Бульвар рядом с улицей Гоголя

Всегда мечтал быть фотографом. Продал машину, купил дорогущее оборудование и был счастлив до тех пор, пока не кончилась еда. Пришло время монетизировать свое желание. В этот момент моя мечта заскулила, уползла в угол и сдохла там. Пока она еще дышала, я носил ей горячий чай с медом, затем вино, потом коньяк и даже водку. Но каждый раз, когда я возвращался со свадебной съемки домой, мечта все реже подавала признаки жизни.

Я не выбрасывал труп. Надеялся, что оживет, как только соберу достаточно денег, чтобы хоть полгода ничего не делать и снимать только то, что хочу. Тогда я возьму ее на прогулку. Как раз будет осень.

Будет красиво. Будет много золота, меди, бронзы и серебра. Будет столько красоты и свободного времени, что мечта обязательно оживет. Снова будет держать за руку и заливисто смеяться. Осень пришла. И медь, и золото, и серебро, местами изумруд, а мечта начала покрываться трупными пятнами. Я решил, что выкину ее гниющее тело завтра, после очередной свадебной съемки.

– Мы хотим, чтобы было красиво. Общие планы. Портретная съемка. Воробьевы горы там, Москва-Сити, ну и Красная площадь, естественно. Васильевский спуск, если на площадь не пустят. Да, Вась?

Невеста красива. Мне казалось, что ее соски вырвутся на свободу из этой обтягивающей кофточки и выколют мне глаза.

– Конечно, Настя. Воробьевы горы, да.

Вася тоже хорош. Крепкий, подпружиненный. Такое ощущение, что он сейчас достанет тарелку с овсянкой или шейкер с протеином, чтобы не пропустить углеводное окно.

– И Москва-Сити, естественно, – сказал Вася безапелляционно.

– И Зарядье, Зарядье! – Настя подпрыгнула в предвкушении. – Парящий мост!

– Ну, конечно! – обрадовался Василий.

– ВДНХ? – включился я в обсуждение.

– О! – Настины соски все-таки прокололи обтягивающую кофточку.

– Как думаете, Михаил, из такого сценария получится хорошая съемка? – спросил меня Василий.

«Получится, угу», – подумал я и ответил:

– Конечно, но у меня есть встречное предложение. Давайте вы наймете еще одного фотографа, который сделает всю постановочную съемку, а я буду фотографировать только то, что хочу, а потом вы сами решите, за какие фотографии заплатить?

Не знаю, что меня заставило такое предложить. Наверное, Настины соски. Барышня была действительно красивая. Как горы. Или океан. Объективная красота. Настолько мощная, что ее нельзя объяснить. Вот и Настю объяснить сложно. А передать ее красоту можно только случайно, и никаким образом это невозможно в постановке на Воробьевых горах.

Нельзя владеть красотой гор или океана, но в мире еще много красоты, которую хочется заполучить. Любые научные достижения только тогда становились частью цивилизации, когда они оказывались красивыми. Самое эффективное оружие – красивое оружие. Лучший самолет – самый красивый самолет. Лучший телефон – самый красивый телефон. Мы все спешим туда, где красота, и всеми силами стараемся заполучить красоту себе. Мужчинам в этом мире проще. Недостаток красоты они всегда могут компенсировать красивой женщиной. Ею обладать легче, чем горами или океанами. Странно, что мужчины отказывают женщинам в таком же желании. Женщины не могут компенсировать недостаток красоты самым доступным материалом – мужчинами. Потому что мужчин, похожих на Василия, очень мало, вот они и находят красоту в вещах и уюте. Поменяйте нас местами, и что мы, мужчины, будем делать без этой беззащитной и такой доступной красоты?

Настя и Василий согласились на мое предложение, но я был уверен, что это моя последняя съемка за деньги. Больше не хочу, да и труп мечты уже давно пора выбросить. Реанимация оказалась бессильна.

На Воробьевых горах второй фотограф все сделал правильно. Он выстроил гостей и родственников, подобрал задний план и приготовился скомандовать – прыжок, но Настя задержалась у парапета смотровой. И все сложилось. Осень. Золото и серебро. Высота. Ее белое платье, случайный порыв ветра. Грустная, но счастливая улыбка. И мне стало жалко делать кадр, за который могут заплатить деньги. Мне захотелось украсть момент, красоту, чтобы она принадлежала только мне. Я достал телефон, щелкнул и спрятал его в карман. Все, теперь это моя красота.

Со мной не рассчитались. То, что я наснимал, молодым не понравилось. Я знал, что у меня есть кадр, за который Василий заплатит, как за всю съемку, но показывать не стал. Там Настя настоящая. С тревогой и счастьем в улыбке, там ветер, там воздух и украденный у самой жизни момент, который мы, люди, не имеем права видеть слишком долго. Только запоминать и уже из памяти вытаскивать по кускам. В моменты самой лютой тоски. Нам нужен ветер, запах, золото и серебро следующей осени, чтобы ненароком поймать миг, когда мы были счастливы. Счастье – это не что-то растянутое во времени. У счастья вообще нет понятия времени, потому что у времени нет такой единицы измерения, в которую может втиснуться счастье. Все должно сложиться в одну картинку, и такая картинка теперь есть у меня! Я запостил фотографию в инстаграме. Это был хайп. Фотография не только набрала тысячи лайков, но и попала на другие ресурсы как образец свадебной съемки. Фильтр X-ProII сделал свое дело.

Через пару дней мне позвонил Василий.

– Михаил, у вас остались какие-нибудь кадры с Настей?

– Да, – ответил я, – а что случилось?

– Настя умерла.

Я открыл инстаграм и понял, что фотография Насти стала еще красивее и обрела смысл.

После этого случая красоты для меня стало больше, чем я мог себе вообразить. Она бросалась на меня отовсюду. Из осенней лужи, из-за алюминиевых туч над Москвой, из толпы в метро. Я видел ее повсюду, не мог с ней справиться и как умалишенный постил все в инстаграме. Пока не начал замечать, что красота исчезает. Стоило мне только сфотографировать что-то по-настоящему красивое, на следующий день оно исчезало. Так вырубили все деревья у меня во дворе под предлогом благоустройства, так любимый подъезд с шедевральным граффити на стене, что нарисовал мой друг, закрасили в синий. Так разбился самолет, что я сфотографировал при взлете.

Мой инстаграм становился все популярнее, но вокруг меня оставались руины. Последней каплей был кот соседки. Он просто сидел возле лифта и был сам по себе красотой. Я сфотографировал его, и на следующий день кот околел.

Не сразу все связалось воедино. Не сразу понял, что происходит, пока не решил сфотографировать соседку из дома напротив. Она развешивала белье на балконе в трусах и мужской рубашке. Не знаю, как объяснить. Но в ней в тот момент сконцентрировалось все женское и человеческое одновременно. Это было так красиво, что я не доверился одному кадру и начал снимать видео. Вот она встает на стул, чтобы повесить красную мужскую толстовку на веревку, вот она улыбается и нюхает зачем-то толстовку и в тот же момент делает неловкое движение и валится с балкона. Хруст деревьев и звук, будто упал мешок с картошкой. Я выключил видео.

За окном завопили пожарные машины. В дверь моей квартиры постучали с ноги. «Эвакуация. Пожар», – сказал мужчина в экипировке МЧС и в противогазе. Я щелкнул его на телефон. В тот же момент дверь из соседней квартиры вылетела, словно пробка из бутылки вина и, как солому, подожгла мужчину в экипировке. Кадр получился замечательный. Я выбежал на улицу. Странные люди все-таки жили со мной в одном доме. Этот пожар – самое красивое, что было в их жизни, но выглядят они такими несчастными.

– Нравится? – спросил меня дедок, стоящий рядом.

– Красиво, – ответил я, не в силах оторваться от огня.

– Аркадий Вениаминович, – представился мужчина и протянул мне руку.

Совсем уж какой-то архетипический дед. Длинная, спутанная, совершенно седая борода, пожелтевшая на подбородке от никотина. Черный вязаный свитер с горлом, поверх серый жилет с многочисленными карманами, армейские штаны галифе образца середины прошлого века, хромовые, до блеска начищенные сапоги. Меня поразили его ручищи. Огромные маховики. Не руки, а какое-то недоразумение, которое можно применять как оружие массового поражения.

Я хотел его сфотографировать, но старик выбил у меня телефон из рук.

– Ты не вздумай, – сказал он.

– Что? – спросил я.

– Все! Но если хочешь сфотографировать что-то по-настоящему красивое, сфотографируй сиреневого ворона. И пусть он сдохнет, раз уж вся твоя красота умирает.

– Ты вообще кто? – спросил я.

– Аркадий Вениаминович, – ответил дед и снова уставился на пожар.

– И где искать твоего ворона?

– Нашего, – ответил дед. – В последний раз его видели на Курском вокзале, но есть мнение, что теперь он на Ленинградском.

– Сиреневый? Ворон?

– Сиреневый, с белыми без зрачков глазами, – ответил дед.

– Красиво.

– Еще бы!

Суперагент

«Новокосино»

Как же я был рад, когда желтую ветку прорубили дальше «Новогиреево». И не только потому, что мне теперь стало удобнее ездить из Реутова в Москву, но и потому, что я, как дурак, надеялся, дескать, все «они» останутся в Новогиреево.

Они – те странные люди, что стоят на конечных платформах метро и ждут, когда приедет пустой поезд. Они порциями залетают в вагон, кидаются к сиденьям, а кому сидячих мест не досталось, стеной встают перед открытыми дверями и ждут следующий поезд, чтобы оказаться среди счастливчиков, усадивших задницы.

Несчастные, которые просто хотят зайти в вагон и поехать, не важно как – стоя, сидя, – должны с боем пробиваться через эту стену. Самое удивительное, что их еще и не пускают. Вроде как ты посмел не хотеть ехать сидя.