Завтра

Но он-то и перевернет всю ее жизнь…

3. Письмо

Если страдание – твой лучший друг, отказаться от него – подвиг.

    Микела Марцано

Бостон

Квартал Бэкон-Хилл

Восемь часов вечера

– Мама не вернется, да, пап? – спросила Эмили, застегивая пижаму.

– Нет, не вернется. Никогда, – подтвердил Мэтью и взял девочку на руки.

– Это неправильно, – жалобно проговорила она дрожащим голоском.

– Совсем неправильно, – согласился он резко, – но в жизни такое случается.

И он уложил девочку в кровать.

Небольшая комната с невысоким потолком была теплой, уютной, но без пастельной слащавости, какая обычно царит в детских.

Когда Мэтью и Кейт ремонтировали дом, они старались вернуть каждой комнате ее первоначальный облик. В этой убрали перегородку, отмыли и натерли воском паркет, чтобы мягко поблескивал, поставили старую мебель – деревянную кроватку, покрашенный белой краской комод, обитое холстинкой кресло, лошадь-качалку, а для игрушек приспособили рыжий кожаный чемодан с латунными накладками.

Мэтью погладил Эмили по щеке, надеясь хоть как-то ее утешить.

– Хочешь, я тебе почитаю, а, малыш?

Эмили опустила глаза и грустно покачала головой.

– Нет, не надо мне читать…

Мэтью невольно нахмурился. Вот уже несколько дней он чувствовал, что дочка подавлена. Он как будто передавал ей свою тоску и тревогу и теперь не мог не винить себя. Но ведь он старался! Он крепился, не показывал дочке своего горя, носил маску, но с детьми это не проходит, у них есть шестое чувство, они знают все. Была и еще одна беда: Мэтью, потеряв жену, боялся лишиться еще и дочери. Он понимал, что его страх – глупость, всячески старался образумить себя, но не мог. Ему чудилось, что Эмили из-за каждого угла грозит опасность, и он оберегал ее от всего и вся с риском лишить воздуха и веры в себя.

Современным отцом он не был.

В первые недели после смерти Кейт Мэтью напугало безразличие Эмили. Она оставалась совершенно спокойной, не горевала и как будто не понимала, что матери нет на свете. В поликлинике врач-психолог, которая наблюдала Эмили, объяснила ему, что такое поведение часто встречается у детей. Дети инстинктивно оберегают себя, отстраняя травмирующее событие. Они словно бы дожидаются, когда у них накопятся силы, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

Вопросы о смерти пришли позже. На протяжении нескольких месяцев Мэтью, следуя советам психолога, отвечал на них, помогая себе книгами, картинками и всевозможными метафорами. Но расспросы Эмили становились все более дотошными, они ставили его в тупик, и он стал обходить их. В самом деле, как объяснишь ребенку четырех с половиной лет, что такое смерть? Мэтью не знал, как ему говорить с дочкой, не находил слов, какие бы она поняла. Психолог советовала не волноваться, говорила, что с возрастом все уладится. Эмили, подрастая, будет все отчетливее осознавать, что никогда больше не сможет снова увидеться с матерью. Психолог считала, что расспросы Эмили полезны и здоровы. Они помогают выйти на свет ее страхам, разрушают табу, освобождают ее.

Но, по мнению Мэтью, Эмили была еще очень далека от освобождения. Каждый вечер перед сном во власти страха и тревоги она задавала все те же вопросы, на которые Мэтью было так трудно отвечать.

– Если не читаем, засыпай!

Малышка в задумчивости натянула на себя одеяло.

– Бабушка сказала, что мама на небе, – начала она.

– Мама не на небе, бабушка сказала глупость, – отрезал Мэтью, посылая про себя свою мать ко всем чертям.

Кейт была сиротой. Сам он рано ушел от родителей, двух законченных эгоистов, которые преспокойно жили себе в Майами, даже не представляя, в каком он горе. Они никогда не любили Кейт, а ему всегда ставили в вину, что он занимается своей философией, а не их проблемами. Людям, которые всю жизнь думали только о себе, такое простить невозможно. Сразу после гибели Кейт они, разумеется, приехали в Бостон, чтобы поддержать сына и позаботиться о внучке. Но сочувствия хватило ненадолго. Очень скоро они уехали и теперь довольствовались одним телефонным звонком в неделю, чтобы узнать новости и наговорить глупостей Эмили.

Все это в совокупности выводило Мэтью из себя. Его бесило лицемерие религии. Он не верил в доброго Бога, не верил никогда, и смерть Кейт тем более не могла убедить его в существовании Милосердного. Мэтью был философом, а философия была неразрывно связана у него с атеизмом. Кейт полностью разделяла его взгляды. Смерть была концом всего на свете. После нее ничего больше не было. Никакой загробной жизни. Пустота. Ничто. Небытие. Полное и абсолютное. Даже ради ее спокойствия Мэтью не мог внушать дочери лживые иллюзии, которые презирал сам.

– Не на небе, а тогда где? – настойчиво продолжала расспросы девочка.

– Гроб с телом на кладбище, ты сама знаешь. Но не умерла мамина любовь, – сделал уступку Мэтью. – Она всегда в нашем сердце, в нашей памяти. Мы можем ее помнить, говорить о ней, перебирать все хорошее, что у нас было, смотреть фотографии, ходить на кладбище.

Эмили смотрела на него с тревогой.

– А ты? Ты тоже умрешь?

– Да, как все, – кивнул он, – только…

– Ты умрешь, а с кем буду я? – с той же тревогой спросила девочка.

Он ласково ее обнял.

– Я умру еще не скоро, малыш. Проживу до ста лет, обещаю, – сказал он.

«Обещаю», – повторил он, прекрасно зная, что говорит пустые слова, просто-напросто лжет.

Еще несколько минут он сидел рядом с малышкой и говорил что-то ласковое, потом потеплее укутал ее, погасил свет, оставив только ночничок над кроватью, поцеловал в последний раз и перед тем, как закрыть дверь в ее комнату, пообещал, что Эйприл придет пожелать ей спокойной ночи.

* * *

Лестница с двух верхних этажей спускалась прямо в гостиную. Только первый этаж был освещен мягким неярким светом.

Вот уже три года Мэтью жил в доме из красного кирпича на углу Моунт-Вернон-стрит и Уиллоу-стрит. В красивом особняке, смотрящем окнами на Луисбург-сквер, с белой массивной дверью и темными ставнями.

Мэтью выглянул в окно и увидел яркие цепочки гирлянд, которыми украсили решетку парка. Всю жизнь Кейт мечтала жить именно в этой старинной части Бостона. Внутри маленького, уцелевшего от Викторианской эпохи островка со строгими домами, плиточными тротуарами, улицами, обсаженными деревьями, старинными фонарями и цветочными клумбами. Казалось, в этом волшебном месте время замерло так же, как красивые старинные дома. Квартал был не по карману врачу из университетской клиники и преподавателю, который только-только успел расплатиться за обучение. Но разве такой пустяк мог остановить Кейт? Месяц за месяцем она обходила все магазинчики чудесного квартала и приклеивала объявления. И вот одна дама, собираясь переезжать в дом для престарелых, прочитала ее объявление. Богатая жительница Бостона презирала агентства и хотела продать «из рук в руки» дом, в котором прожила всю жизнь. Кейт, наверное, ей понравилась, потому что она охотно согласилась пересмотреть назначенную цену в сторону уменьшения, но при этом покупателям был поставлен ультиматум – они должны были дать ответ на следующий день. Решение было очень серьезным. Несмотря на скидку, сумма оставалась внушительной. По сути, они брали обязательство на всю жизнь, но оно означало, что они верят в свою любовь и свое будущее. Мэтью и Кейт решились. Они влезли в долги на тридцать лет вперед и все свободные дни проводили, крася, шпаклюя и клея. Мэтью не был любителем мастерить, но теперь они всей семьей заделались «специалистами» по части укладки паркета, электрической проводки и водопроводных труб.

Трудясь день за днем, они сроднились с новым домом. Вложили в него душу, он стал для них гнездом, где они хотели вырастить детей и состариться. «Убежище от гроз», как поет Боб Дилан.

Но теперь, когда Кейт умерла, какой смысл был в таком большом доме? Дом остался живым мучительным напоминанием о ней. Убранство дома, мелочи, даже запахи – ароматических свечей, палочек, саше, – все было связано с Кейт. Все здесь напоминало Мэтью о жене, и ему казалось, что Кейт стала этим домом, и у него не было ни воли, ни желания с ним расстаться.

Но воспоминания не покидали только нижние этажи дома, верх оживила своим присутствием Эйприл, арендовавшая верхний этаж – просторную спальню, ванную комнату, гардеробную и небольшой кабинет.

На втором этаже находились комната Мэтью, комната Эмили и еще комната малыша, появление которого они с Кейт не собирались откладывать слишком надолго. На первом они оставили открытое пространство, служившее и кухней, и гостиной, и столовой.

Мэтью, медленно выходя из оцепенения, заморгал, стараясь прогнать тягостные мысли. Он спустился в кухню, где они так любили утром завтракать, а вечером рассказывать друг другу, как прошел день, сидя рядышком возле стойки. Он достал из холодильника упаковку светлого пива, откупорил бутылку, вытащил из кармана блистер с анаксиолитиком[8 - Психотропные лекарственные средства, самые распространенные транквилизаторы, снимающие тревогу и страх.] и запил таблетку глотком «Короны». Лечебно-алкогольный коктейль. Другого средства быстрой отключки и сна он пока не нашел.

– Эй, красавчик, поосторожнее с такими смесями, они тебе могут сильно навредить, – окликнула его Эйприл, спускаясь по лестнице. Она собиралась провести вечер с друзьями и была, как всегда, ослепительна.

На умопомрачительных каблуках в шикарном эксцентричном наряде – прозрачная бордовая блузка с вышивкой на манжетах, кожаные блестящие шорты, темные колготки и темный жакет с подхваченными ремешком рукавами. Свои роскошные волосы Эйприл подобрала в шиньон, на лицо нанесла тональный крем с перламутровым отливом, благодаря которому особенно выразительно смотрелись ее кроваво-красные губы.