такое в основном сложилось впечатление после его рассказа. Он продолжал порхать взад и вперед и своим тоненьким голоском болтать, болтать о своем несчастном «я» – но ни одного ясного слова, точного с самого начала и до конца. Если бы он был реален, тогда он не был бы так тощ, простоват и туп. Только тогда, знаете, он не был бы и здесь, в моей комнате, если бы он был живой. Я бы его выпроводил.

– Да, – сказал Ивенс, – бывают же такие жалкие смертные, вроде него.

– И для них как раз столько же случаев стать привидениями, сколько и для всех нас, – добавил я.

– Некоторую «остроту» ему придавало то, что он уже как будто почти понял свою сущность. Переделка, в которую он попал, пожелав «явиться», подействовала на него чрезвычайно угнетающе. Ему сказали, что это будет только «развлечением», ну, он и «явился», не ожидая ничего иного, кроме «развлечения», а вышло, что к его биографии только прибавилась еще одна неудача. Он показал себя бесподобным воплощением неудачника. Он говорил – и я вполне верю, – что он никогда во всю жизнь не сделал ничего такого, что не кончилось бы полным провалом, и в течение бесконечных веков иного он не сделает. Если бы еще нашелся кто-нибудь, кто отнесся бы к нему сочувственно… Тут он остановился, сосредоточенно поглядел на меня и сказал, как это ни было странно, что ни от кого и никогда не видел он такого сочувствия, как от меня. Я понял, чего недостает ему, и решил поставить его на место. Быть может, это было грубо, но, знаете, быть «единственным настоящим другом» и наперсником одного из этих хилых себялюбцев, человека или призрака – все равно, – это свыше моих сил. Я быстро поднялся и сказал:

– Не кажется ли вам, что вы с этим возитесь, как наседка с яйцами? Если вам что и надо сделать, так это поскорей выбраться из всего этого. Соберитесь с силами и попытайтесь.

– Не могу, – промолвил он.

– А вы попытайтесь, – повторил я, и он попробовал…

– Попробовал! – воскликнул Сандерсон. – Каким же образом?

– При помощи пассов, – ответил Клейтон.

– Пассов?

– Да. Он проделывал целый ряд сложных движений руками. При помощи этих пассов он явился и при помощи их исчез. Боже! Сколько мне было возни с ним!

– Но как же с помощью каких-то пассов… – начал я.

– Дорогой мой, – прервал меня Клейтон, поворачиваясь ко мне и с особым ударением произнося некоторые слова. – Вы желаете, чтобы все было ясно. Я не знаю как. Все, что я знаю, – это то, что вы делаете или, по крайней мере, что он делал, вот и все. Прошло несколько ужасных минут, он продолжал свои пассы и сразу же исчез.

– Следили ли вы за его пассами? – медленно спросил Сандерсон.

– Да, – ответил Клейтон и как будто задумался. – Было чрезвычайно странно, – продолжал он, – нас было двое – я и оно, это неуловимо-прозрачное привидение, – в этом молчании комнаты, в этой тишине пустой гостиницы, в маленьком городишке в ночь на пятницу. Ни единого звука, если не считать наших голосов и слабого шороха, который слышался, когда призрак парил в воздухе. Были две зажженные свечи на туалетном столике, вот и все. Порою то одна, то другая вытягивалась длинным, тонким пламенем. И вот тут случилось нечто странное.

– Я не могу, – сказал призрак, – я никогда…

И, вижу я, садится он в маленькое кресло в ногах постели и начинает рыдать и рыдать. Боже! Какое это было жалкое, всхлипывающее существо!

– Ну возьмите же себя в руки, вы! – сказал я и хотел слегка похлопать его по спине, но… моя рука прошла сквозь него! А к этому времени, надо заметить, я уже был не тот, каким вошел на площадку лестницы. Я уже освоился со странностью происходящего. Помню, я с легким содроганием отдернул руку и отошел к туалетному столику. – Возьмите же себя в руки, – повторил я, – попробуйте. – И, чтобы придать ему духу и помочь, я начал и сам проделывать это.

– Что?! – воскликнул Сандерсон. – Пассы?

– Да, пассы.

– Но ведь… – сказал я, почувствовав, что мне пришла в голову одна идея.

– Это интересно, – перебил Сандерсон, сунув палец в свою трубку. – Вы хотите сказать, что это ваше привидение…

– Сделало все, что могло, чтобы переступить назначенный ему предел бытия? Да?

– Нет, – сказал Уиш, – он был не в состоянии, он не мог. Или и вы тоже отправились бы туда вместе с ним.

– Именно так, – сказал я. Теперь найдены были слова для той мелькнувшей на миг идеи.

– Именно так, – повторил Клейтон, сосредоточенно глядя на огонь.

На короткое время наступило молчание.

– И все же в конце концов он сделал это? – спросил Сандерсон.

– В конце концов – да, сделал. Мне пришлось помогать ему, и в конце концов он это сделал – это вышло как-то внезапно. Он уже совсем был в отчаянии. У нас была сцена с ним. А потом он вдруг поднялся и попросил меня медленно повторить перед ним все его пассы.

– Мне кажется, – сказал он, – если я увижу, то сразу пойму, в чем ошибка была в моих пассах.

Так я и сделал.

– Я знаю, – вдруг говорит он.

– Что вы знаете? – спрашиваю я.

– Я знаю, – повторил он и с раздражением продолжал: – Я не могу этого сделать, когда вы глядите на меня, уверяю вас, не могу: отчасти это и было причиной всей неудачи. Я человек настолько нервный, что вы можете мне помешать.

Ну, у нас тут вышел спор. Вполне естественно, что я хотел посмотреть, а он был упрям, как мул, но тут я вдруг чувствую, что устал, как собака; он надоел мне.

– Ладно, – говорю я, – не буду смотреть на вас, – и отвернулся к зеркалу на платяном шкафу у кровати.

И он быстро принялся за дело. Я пробовал следить за ним в зеркале, чтобы увидеть, в чем именно секрет. Его руки и кисти рук вертелись вот так, и так, и так, и затем быстро последний из пассов – когда вы стоите выпрямившись, широко распростерши руки. И вот когда дело дошло до этого решительного момента, он вдруг исчез. Исчез! Его не было! Я повернулся к тому месту, где он стоял, – там ничего не было. Я был один, потрясенный, на столике мигали свечи. Что произошло? Да и было ли вообще что-нибудь? Может быть, это был сон?.. И вот в виде финала в это мгновение раздался нелепый звон – это часы над площадкой нашли момент как раз подходящим для того, чтобы ударить: раз. Дзинь! А я был серьезен и хладнокровен, как судья, несмотря на все выпитое шампанское и виски. Странное это, знаете, чувство, чертовски странное! Господи, до чего странно!

Он взглянул на сигарный пепел и сказал:

– Вот и все, что случилось.

– А потом вы отправились спать? – спросил Ивенс.