Эмигрант

Мы тут же получили всё, о чём просили, как будто стюардесса умела читать наши мысли и заранее приготовила заказ.

Когда самолёт авиакомпании «Люфтганза» рейса LH778 из Франкфурта в Сингапур набрал штатную высоту, обслуживающий персонал стал слаженно готовиться к позднему ужину. Я откровенно залюбовался ими. Как всё у них отработано, изящно и красиво! Нет, на земле так не бывает, так бывает только высоко в небе!

Хотя, если вглядеться внимательнее, всё это происходило как-то слишком обыденно, без задора и импровизации. Но, тем не менее, это не уменьшало лёгкой фантастичности происходящего.

Обычно из Европы в Сингапур мы летим бизнес-классом, но на этот раз я решил раскошелиться на первый класс. У меня были на это уважительные причины.

В полупустом салоне вместе с нами путешествовали ещё две пары пожилых людей и трое одиночных пассажиров разного возраста. Но они, по моим наблюдениям, отнеслись к происходящему в самолёте с безразличием. Видимо, успели найти себе другие занятия, глядя в экраны телевизоров в спинках сидений, в свои компьютеры и смартфоны.

Почему некоторые люди летают первым классом? В этом же нет особой необходимости. Почему людей вообще тянет жить в роскоши? Неужели для того, чтобы у знакомых лопались глаза от зависти? Если бы в прошлом не существовало аристократии, то, наверно, сегодня мы не знали бы, что роскошь вообще может существовать.

– До посадки в Сингапуре у нас есть одиннадцать часов с копейками. А теперь, дорогая, подсчитай, пожалуйста, сколько мы употребим выпивки до посадки, не считая этот джин-тоник, – весело сказал я жене, глядя на опустошённые от бодрящей жидкости стаканы с остатками льда и сморщенными дольками лимонов.

Стали накрывать столы. Если судить по количеству вилок, ножей, ложечек и каких-то ещё экзотических инструментов для доставки еды из тарелок в рот, обед предстоял разнообразный и достаточно длительный. Впрочем, мы с женой никуда особенно не торопились и были готовы к этому. Более того, дорожное застолье ожидалось нами в качестве неплохого развлечения в долгом и скучном однообразном полёте. Нельзя же, в самом деле, спать всю дорогу!

Сначала подали чёрную икру, аккуратные квадратные сухарики, масло, мелко нарезанные лук, яйцо и свежий (не парниковый!) огурец, упругий и хрустящий. Хотя масло было голландским, а не привычным сибирским, из молока, надоенного в далёкой алтайской деревне, я всё равно попросил водки. Грех было не выпить немного водки под такую закуску. Средних размеров серебряный напёрсток напитка помещался в большую, тоже серебряную, пиалу, до краёв наполненную крошками льда, похожими на бриллианты под яркими светодиодными лампочками, разбросанными по салону самолёта. В лучах заходящего светила это было бы совершенно блестяще, но с солнцем немного опоздали. Такой же «натюрморт» принесли и Эвите.

– Сол, подобного удовольствия от водки я никогда не получала, – вместо тоста провозгласила она, совсем по-гусарски опрокинув свою рюмку водки.

– Это, несомненно, правильное употребление легендарного русского напитка, – согласился я с женой, но всё же решил объяснить ей то, чего она не могла понимать:

– Однако самое большое удовольствие от водки я получил, выпивая с черновицким другом и картёжником Петей как-то вечером того дня, когда его жена ушла от него к другому. Петя, как и я в те времена, был исключительно «низким» человеком и находился в глубокой яме карточных долгов. За день до этого он проиграл в карты всю свою мебель, – и после короткой паузы я перешёл на другую дорожную тему.

– Ещё сегодня утром мы жили в Испании по-испански, а завтра прилетим в Сингапур и будем жить совершенно по-другому, по-сингапурски. Между сегодня и завтра мы проведём ночь в самолёте. Можно принять за истину, что мы не изменимся за одну ночь, хотя жизнь наша изменится существенно.

Мне подумалось, что путешествия во времени и в пространстве довольно существенно меняют что-то в человеке, иногда даже не трогая его оболочку, плоть: в душе у него обязательно что-то да происходит. Иногда там ломается винтик, порой просто переключается какой-то тумблерок – и душа начинает жить по-другому.

Ты не запрограммирован на какой-нибудь коммунизм, где все якобы должны быть одинаково счастливы. Ты свободен и волен сам выбирать свою жизнь. Тобой не руководят извне – ты сам руководишь собой изнутри, от души и от всего сердца. И уж никак не зависишь ты от определённого положения Солнца, Луны, планет Солнечной системы и всех звёзд на момент твоего рождения.

– Эвита, какой сегодня день? – спросил я решительным голосом после своего философско-астрологического раздумья.

– Сегодня понедельник, 8-е января. А почему ты меня об этом спрашиваешь?

– А ты не догадываешься, Эвита, почему именно в этот день мы летим в Сингапур?

Ни минуты не задумываясь, жена с присущей только ей логикой молниеносно ответила:

– Есть две причины. Во-первых, были праздники – Рождество и Новый Год, сразу после праздников многие студенты возвращаются в свои университеты, и самолёты битком забиты, – но посмотри, как просторно сейчас в салоне: все уже улетели; а во-вторых, цены на билеты резко снижаются к 8-му января.

– Меня, честно говоря, вообще удивило, что мы летим не 13-го января, в день, когда особенно суеверные люди, как правило, никуда не летают.

– Ты, Эвита, как всегда, права во всём. Как хорошо жить и легко перемещаться в мире, где есть огромное количество легко предсказуемых суеверных людей. Но я выбрал именно этот, отличный от 13-го, день по совершенно другой причине.

Я задумался и медленно вымолвил каждое слово отдельно, словно отсекая их друг от друга:

– Ровно сорок лет тому назад, в ночь с 8-го на 9-е января 1978 года, мы с тобой тоже летели над Европой, только в разных самолётах, в них не было первого класса, и конечным пунктом нашего назначения был Израиль.

– Да конечно же, мы встретились как раз 9-го января! О, как давно всё это было! Я была в синих потёртых джинсах и весь день жалела, что не надела юбку. У меня ведь были такие красивые ноги! – немного покраснев, ответила Эвита.

– Они до сих пор прекрасны! И без джинсов, и без юбки, – довольно фривольно заметил я, находясь ещё в достаточно трезвом состоянии, и сжал её руку.

Однако ещё пара порций водки, и я вплотную приближусь к тому же состоянию полного пофигизма, в котором пребывал в ночь с 8-го на 9-е января 1978 года, находясь в воздухе над Европой по дороге из СССР в Израиль.

То была дорога в другую жизнь.

Жизнь эмигранта.

Глава первая

Добро пожаловать в Израиль

Шломо – это тоже я

Ещё на рассвете 9-го января 1978 года я был человеком-нулём по имени Соломон Абрамович Глейзер. К обеду я продолжал им быть, но уже под другим именем. Именно тогда и началась моя постсоветская история.

…Меня разбудила дорожно-революционная песня. Мелодия была однозначно знакомой, хотя слов я никак не мог разобрать. Солистка сильно картавила, хор гнусаво заливался припевом ей в ответ, и понять, о чём все они поют, было невозможно. Но я уверенно полагал, что это было что-то из репертуара старых большевиков, которые возвращались в Россию в запечатанном вагоне и тревожно, но слаженно пели песню про враждебные вихри. Впрочем, поскольку это был не всеобще пугающий революционный гимн со страшными словами «это есть наш последний и решительный бой», я решил, что можно приоткрыть глаза.

Я сидел в битком набитом самолёте, который решительно шёл на посадку. Ещё совсем недавно советские, его пассажиры не успели проветриться от запахов ташкентских кур, молдавского молодого вина и новоселицкой

брынзы. К ним добавился новый аромат тёплого венского кофе меланж, которым успели пропитаться лишь некоторые мои попутчики, однако этот запах не был уверенным и стойким. Слишком мало ещё времени все мы провели вне СССР. Хотя обида за потерянную палку черновицкого сервелата лично у меня уже почти выветрилась.

Автоматически сунул руку в карман брюк – заветные американские деньги были на месте, можно было продолжать спокойно и уверенно жить дальше. Насколько спокойно, в какой степени уверенно и как долго, было пока неизвестно.

О будущем вообще ничего не было известно, поэтому моё состояние было лёгким и необременительным.

За иллюминатором начинало светать. Солнца ещё не было видно, средиземноморская луна по-прежнему ярко освещала поверхность воды далеко внизу под брюхом самолёта. Было странное ощущение пребывания вне пространства и времени: трудно или невозможно определить, где ты находишься, а также время суток, время года и время вообще. Казалось, самолёт преодолевает какую-то невидимую границу, опускается по условной лестнице в неведомое и таинственное. Люди в самолёте напряглись в ожидании глубоких воздушных ям, дети замолкли и не галдели, старики закрыли глаза, а молодые, крепко обнявшись, дышали глубже, чем обычно.

Стюардесса в последний раз прошлась по салону, предлагая напоследок всё ещё по-советски настроенным пассажирам дешёвые капиталистические товары, до этого момента виданные ими только в редких снах.

– Семён! Смотри, сигареты американские продают по дешёвке. Одолжи 20 долларов! Я свои деньги оставил в чемодане в багаже. Как только приземлимся, я тебе немедленно верну, – сказал двадцатилетний паренёк, сидевший всю дорогу рядом со мной.

– Послушай, Саша… – начал было отвечать ему нагловатым тоном черновицкого «лабуха», но подходящих к случаю убедительных слов никак не мог подыскать. Бросился искать ответ в своей памяти, но там зияла звенящая дорожная пустота. Наверное, сразу после рождения у меня было точно так же пусто в голове, с той лишь разницей, что тогда никто не просил у меня денег в долг.

Конечно, Сашу следовало бы послать подальше, но мне почему-то не хотелось этого делать и с этого начинать новую, капиталистическую, жизнь. Я просто его проигнорировал. В тот момент мне ничего не хотелось делать и тем более одалживать ему либо кому-нибудь другому деньги.

Динамики самолёта объявили по-русски, что мы пролетаем над береговой линией Израиля. Я посмотрел в иллюминатор и убедился, что берег действительно имеется, а вдоль него уютно расположились огни какого-то большого города.

Хотя в самолёте было полно взрослых, в этот момент все повели себя как маленькие дети. А когда самолёт приземлился на «земле обетованной», пассажиры стали хлопать в ладоши, молиться, обниматься и даже плакать.

У меня тоже блеснула скупая черновицкая слеза в левом глазу. Но она не была слезой радости или грусти, нет. Это были момент самоутверждения, свидетельство моей временной победы над силами зла и влажный трамплин в собственное великое будущее, которое не казалось пока ясным или определённым. В нём не было каких-то конкретных женщин, которые всегда добавляют нечто в наше будущее. Но моё будущее всё равно выглядело тогда абстрактным и приторно-сладким, как логика некоторых женщин. Были оцепенение, усталость и самоуверенность одновременно.

Впрочем, в момент посадки я ещё не был настолько уверенным в себе и в своём будущем. Я даже не знал, оказывается, своего настоящего имени.

Мозг отказывался фиксировать детали, он выхватывал лишь самое главное: трап, теплый ветер в лицо, светлеющее от зари небо… А вот сколько ступенек было у трапа самолёта, я не запомнил, как и многое другое тоже.

Потом в памяти зафиксировалась другая картина. Большой зал, где разместили всех прибывших. Там стояла дюжина канцелярских письменных столов. Женщина неопределённого возраста в очках жестом пригласила меня к своему столу. Я подошёл. Мне не о чём было переживать, черновицкой колбасы у меня уже давно с собой не было. Посмотрев на меня поверх очков тренированным взглядом, она взяла из моих рук удостоверение беженца и с железобетонным акцентом, обращаясь на «ты», со знанием дела начала ознакомительную беседу:

– Соломон… Абрамович… Глейзер… 1952 года рождения… Так у тебя день рождения через несколько дней! Как будешь отмечать?