Интербригада

Почему-то не вышло.

– Я больше не буду, – говорю. – Допью и в завязку.

– Более всего ненавистно Аллаху, что говорите вы то, чего не исполняете.

– По-нашему это называется «Зарекалась ворона говна не клевать».

– Что значит по-нашему, по-вашему?

– В общем-то, ничего. Все люди братья.

Мы помолчали.

– Ахмет, тебе здесь тяжело живется?

– Везде одинаково живется. Человек сам решает, как ему живется.

– Я не об этом. Я имею в виду – нацики, скинхеды, русские зачистки… Вас не любят.

– Кто нас не любит? Ты нас не любишь?

– Мне по хрену.

– А с теми, кто не любит, я сам разберусь.

– И часто приходится разбираться?

– Я тебе отвечу из Корана. Отплатой за зло пусть будет соразмерное ему зло. Но, кто простит и примирится, тому награда от Аллаха: Он не любит несправедливых.

– Это хорошо. Это лучше, чем у нас. Гораздо лучше. Мне нравится, как у вас. Подставь вторую щеку – будет награда. Но, если не хочешь, можешь и по яйцам врезать.

– И часто приходится по яйцам бить? – усмехнулся Ахмет.

– Бывает.

– По-моему, ты где-то перестарался. Отплатой за зло путь будет соразмерное ему зло.

Теперь уже я усмехнулся:

– Кто ж его, Ахмет, может соразмерить, кроме Аллаха?

Ахмета позвали с кухни. Он попрощался:

– Подумай об этом.

XI

Я проснулся и подумал, что мне некогда думать. Подошел срок – сегодня мы должны отдать Гургену сто пятьдесят косарей.

Жженый уверял, что Гурген пропал. Но вчера под дверью я нашел листок бумаги с обозначением места встречи и короткой припиской: «Уговор остается в силе».

Сто пятьдесят косарей лежали в Настиной сумочке. Плата за бутеры, броды и мохаммедов. Рядом с сумочкой сидела Настя.

Я смотрел на нее. После чердачной истории мы сблизились, и в то же время что-то нас развело. Секс стал жарче – как в первые дни, и говорим вроде по душам, но по глазам вижу – что-то не то.

Наверное, мы стали разговаривать слишком серьезно. Точнее – о серьезных вещах. Еще точнее – о вещах, которые считаются серьезными.

Почему-то никто и никогда не обвинял меня в глупости. Меня обвиняли в заторможенности и сумасшествии. В излишней угрюмости и в чрезмерной болтливости. В педантизме и в легкомыслии. А в глупости – ни разу. По-моему, напрасно.

Но, видимо, по этой причине дамы при знакомстве всегда заводят со мной какие-то несусветные разговоры. А нравится ли вам Умберто Эко? А почему роман «Имя розы» называется «Имя розы», хотя ни про какие розы там не говорится? Я подыгрывал. А почему роман «Три мушкетера» называется «Три мушкетера», хотя совершенно очевидно, что мушкетера четыре? Кто ж нас поймет, творческих людей. Конечно-конечно. Простому человеку вас не понять. Наверное, это очень интересно? Ах, не интереснее, чем закручивать гайки электроотверткой. Уж вы мне поверьте.

Такие разговоры продолжались два дня. На третий все приходило в норму. То есть мы начинали сплетничать об общих знакомых и обсуждать проблемы на работе. Если тема Умберто Эко возвращалась, я знал: меня скоро бросят. С Настей мы стояли на грани Умберто Эко. Еще чуть-чуть – и маятник Фуко достигнет роковой точки. Хотя, наверное, я все это навыдумывал из-за скверного самочувствия и нервного напряжения.

Напряжение возникло не просто так. Настя намылилась на стрелку с Гургеном. Вместе со мной. Совершенно ни к чему. Подобные вещи предполагают конфиденциальность. Решаются один на один. Я сыпал аргументами. Я, как всегда, забыл, что передо мной упертая барышня, и я стреляю по мишени, которую давным-давно сняли и отнесли в чулан.

– Ты мне не доверяешь? Думаешь, я прикарманю бабки, а тебе скажу, что отдал Гургену?

Она мне доверяет, но деньги, между прочим, нашла она. Ей и решать. Удар ниже пояса. Запрещенный правилами, но, тем не менее, – нокаут.

Мы поехали. Настя ожидала веселого приключения. Она забавлялась в метро, где, по собственному признанию, не была ровно восемь лет. Ее смешили турникеты, разящие человека в самые интимные места. Автоматы, выплевывающие жетоны и сдачу. Женщины, одетые в демисезонные пальто. Наконец, я усадил ее и встал рядом.

Я не ожидал никакого приключения. Я думал о том, что скажет Гурген, получив деньги. Сколько еще потребует? Что потребует, я не сомневался. И главное – мне казалось, за нами кто-то следит. Кто-то сверлит мне спину и уже добрался до позвоночника. Я вертел телом, головой и глазами. Надо успокоиться, это просто нервяк. Головняк породил нервяк. Все нормально.

Я уставился в рекламу. «Стеклоочиститель Aktiv для стекол». Что за стиль? Стеклоочиститель для стекол. Освежитель для гороступа. Покупай тупо. Когда это было? Когда мы сочиняли очистительные слоганы? Недавно? Совсем недавно – в прошлой жизни.

И все-таки – для чего еще может быть стеклоочиститель? Для мытья посуды? Какие идиоты делают рекламу! Но идиотизм производителей меркнет в сравнении с идиотизмом покупателей, отупевших от прелестей общества потребления. Помню рекламу Zanussi. «Вода закипает при ста градусах. Доказано Цельсием». Я рвал и метал. Приставал ко всем подряд. В том числе к надменным выпускникам технических вузов. Есть у меня и такие знакомые. Они никогда не объявили бы атом маленьким железным шариком. А вода от Zanussi их не смущала.

– Вода закипает тогда, когда закипает, – орал я. – Она закипает тогда, когда ей захочется. А Цельсий всего лишь придумал, что это будет сто градусов. По Реомюру вода закипает в восемьдесят. Жизнь вообще сложная штука. Доказано мною.

– Ты чего разорался? – удивлялись знакомые из технических вузов. – Давай-ка лучше освежись, у тебя налито. Коньячок сегодня пьется – просто зашибись.

Как прикажете жить в этом мире? Мне, тоскливому аналитику.

Мы приехали. Выбрались на поверхность и встали в условленном месте. Никого. Десять минут. Пятнадцать. Чей-то взгляд – нет, уже чьи-то взгляды – пронзали меня насквозь. Во всех направлениях. Даже Настя занервничала. Прижала сумочку к груди, а сама прижалась ко мне. Как котенок.

У ларька стоит кавказец и жует пирожок. Смотрит в нашу сторону. На нас?

Еще один – у «Роспечати». Что ему делать у «Роспечати?» В кожаной куртке и со лбом в два пальца. Третий. Четвертый. Идут к нам. А где Гурген? Пропал он в самом деле или не пропал? Жив он или нет?

Я успел подумать, что и холодный пот – не фигура речи.

– Видишь отстойщиков? – сказал я Насте. – Иди к ним, садись в машину и уезжай.

– Я с тобой, – отрезала Настя. Декабристка хренова.

– У тебя деньги. Иди.

Она пошла. Это еще что такое? За нашими кавказцами тоже следят. Я заметил бритоголовых. В точно таких же кожаных куртках. С точно такими же лбами в два пальца.