Бездна твоих страхов

Само место казалось грязной воронкой, всосавшей в себя все звуки – не было слышно ни шелеста ветвей, ни вороньего грая. Троица тоже примолкла, словно почуяв – земля эта давно принадлежит мертвецам.

Широкая просека посреди оврага была густо взрыхлена. Местами торчали дощечки – самодельные надгробия, поставленные теми, кто вернулся в родное село, но не застал родных живыми. Кустарник пробрался и сюда, сплетя непролазный полог, будто желая, чтобы души умерших запутались в голых ветвях, неспособные уйти на небо.

– Смотрите! – шепнул вдруг Горан и, поставив фонарь на землю, склонился к жирной почве, – Следы!

Выдавленные в земле крупные отпечатки копыт очерчивали по кругу глубокую, в кулак шириной яму, из которой тянуло гнилью. Сами же они были размером с доброе блюдце – ни у какого лося или оленя таких копыт быть не могло.

– Права была Зорица. Не зверь это – тварь нечистая. Вон и копыта, прошептал Казимир.

– Я бы не спешил с выводами, – ответил Тадеуш, пожевав губами.

– Они идут вдоль погоста, – указал Горан вперёд, в глубину переплетающихся ветвей.

– А это… – робко поинтересовался фельдшер.

– Да. Без малого две тысячи мертвецов, – даже излишне спокойно ответил калека, – Зорица уже немолода, закапывала неглубоко, так что постарайтесь не провалиться, доктор, в могилу – ноги поломаете.

Фельдшер нервно сглотнул и предпочёл отмолчаться.

Стоило пройти метров пятьдесят по влажной, проседающей под ногами земле, как Казимир остановился, приказав жестом всем затихнуть. Горан покрепче перехватил топор, Тадеуш застыл на месте.

– Слышите? – одними губами произнёс Йокич. Вопрос был риторическим. Чавканье в глубине изломанного будто чьей-то неповоротливой тушей кустарника было оглушительным. Влажные хрустящие звуки наполняли морозный воздух, эхом множась в испуганных сердцах. Там, в чащобе, что-то нечеловеческое, богохульное суетилось, ворочалось, взрывало острыми когтями землю в поисках подгнивших останков, а, найдя их, вылизывало шершавым языком растекшиеся глазные яблоки, снимало острыми клыками полужидкую плоть, ломало крепкими зубами кости и высасывало костный мозг. От такой фантазии у бывалого партизана что-то будто лопнуло в желудке, разлилось едкой желчью, просясь наружу. Дрожь в ногах он заметил не сразу.

«Быть может, – промелькнула в голове Казимира мысль, – прямо сейчас бледные пальцы выцарапывают внутренности у моего сына…»

Вспыхнувшая в секунду ярость затмила собой страх перед нечистыми тварями. Лишь натренированная партизанскими налётами выдержка позволила калеке не ринуться сквозь кустарник навстречу тому, что сейчас трапезничало мертвой плотью.

Фельдшер замер неподвижной гипсовой статуей – бледный, в неестественной позе, держа в дрожащей руке фонарь. Мир, который он знал и изучил за свою долгую жизнь трескался и крошился, открывая просторы бесконечной густой тьмы за пределами человеческого восприятия.

Понимающе кивнув, Горан отдал одну рогатину фельдшеру – тот вцепился в неё, будто утопающий за соломинку и вновь застыл. Казимир же накинул на лампу кусок ветоши. Теперь свет пробивался лишь через тонкую щель в ткани бледным неровным лучом. Аккуратно раздвинув ветви, Горан поднёс палец к губам и направил фонарь на источник звука.

Что-то большое, белое, цвета мертвой плоти ворочалось над разрытой могилой. Медленно переступая тяжёлыми конечностями, оно с наслаждением трапезничало. Хруст и чавканье густой патокой заполняли сознание мужчин, распугивая по углам черепной коробки все прочие мысли. Луч медленно пополз от белых широких бедёр дальше, к объёмному животу.

Вдруг хрустнула ветка под ногой фельдшера. Тут же по массивному боку пробежала дрожь. Тварь засуетилась, зафыркала, и Казимир понял – сейчас или никогда. Направив ствол куда-то, где под широкой бочкообразной грудью, увешанной многочисленными сосками, должно было биться гнилое сердце, он нажал на оба спусковых крючка.

Грохот выстрела гулким эхом заметался по оврагу, обрез сильно рвануло вверх, рукоять ударила Казимира в лоб – культя не помогла смягчить отдачу. Одновременно с этим ночную тишину пронзил резкий нечеловеческий визг. Заныли зубы у Горана, зажал уши Тадеуш, выронив рогатину, Казимир как будто вновь почувствовал скрежет пилы по лучевой кости. Навстречу ошарашенным мужчинам на четвереньках выбежало что-то громадное, белое, жирное.

Оно неслось сломя голову, сопровождаемое хрустом кустарника и тяжёлым топотом. Тугие толстые бока разметали троицу по оврагу: пожилого фельдшера засыпало землей, Горана приложило о могильную доску, Казимира же швырнуло вверх, да так, что он приземлился ровно на место нечестивой трапезы.

Нечто металось в кустарнике, бешено топоча, подминая с хрустом ветки и подбрасывая в воздух комья земли. Чудом не наступив на развалившегося прямо на пути фельдшера, оно, носясь кругами и визжа, убегало куда-то вглубь оврага.

Угодив единственной рукой прямо в провалившуюся грудную клетку чьего-то маленького тельца, Казимир нездорово захихикал, и сам же испугался своего безумия, но остановиться не мог.

– Вы тоже в-видели? – заикаясь, спросил Тадеуш, приподнимаясь с земли.

В овраге стало еще темнее – Горан упустил лампу, и та разбилась. Лишь чудом фонарь фельдшера не пострадал, закатившись в какую-то яму. Казимир же смешно подергивал ногой, безуспешно пытаясь подняться – бедро не слушалось, должно быть, вывих.

– Не знаю. На бабу вроде похоже. Большую белую бабу, – ответил Горан, проверяя пальцами голову – не идёт ли кровь.

– Это не мой сын, – шептал Казимир, елозя руками по чьей-то усохшей фигурке. Грязный истлевший сарафан не оставлял сомнений – перед ним труп девчушки лет десяти. Проломленный череп в остатках плоти был склизким от слюней. На похожем на печёное яблочко лице отпечатались крупные зубы. В животе же прорыли дыру, чтобы добраться до месива из сгнивших внутренностей.

Казимира затошнило, он поспешил отползти от трупа, стараясь не опираться на пострадавшую ногу. Оказавшись в паре метров от жертвы палачей, он, будто окончательно осознав увиденное, повторил, – Это не мой сын. Он может быть еще жив.

– В надежде сила духовная. Хотя здесь нет места надежде, – бросил Горан, помогая калеке встать. Тот, охнув, едва не опрокинулся вновь наземь, но бородач придержал его. Вынув из-за пояса вторую рогатину, он помог Казимиру опереться на импровизированный костыль.

– Почему? Ч-что это было? – спросил фельдшер, зубы его отстукивали неровное стаккато.

– Вы, доктор, человека изучали, что у него там внутри да снаружи, как врачевать, выхаживать, – пояснял бородач, – А душу человеческую изучить забыли. Душа это – больная да увечная. Тело коростой покрылось, нрав звериный сделался. Бродит теперь, мстит, чужие души калечит, гнильём питается.

– О чём ты? – нахмурился Казимир.

– Зорица хоть не в себе, а права была. Не может душа человеческая спокойно на небеса уходить после такого. Что это за баба – мне невдомёк. Может, у неё наживо дитя из пуза вырезали, может, снасильничали её насмерть. Однако, не человек это больше.

– Плевать. Я должен найти Сречко! – упрямо в который раз повторил бывший партизан, – Хоть живого, хоть мертвого, хоть здорового, хоть калечного.

– Мне кажется, н-нам стоит попросить помощи, – Тадеуш так и остался сидеть на земляном холмике, будто стоило встать на ноги – и кошмар продолжится, – Жандармов или хотя бы мужиков из Шарговаца.

– Бог поможет, – серьёзно, тоном не терпящим возражений подытожил Горан. Из-под рубахи его лопатообразная ладонь вытянула громадный серебряный крест на толстом шнурке, – На него уповаем, его волей живём, его дланью победим.

– Так вы… – удивлённо протянул фельдшер, так и не договорив.

– Да. Бывший православный священник, – подтвердил бородач, по лицу его пробежала тень – на попов усташи охотились особенно яростно, такое признание могло стоить жизни. Протянув руку Тадеушу, он дёрнул того вверх, да так, что щуплый фельдшер аж подлетел в воздух, – Поднимайтесь, доктор. Отриньте страх. С нами Бог!

Услышав эту фразу, Казимир как-то странно дернул культей и шеей.

– Ещё патроны есть? – поинтересовался фельдшер, поднимая с земли горячий и тяжёлый обрез.

– Это был последний заряд, – мрачно ответил калека.

– Он пошёл впрок, – задумчиво проговорил Горан, опускаясь на корточки. Поелозив пальцами по земле, он поднял руку, блестевшую чем-то чёрным в скупом свете фонаря, – Тварь ранена.

– Значит, кровь в ней все-таки течет, – с упрямой злобой проговорил калека, поднимая едва не погасший фонарь, – Нужно добить её.

– Туда, – указал бородач в глубину оврага. Разрытая колея блестела от пролитой чудовищем крови, пробуждая отголоски ярости в сердцах Казимира и Горана, что после войны были похоронены недостаточно глубоко, и сейчас восстали, будто та раздутая упырица.

– А что мы будем делать, когда найдем её? – Тадеуш явно не разделял мрачной уверенности товарищей.

– Убьём, – отрезал калека.

* * *

Из-за травмы Казимира пришлось замедлить ход. Протоптанная кладбищенской бабой тропа была рыхлой, ноги то и дело проваливались, а под сапогами хрустели кости и чавкала гниль. Высохшее торфяное болото на месте оврага так и не упокоилось, подстерегая путников своими узкими пастями-колодцами. Неосторожный шаг высвобождал облако смрада из-под земли, от чего даже невозмутимый Горан едва сдерживал тошноту. Тварь же, судя по следам, неистово носилась беспорядочными зигзагами, водя путников вот уже не первый час по кругу, будто леший.

Наконец, след вывел к горбатой возвышенности, оказавшейся на поверку почти ушедшим в мягкую почву охотничьим домиком или сараем. Покосившийся дверной проём напоминал опустевшую глазницу, черные от мха и плесени брёвна лишь каким-то чудом удерживались вместе. Даже на расстоянии нескольких шагов троица ощутила сильную мускусную вонь, миазмы разлагающегося дерьма и услышали грузное беспокойное шевеление внутри. Подойдя совсем близко, мужчины вдруг будто наткнулись на невидимую стену. Идти внутрь никому не хотелось.

Казимир теперь не понимал, как раньше бросался в самоубийственные атаки, стрелял в людей, ползал под пулями без тени страха, а теперь не мог и сдвинуться с места. Перед глазами вновь плясали черти, окружая Сречко, а тот, маленький, будто птенчик, тянул ручки к отцу и звал на помощь. Нет, без сына он отсюда не уйдет.

– Дай мне топор, – прохрипел Казимир, опираясь на рогатину, – Я размозжу твари голову!