Эпизоды Фантастического Характера: том второй

Сегодня был первый бой (не знаю, какой он там на самом деле по счету, но первый с моим участием). Удивляюсь, как он не стал для меня последним. Я чувствовал себя так, как, должно быть, чувствовало бы кофейное зерно в кофемолке.

Нас выстроили в ряд, выдали автоматы и без лишних напутствий отправили на линию фронта – она проходит примерно в паре сотен метров за ограждением. Как пользоваться автоматом я представлял довольно смутно, но промолчал, да и никто вопросов не задавал. Вот оно – поколение counter strike. Пройдя через узкую калитку, мы оказались за ограждением – сварной решеткой, густо отороченной поверху витками колючей проволоки. И я сразу понял, что мне конец. Трава, сосны, растущие на пригорке возле линии фронта, песчаные лужицы, спины идущих впереди соратников, их локти, отведенные в сторону под ложе для автоматного приклада – все смешалось перед глазами в калейдоскоп из сотни оттенков зеленого. Когда послышался треск автоматных очередей, я не смог понять, мы ли это стреляем, или стреляют по нам.

В считанные секунды мельтешение усилилось. Впереди между стволов сосен замелькали фигуры в точно таких же камуфляжных костюмах, какие были на нас. Звуки выстрелов слились в оглушающий всеобъемлющий хруст, как будто незримый гигант пережевывал мощными челюстями этот клочок леса вместе со всеми и всем, что в нем находилось. Я не видел пуль, но казалось, что они летят со всех сторон, градом сыплются с неба, фонтанами бьют из-под земли.

Стрелять самому мне и в голову не пришло. Даже сейчас мне кажется, что это было бы бесполезно, а тогда я напрочь забыл, что за штука находится у меня в руках, для которой я так услужливо отвел в сторону локоть правой руки. Да если ба и вспомнил, что держу автомат, прицелиться все равно не смог бы. Дай автомат кофейному зернышку в кофемолке – сможет оно прицелиться?

Зато другие парни чувствовали себя вполне уверено. Пусть я и перестал соображать, но все равно видел в их движениях ритм. То короткими шажками, приседая и перекатываясь, то перебежками, они продвигались вперед к линии фронта, не забывая периодически вкладывать свою партию автоматного треска в симфонию великанского хруста. Поколение counter strike. Я и не думал, что эти ребята на деле окажутся не хуже, чем в компьютерном кресле перед монитором с мышью и клавиатурой под ладонями.

То тут, то там калейдоскоп зелени озарялся оранжевыми вспышками пламени и проступал кроваво-красными крапинками. Впереди, слева и справа фигуры в одинаковых пятнистых штанах и куртках передвигались, падали и замирали. Я тоже упал и замер, не сомневаясь, что мне конец.

Но, как видишь, я ошибся. По крайней мере, на этот раз. Те, другие, бегающие и стреляющие с другой стороны линии фронта, кончились раньше, чем с той, где находился я. Их стало нисколько, а нас – несколько. Трое, если быть точным. И знаешь? Такой расклад уверил меня только в одном. Мне конец. Если не в следующем бою, который, как сказал полковник (теперь я знаю, что его фамилия Егоров), будет в субботу, то в том, который последует за ним.

***

Оказалось, что в бой можно не ходить, если согласишься перевестись в спецотряд. Солдаты спецотряда занимаются тем, что после очередного сражения собирают с поля боя тела погибших и их фрагменты. Я обдумал такую перспективу и отказался вступать в спецотряд. Не спрашивай, почему.

Хорошо, расскажу. Когда мне было лет пятнадцать, сосед вышел на улицу из окна десятого этажа. Я видел тех людей, которые собирали то, что от него осталось. Вид у них был такой, как будто они с большей радостью оказались бы на месте моего соседа, чем на своем собственном.

***

Прибыли новобранцы. Завтра в бой пойдем в полном составе.

Я тут подумал, что попадать на войну лучше в восемнадцать лет, а не как я. И дело тут не в зрелости и не в каких-то других качествах солдата. Просто смерть мальчишки покалечит разве что только его родителей, а если мужчина женат, имеет детей… Хорошо, что у нас с тобой нет детей. Правда?

***

В сегодняшнем бою случилось странное. Все было точно так же, как в первый раз. Я лежал в траве оглоушенный шумом и мельтешением. Когда все стихло, я поднялся на ноги и увидел, как один из парней нашего отряда отбрасывает автомат и идет к линии фронта. Парень, который стоял за ней, тоже бросил оружие, и пошел ему навстречу. Приблизившись друг к другу, они обменялись рукопожатиями. На этом сражение закончилось.

Вечером на построении полковник Егоров сказал, что недоволен нашим боевым духом. Два человека выживших с нашей стороны и один со стороны врага – такой результат его решительно не устраивал.

***

Ночью мне снилось лицо. Хотел бы, чтобы твое, но это был тот вражеский солдат, который бросил автомат и пожал руку парню из нашего отряда. Проснувшись, я понял, что знаю этого врага – он учился в том же институте, что и я, только на курс старше.

Утром приехал еще один автобус с новобранцами. Разговорился с одним из новоприбывших, Артемом. Оказалось, что Артем учился в том же институте, что и я, только на два курса младше. В армию пошел добровольцем. Странный человек.

***

Сегодня опять был бой. Все та же линия фронта за колючей проволокой на пригорке между сосен, тот же треск и головокружение. Пожалуй, к этому можно привыкнуть. Но с каждым сражением уверенность в том, что мне конец, усиливается.

За час перед боем полковник Егоров выдал нам по две таблетки. Сказал, что витамины, и приказал проглотить их. Таблетки были розового цвета, большие, сантиметра три в диаметре, – не проглотишь. Пришлось грызть. Никто не поверил, что это витамины. Перед построением парни начали делиться ощущениями. Оказалось, что большинство из них чувствовали себя более сильными, быстрыми и опасными.

Не знаю, каково это – чувствовать себя опасным. Но, так или иначе, я никакого эффекта от приема таблеток не ощутил. Ребята же рвались в бой с особой стремительностью и безрассудством. Трое наших бросились за линию фронта, стреляя на бегу. Видимо, им удалось прорвать линию обороны неприятеля. Следом за первыми тремя рванули и все остальные, а через минуту сражение было окончено. Мы победили. Но мне тут не выжить. Увы, это не предчувствие, а уверенность.

***

Вчера после вечернего построения полковник Егоров подозвал меня, отвел в сторону от казармы, приобнял за плечо и, заглядывая в глаза, спросил, пишу ли я письма домой. Я честно признался, что да, пишу. Тогда он поинтересовался, о чем же именно я пишу. Тут я тоже душой не покривил – ответил, что о наших доблестных победах. Егоров, услышав мои слова, как-то криво ухмыльнулся. Спросил, о чем еще я пишу, кроме побед. А здесь я слукавил. Сказал, что еще о том, что армия большая, а шинели подходящего размера для меня не нашлось. Егоров рассмеялся, похлопал ладонью по спине и приказал возвращаться в казарму.

Вот. Теперь я написал тебе о шинели. Видишь? Никакого вранья. Завтра в бой. Таблетки уже раздали, только теперь зеленоватые, в два раза меньше розовых, и принять их нужно перед сном.

***

На этот раз враги сражались, как берсеркеры. Бежали навстречу пулям, паля без остановки, как наши в предыдущем бою. Двое промчались в полуметре от меня, я увидел их лица и узнал – оба парня жили со мной в одном и том же доме, но в других подъездах.

Но и в этом бою наши были быстрее и стреляли точнее неприятеля. Очевидно, зеленые таблетки эффективнее розовых. Еще одна доблестная победа.

Но мне конец, я знаю. Если полковник Егоров найдет мои письма и узнает, что ни розовые, ни зеленые таблетки на меня не действуют, мне конец. Это не предчувствие, а уверенность. На войне, как на войне. Но я не могу не писать тебе, также как не могу врать.

Если после следующего боя я тебе не напишу, не расстраивайся. Просто представь, что на этот раз таблетки были, скажем, голубые. А за поросший соснами пригорок с линией фронта солдаты сражались с такой неумолимой решимостью и яростью, как будто этот бой был действительно важен. Словно за их спинами, где-то далеко-далеко и одновременно так близко, что ближе и представить нельзя, находились дома с их родителями, женами и детьми.

Череп, по сути, является костяной клеткой, в которой с момента рождения и до последнего вздоха томится человеческий разум. Есть ли шанс совершить побег из этого заточения иным способом, кроме как лишившись разума? Нет. Зато, расставание с разумом сулит не только освобождение, но и открытие новых, ранее недоступных возможностей – как говорят сейчас, суперспособностей. Так, безумный араб Абдул Альхазред, покинув клетку своей черепной коробки, создал зловещую книгу аль-Азиф, более известную как Некрономикон, расчистившую путь в наш обыденный мир настолько огромному количеству зла всех форм и образов, что о таком и мечтать не приходилось. Впрочем, многим людям, неспособным на настоящее безумие, чтобы почувствовать себя свободными достаточно иллюзий и симуляций. В частности, книги, подобные этой, пишутся как раз для таких персон – хотя бы на время чтения они могут посочувствовать безумию автора, умозрительно примерить это безумие на себя и вообразить свой разум вне внутричерепной темницы.

Ужас №3: Клетка

Доктор предупредил, что операция мне предстоит серьезная и может затянуться. Проблема с эпителиальными тканями, малигнизация, тканевой атипизм, – вот что мне говорили при направлении на операцию. И поясняли, как для маленького: – дифференцировка утрачена, структура нарушена, нужно резать, пока не поздно.

Затянется, не затянется, – думал я, лежа на операционном столе и поудобнее устраиваясь лицом в ларингеальной маске, – мне-то какая разница? Буду себе под наркозом без чувств кайфовать. Это им тут работать, пилить и резать.

В клетке нас оказалось трое – я, мускулистый азиат-очкарик с татуировками Триады и безногий старик в тельняшке и бескозырке «Ермак». Больше всего мне докучал старик. Стоило задремать, как он, шурша культями по опилкам, устремлялся в мою сторону, бешено вращая глазами и клацая стальными челюстями. Лишь получив пинка под дых, старик уползал в свой угол, откуда грозил мне сухоньким кулачком и сыпал яростными шепелявыми проклятьями. Китаец наоборот вел себя пристойно. Сидя в позе лотоса, то напрягая все мышцы разом, то расслабляя их, он покуривал опиум и, судя по всему, мало интересовался происходящим вокруг. Опиумный дым, которым китаец поневоле делился с нами, приятно щекотал мозг где-то возле основания шеи. Хихикая от щекотки, я подмигивал старику – мол, как, огрызок человеческий, весело ли тебе, пепельница зубастая? На «Ермака», похоже, опиум тоже действовал. В ответ на мои подмигивания он начинал шумно грызть прутья клетки своими стальными коронками, мыча мотив чего-то вроде «не сдается наш гордый «Варяг»». Однажды я предложил очкарику как следует накурить деда – вдруг да осилит старость прутья, перегрызет их наконец, да по домам двинем. Китаец ничего не ответил, даже не посмотрел в мою сторону, свинья узкоглазая. Так и жили. Не тужили, только жрать уж больно хотелось. Да от «Ермака» с каждым разом все дольше отбиваться приходилось.

Как-то раз, проснувшись, я с удивлением отметил, что мне удалось выспаться. В кое то веке! Это что же, старина морячок прыть терять стал, бросил свои блицкриги? Глянул я в угол, где «Ермак» обитал, и что-то не по себе мне стало. То, что без ног инвалид пожилой, так это мы привыкли. Может им, волкам морским, без ног на палубе не так уж плохо танцуется, штормит меньше и все такое. Только вот сейчас у деда на поверку и рук не оказалось. Лежит себе опарышем бородатым, пену изо рта пускает, а пустые рукава тельняшки возле ключиц узлами, кровью пропитанными, завязаны. Что это с ветераном нашим стряслось? – у якудзы проклятой спрашиваю. Да что с басурманина взять – очки на носу поправил, по мышцам конским волну пустил, закурил – вот и весь ответ. Заподло у них там в Триаде с другими разговаривать или нет – мне фиолетово, но в чрезвычайных ситуациях можно и на заподло плюнуть, я так считаю. Короче говоря, малость взбесил меня черт узкоглазый отсутствием участия. Подскочил я к нему, да в бубен приложил хорошенько. С товарищем по несчастью, – говорю ему, – рожа желтая, беда приключилась, так что хватит тут мослами своими понтоваться. Тут же в руке китайца сверкнула сталь. Дезерт Игл пятидесятого калибра – я такие в кинокомиксах Гая Ричи видел. Откуда голый засранец взял пушку здесь, в клетке? Понятия не имею. Но ведь не сидел же он на чемодане с опиумом, хоть и курил его чуть ли ни раз в час.

– Спокойно, братушка, – примирительно сказал я, из-под мушки бочком уворачиваясь. – Не хочешь дедушке помогать – и не надо. Ему, похоже, уже все равно ничем особенно не поможешь. И со мной можешь не разговаривать, я не в обиде, честное слово.

– Как же ты мне надоел, – грустно вздохнул китаец, но пистолет не убрал. – Тебя и так здесь нет, а шумишь больше, чем Инвазий.

– Инвазий? – удивился я. Скорее тому, что покемон разговаривать умеет. – Это «Ермак» наш что ли?

– Он самый.

– Так, поди, отшумелся старикан. Чего ему теперь? Его не тронь, он и подохнет. А вот нам с тобой надо бы призадуматься, как бы самим без рук, без ног не остаться.

– Почему? Ну почему это происходит со мной? – азиат закатил увеличенные очками глаза. – Другие на твоем месте смотрели бы на полет стаи бабушек в ночном небе, на пульсацию вековых колец среза Вселенной, проникали бы в тайны грибного царства.

– А ты, дружок, чьих будешь? – вот вспомнит, кто таков, глядишь и бред его рассеется.

– Вокруг посмотри, – ответил китаец. Я огляделся – клетка как клетка, стальные прутья вместо стен и потолка, на полу опилки.

– Да ты посмотри, что ТАМ творится, – словно поняв мое неразумение, подсказал китаец. Странно, но только теперь я глянул на то, что простиралось по ту сторону решетки.

От прутьев нашей клетки на сколько хватало глаз во все стороны, тесня друг друга, тянулись стальные изгибающиеся корни, то тут то там замыкающие собой пространства новых клетей. В каждой клетке, которую удавалось разглядеть, я видел себя, сурового очкастого триединца и «Ермака», то есть Инвазия. Если я был собой, а китайца от китайца вовек не отличить, то Инвазий в разных клетках был разный. Где-то он, подобно бабуину, висел под потолком на целехоньких руках и болтал в воздухе вполне себе присутствующими ногами, где-то шатался на своих двоих, но без верхних конечностей. От клетки к клетке количество уцелевших рук-ног старика изменялось. Над всей этой апокалипсической картиной ярко до слепоты сияло солнце, да где-то вдалеке красным полированным гранитом сверкали горные отроги и белоснежные вершины.

– Сальвадор Дали, – только и смог сказать я, оказавшись не в силах оторваться от представившегося вида.

– Да уж. Пистолет есть, да толку мало, – снова вздохнул китаец.

– Как это?! – вскинулся я. – Мочи по прутьям! Сами выберемся, десяток-другой Инвазиев высвободим, а там уж они сами протезами своими стальными нам путь наружу прогрызут!